JP-NOVA-XXI_era_vek_2020

ЯПОНИЯ XXI NOVA: эраи век

вые корабли следовали из южных морских портов Китая (совр. Нинбо, Гуанчжоу, Ханчжоу, Цюаньчжоу) в японский порт Хаката (совр. Фукуока).

Основными торговыми партнерами сунского Китая были страны южных морей, Индия, страны Ближнего Востока, а также и ближайшие соседи – Япония и Корея. Китайские товары в больших количествах экспортировались, включая медные монеты, шелк, чай, печатные книги, керамику, лакированные и ювелирные изделия, рис

идругие зерна, благовония и специи. В обмен на это в портывосточногоКитаяотправлялилакированныеизделия, селадон, драгоценные металлы, лошадей и волов из Кореи

иЯпонии; впортыюжногоКитаяпривозилиароматическую древесину, специи и перья птиц из Юго-Восточной Азии; из Индииприплываликорабли, нагруженныеспециями, драгоценными камнями и тканями [Glahn, 2014. P. 264].

ВXII–XIV вв. доминирующим торговым путем японокитайской торговли становится путь Цинъюань–Хаката. Причиной этому стало более близкое расположение двух портов по отношению друг к другу (путешествие занимало семь–восемь дней), в отличие от более отдаленных южных портов Фучжоу, Цюаньчжоу и Гуанчжоу. В Хаката японцы продавали торговцам серу, древесину, золото, жемчугияпонскиеприкладныеизделия(мечи, веера, лаковые изделия), а закупали в основном предметы карамоно – шелк и ткани; разные виды благовоний; ароматическую и обычную древесину; письменные принадлежности (кисти, чернильные палочки и чернильные камни); различные предметы искусства и декоративные предметы интерьера из слоновой кости, золота, серебра и драгоценных камней; буддийские писания; сунские монеты; керамику и фарфор

[Yamamura, 1990. P. 358].

По мнению американского исследователя Р. фон Глана, внутренняя торговля в Японии в то время в значительной степени находилась в руках торговцев, которые были прикреплены к монастырям, таким образом получая

540

«ISSUES OF JAPANOLOGY, vol. 8» St-Petersburg State Univ 2020

щедрые налоговые льготы. В XII XIII вв. религиозные институты и аристократы стали основными заказчиками иностранного импорта. Переход от системы управляемой торговли под руководством Дадзайфу к прямой торговле между торговцами Сун и крупными землевладельцами изменилсоциальныйландшафтХаката, гдевнутрияпонских поселений появился район «китайских кварталов» (яп.

тобо:) [Glahn, 2014. P. 275].

Болеетого, источникиподтверждаютфактстроительствавпортуХакатабуддийскогохрамаСёфукудзи( ), основанного в 1195 г. монахом Эйсаем по возвращении из Цинъюань. В1242 г. поинициативемонахаЭннибылпостроен второй крупный буддийский храм в Хаката – Дзотэндзи ( ), средства для строительства которого так же предоставили китайские торговцы6 [Ёккаити Ясухиро, 2016. С. 164]. Тем самым китайское торговое сообщество в Хаката проникло в местную элиту, установив тесные отношения с местными религиозными институтами и крупными аристократами. В связи с этим можно предположить, что в формировании торгового пути Цинъюань–Хаката важную роль сыграли тесные связи между представителями буддийского китайско-японского духовенства.

Однако постепенно организация внешней торговли претерпела значительныеизменения. Влиятельныеяпонцы стали самостоятельно отправлять свои корабли в Китай. Власти бакуфу решили поставить под контроль международную торговлю и стали отправлять свои собственные официально лицензированные суда. Город Камакура стал главным конечным пунктом морского торгового пути, который связывал Цинъюань, Хаката и Киото [История

6 ВскоремонахЭннипокинулХакатаиперебралсявКиото, гдеосновал монастырь Тофукудзи в Киото, который стал одним из самых мощных религиозных учреждений в Японии. Тем не менее, даже после отъезда Энни монастырь Дзотэндзи оставался тесно связанным с внешней торговлей[ЁккаитиЯсухиро, 2016. С. 164].

541

ЯПОНИЯ XXI NOVA: эраи век

Японии, 1998. С. 242]. Властям бакуфу не удалось ограничить деятельность могущественных монастырей Киото и Камакура, и частная торговля с другими странами продолжала процветать и в XIV в.

Обнаружение судна Синансон, которое затонуло у побережья Кореи в 1323 г., свидетельствует о сохраняющейся важности торговых связей Цинъюань–Хаката. Повидимому, затонувшее судно было заказано монастырем Тофукудзи в Киото для получения монет и товаров из Китая, чтобы профинансировать восстановление монастыря после разрушительного пожара в 1319 г. [Glahn, 2014. P. 279]. По-видимому, фактическое оснащение судна в Цинъюань было предпринято китайскими торговцами, присоединенными к храму Дзотэндзи, который к тому времени стал одним из главных храмов ветви, связанных с Тофукудзи. Здесь мы можем видеть решающую роль, которую сыграла торговая сеть Цинъюань–Хаката в организации торговогообменамеждуКитаеми Японией.

На затонувшем корабле Синансон (названному так по уезду Синан-гун, вблизи которого он был обнаружен), было найдено около 8 миллионов китайских монет, примерно20 тысячкитайскихкерамическихизделий, около 700 предметов из металла, бутыли, бруски ароматической древесины (розового сандала), курильницы и емкости для масляных ламп. Кроме предметов роскоши карамоно на судне были и различные товары для повседневной жизни: медныезеркала, музыкальныеинструменты, посуда, замки, гири для весов и кухонная утварь. На многих табличках моккан, служивших бирками для товаров, имелись иероглифические надписи с названиями храмов: святилище Хакодзакигу ( ) и буддийский храмовый комплекс Тофукудзи ( ), в связи с чем предполагается, что заказчиками товаров, погруженных на корабль, были японскиехрамовыекомплексы [КимЁнми, 2005. С. 59–67].

542

«ISSUES OF JAPANOLOGY, vol. 8» St-Petersburg State Univ 2020

Обнаружение затонувшего судна Синансон стало важным доказательством того, что в XII–XIV вв. между сунским, а затем и юаньским Китаем (960–1368) и Японией эпохиКамакура(1185–1333) существовалаактивнаячастная торговля – несмотря на то, что официальные дипломатические отношения между странами не были установлены. Изучение путей распространения товаровкарамономожет пролить свет на анализ специфики экономических связей и ключевых аспектов морской торговли между странами Восточной Азии в Средние века. Очевидно, что большую роль в установлении международных торговых отношений стран ВосточнойАзии сыграли такиепортовыегорода, как Цинъюань (Нинбо), Хаката, Ресон (причем корёский порт Ресон был важным торговым центром Восточной Азии до начала XII в., а морской путь Цинъюань – Хаката стал доминирующим в японско-китайской торговле в XIV в.). Кроме того, в период Юань порт Цинъюань стал главным торговым центром не только Китая, но и вассальнойКорё, поэтомуяпоно-корейскаяторговляпроходила не напрямую, а через китайский порт.

Таким образом, торговые отношения Японского архипелага и материка прошли длинный путь развития: зародившись из обмена дарами между посольствами и дворами, благодаря особому отношению к товарам материкового производства в Японии они развились в масштабную торгово-логистическую сеть, котораянетолько охватила страны Дальневосточной Азии, но органично встроилась в систему макрорегиональных связей с ЮгоВосточной, Южной иСредней Азией.

Список использованной литературы

1.Витязева О.Г. «Новые записи о саругаку» ( Син саругакуки) как источник по социальной истории средневековой Японии // Вестник НГУ, 2013. Т. 12, № 4: Востоковедение. С. 166–176.

2.Ёккаити Ясухиро. 14 сэги ильбон-гва воннара-ый

543

ЯПОНИЯ XXI NOVA: эраи век

хэсанкёюк-есоый синансон [

14 ].

Кораль Синансон в морской торговле Японии и Юаньского Китая в XIV в. // По материалам Международной конференции «Азиатско-Тихоокеанская морская сеть и подводное культурное наследие», посвященной 40-й годовщине начала работ на корабле Синансон. Мокпо: Куннип хэянмун хвадже ёнгусо, 2016. С. 133–194.

3.История Японии. Т. I / Подред. А.Е.Жукова. С древнейших времен до 1868 г. М.: Институт Востоковедения РАН, 1998. 659 с.

4.Кавадзоэ Фусаэ. Дзё:дай-но хакусайхин-во мэгуру бункаси [ ].

История культуры заморских товаров древности // Карамоно и Восточная Азия: история культурных обменов через товары. Бэнсэй сюппан, 2016. С. 51–65.

5.Мори Кимиюки. Нара дзидай-то карамоно [//]. Эпоха Нара и карамоно // Карамоно и Восточная Азия: история культурных обменов через товары. Бэнсэй сюппан, 2016. С. 38–50.

6.Ким Ёнми. Синансон–гва тоджаги киль [

]. Корабль Синансон и Путь керамики. Сеул: Тхончхон мунхваса, 2005. 118 с.

7.Моррис Айван. Мир блистательного принца: придворная жизнь в древней Японии / Айван Моррис; пер. с англ. Д.Харитонова. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019. 464 с.

8.Османов Е.М. Особенности внешней политики Японии в XII – середине XVI в. // Вестник науки и образования. 2015. №8 (10). C. 45–50.

9.Сэки Сюити. Тю:сэй-но карамоно-то дэнрай гидзюцу

[ ]. Предметы

544

«ISSUES OF JAPANOLOGY, vol. 8» St-Petersburg State Univ 2020

карамоно и заимствованные технологии средневековья. Ёсикава ко:бункан, 2015. 255 с.

10.Фершюр Шарлотта фон. Хэйан дзидай-то карамоно

[ //]. Эпоха Хэйан и карамоно // Карамоно и Восточная Азия: история культурных обменов через товары. Бэнсэй сюппан, 2016. С. 81–96.

11.Сэкинэ Синрю. Сё:со:ин [ ]. Сокровищница Сёсоин. Токио: Сёгакукан, 1990. 152 с.

12.Glahn Richard v. The Ningbo–Hakata Merchant Network and the Reorientation of East Asian Maritime Trade, 1150–1350 // Harvard Journal of Asiatic Studies, 2014. Vol. 74, no. 2. P. 249–279.

13.Morris I. Nationalism and the Right Wing in Japan. London: Oxford University Press, 1960. 476 p.

14.Yamamura Kozo. The Growth of Commerce in Medieval Japan // The Cambridge History of Japan, Vol.1 // Cambridge University Press, 1990. P. 344–395.

545

ЯПОНИЯ XXI NOVA: эраи век

The Drums of Osaka. Notes on Noda Ebisu Matsuri

Introduction. Fieldwork and methodology

For the past three years (starting in 2017) I have been doing research on what is generally known as one of the three great festivals of Japan, Tenjin Matsuri1, with a focus on one of the main groups (kô) involved in its organization, Ôtori Mikoshi Kô. Some preliminary results of my research have been published in “The Summer Phoenix: Community and Masculinity within the Ôtori Mikoshi Group” (Tamas 2019), but in order to acquire a better understanding of the subject of my analysis, an element (or more) of comparison became necessary. That is why on July 19, the eve of Noda Ebisu Matsuri, I received permission to follow the Taiko Naka group as they were taking the drum around the neighborhood in preparation for the main day of the festival, July 20, when the god Ebisu is supposed to descend and revel in the celebrations together with the parishioners.

The purpose of this research is to investigate the role matsuri play in contemporary Japanese society, my hypothesis being that they provide support in establishing social relationships and community ties.

Most research on matsuri published in Japanese tends to focus on the historical and ethnographical aspects of the phenomenon (and the examples would be too many to list here), while the research published in English displays a tendency towards ritual studies, as well as a structural approach, as can be observed in Herbert Plutschow’s comprehensive Matsuri: The Festivals of Japan: With a Selection from P.G. O'Neill's Photographic Archive of Matsuri

1 Often translated as “festival”, matsuri represents the time when the divine spirits are welcome among mortals, “receiving offerings and being properly entertained with artistic performances and feasts, so that they would be pacified” (Fukuta & al. 2000: 577) For consistency purposes, the word matsuri will be used throughout the text.

546

«ISSUES OF JAPANOLOGY, vol. 8» St-Petersburg State Univ 2020

(2007). My perspective is closer to that of Michael Ashkenazi (Matsuri. Festivals of a Japanese Town. 1993), who focuses not only on religious and symbolic meaning, but also on the relationship between matsuri and people’s daily lives, economic and social background, as well as the network connecting the various smaller communities. Satsuki Kawano’s 2005 book follows a similar pattern of analysis, where the performance of a ritual or a matsuri is closely associated with the daily existence of the individual and the community2. The innovative part of my research is that I am focusing on matsuri conducted in a big urban center (Osaka being the second largest city in Japan), a situation that most definitely influences the inner mechanisms of the events, as well as the relationships among the participants and organizers. Another addition is the attempt to define the masculinity displayed and constructed on the matsuri stage. In a day and time when gender and “traditional” roles have become fluid and ever changing, an investigation not only into the role of the “matsuri men”, but also into how they perceive themselves and are perceived by others can only lead to a better understanding of Japanese society.

According to Harris and Johnson (2007: 4), fieldwork implies “firsthand experience with the people being studied. It involves integration into a community through long-term residence and knowledge of the local language and customs while maintaining the role of observer.” The fact that I attended Noda Ebisu Matsuri on a single day should not be interpreted as a superficial approach to the topic: I actually live in the area, and after the festival ended I met multiple times with several long-term participants in order to conduct interviews. The main methods I used were participant observation — which “places the ethnographer at the scene where a combination of direct observation and interviewing provides the evidence from which the ethnographic accounts

2 “Ritual life is not so much about individual faith as it is about securing the well-being of their families and communities.” (Kawano 2005: 23)

547

ЯПОНИЯ XXI NOVA: эраи век

are constructed” (Harris and Johnson 2007: 4) — and indepth interviews with the participants after the matsuri ended. Although my initial purpose in attending the event was the opportunity to compare the inner mechanisms of two exclusively male groups, being there made me realize that Noda Ebisu Matsuri is a fairly unknown sacred event on the larger Osaka stage. The volume dedicated to Osaka Prefecture from the extensive Sairei Gyôji series (Ôfû 1993) mentions two events taking place at the nearby Ebie Yasaka Shrine, but Noda Ebisu does not even appear in the index at the end of the book. In 2009 the Osaka Museum of History hosted a special exhibition focused on the matsuri of Osaka3, and again Noda Ebisu Matsuri was conspicuously absent. It does not appear in the photographic album dedicated to the Showa Era Osaka (Jurinsha 2018) either, although a photo of the Moyôshi Daiko from Yasaka Shrine (not to mention the very famous Tenjin Matsuri Moyôshi Daiko) is included on page 204. Taking into account all these elements, I consider that Noda Ebisu Matsuri is worth further analysis, both as an example of preserving ritual values within a local community, as well as one more element defining Osaka culture.

Noda Ebisu Matsuri and community ties

According to the shrine records and a stela preserved within the shrine precincts4, Noda Ebisu Shrine dates back to 1115, the main deities worshipped there being Kotoshironushi- no-Ôkami, Amaterasusume-Ôkami, and Yahata-no-Ôkami. It may come as a surprise that a shrine that bears the name of the god Ebisu, and where the main annual events are conducted (in January and July) in its honor, should have three other deities as the main object of worship, but this appears to be due to the fact that during the Meiji Restoration, when Shinto was reorganized and strictly

3http://www.mus-his.city.osaka.jp/news/2009/osakanomatsuri/osakano matsuri_item.html (Accessed on October 30, 2019)

4https://www.noda-ebisu.com

548

«ISSUES OF JAPANOLOGY, vol. 8» St-Petersburg State Univ 2020

implemented as a state religion (Hardacre 2017, Lewis 2018), the shrine was compelled to register its name, architecture, and deities worshipped with the central government. At that time, the main kami indicated in the details submitted to the state was Kotoshironushi-no-Ôkami.

According to the shrine website, this apparent contradiction can be explained through the fact that Kotoshironushi-no-Ôkami, the son of Ôkuninushi-no-Kami, was found fishing at Miho-no-Saki (in Izumo county) at the moment when the Land of Japan was transferred (kuni yuzuri) from the divine beings to their human descendants, who established the Imperial House. Kotoshironushi-no-Ôkami becomes thus associated with a deity of the sea and protector of the fishermen — the god Ebisu, who had been worshipped in the area for centuries. The story of Ebisu dates back to the first records of Japan, Kojiki (712) and Nihonshoki (720). Hiruko (his name has often been translated as “leech child”) was the first offspring of the primordial couple Izanagi and Izanami. However, during their marriage ritual, after descending from heaven and going around the Heavenly Pillar, the goddess Izanami spoke first in invitation, and the child born from her union with Izanagi could not use his feet. The gods saw this as a mistaken ritual, as it was not for the female to speak first, and they decided to cast away their failed creation, the result of Izanami’s hubris. Hiruko, like Moses, was put in a reed basket and cast into the water. Nevertheless, it was precisely his unlucky birth that seemed to ensure Hiruko’s destiny as a god of good luck. In later stories, Hiruko turned into Ebisu, a maritime deity and one of the seven Gods of Good Luck (Tamas 2019; Nihon Fûzoku Shi Jiten 1979). As a patron of commerce (not just fishing or fish trading), Ebisu is celebrated at shrines all over the Kansai area in January, during a matsuri known as Tôka Ebisu — the Tenth-Day Ebisu, which is also the main annual event at Noda Ebisu Shrine.

However, Noda area was neighboring the large urban center Osaka (nowadays it is actually a part of Osaka City),

549