Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

ветер занес ваших ребят из Осетии? По комсомольской мобилизации?

■ — Зачым мобилизацэя? — ответил Козуб; в лесной полутьме сверкнули великолепные зубы, и на лице засве-тилась улыбка.— Осетинский комсомол тоже хочет жизнь посмотреть...

Напрягаясь всем телом, он завел конец бревна и сильным рывком уложил его на телегу, в ряд с другими. Помог лошади стронуть с места тяжелый воз и уже тогда бросил смешливо в мою сторону:

— В Осетии работал, на Сахалине работал, другой раз на Северный полюс поеду — и там для народа поработаю.

...Поздно вечером мы вернулись из тайги в поселок. Клуб был переполнен. Светила одна-единственная керосиновая лампочка на столе президиума, да и та с разбитым и закопченным стеклом. Но убогая обстановка нисколько не отзывалась на настроении ребят. Взрывы смеха и дружные аплодисменты то и дело сотрясали барак. Собрание вел приехавший из Александровски секретарь окружкома Саша Громов — свой парень, из числа мобилизованных. В тот день в комсомол приняли тридцать человек — тысяча двести обрастали товарищами, помощниками.

Вечер воспоминаний

В бараке у Кости Загоруйко, комсомольского секретаря, возник никем не запланированный вечер воспоминаний.

Чудно! Народ подобрался в Агневе совсем юный. Биография любого агневца короче воробьиного носа: сахалинец он недавний, да и самому Комсомольскому комбинату без году неделя! И вот поди ж ты! Ребят так и подмывает «отдаться воспоминаниям», рассказать приезжему, как все было, про то, что уже уходит в прошлое, становится легендой. Словно они знали, что пламя этого веселого подвига (как его иначе назвать?) осветит всю предстоящую жизнь...

Закоперщиком был, как всегда, Федор, длинноногий юноша с мягким чубом, с голубыми, как ясное украинское небо, глазами. Федора часто перебивали, иногда инициативу захватывали другие ребята. И понемногу оживала картина жизни молодежи на стройках первой пятилетки, по крайней мере, уголок картины.

■ — Зарядку мы получили на материке, - рассказывал

250

— Жару подбавили нам во Владивостоке,—- подсказал кто-то.— Встречали-провожали комсомольцы-дальне- восточники. Бывалый народ! К примеру, я про гражданскую войну только байки слушал, а в Приморье каждый пацан на интервентов своими глазами глядел—-такое не забывается! Вообще задача наша прояснилась. Не Петьки, не Ваньки на заработки едут — Комсомол двинул свои полки!

—Это во Владивостоке мы записали такое решение,

—вставил Загоруйко,— комсомольцы возьмутся за самый трудный, неосвоенный участок. На готовенькое не пойдем. Пусть никто не скажет про нас, что пристроились за чужую спину...

И видно, что каждый нашел на Сахалине что-то свое, чем больше всего дорожит. Катя, любознательная девчушка с очень внимательными, все изучающими глазами и двумя косичками — крысиными хвостиками, которые торчали из-под красной косынки, подала свою реплику:

—Сколько чего узнали! И в мечтах того чтоб все это повидать...

Н выразительно повела рукой, указывая на море, на тайгу. Наверное, хотела еще что-то сказать, пояснить свою мысль, но стеснительную девушку перебили:

—Москву, Байкал, море...

—Москву, в жисть не забуду! Тысячу фото смотрел, в кино заснято. А в жизни — ну, диво! Дома — этажей по шести! Людьми все улицы забиты, автомобили — гляди в оба, как бы не сшибли! Электричество — посветлее, чем днем.

—А поезд наш, комсомольский? Весь в плакатах «Даешь Сахалин!» Кругом свои ребята, даже комсомольское бюро поезда выбрали. Едем, песни поем, на каждой станции толпу собираем...

—...И все две недели—как в кино! В окне — полнометражная! Бесплатно...

251

Федор снова попытался овладеть аудиторией. Но его не стали слушать — клубок воспоминаний раскручивался стремительно. Кто-то сказал, что ехали на Сахалин весело и хоть остров встретил комсомольцев неласково, но бодрости ребята не потеряли.

— Куда уж тут!— ввязался в разговор смешливый мальчишка.— Счастливцы есть такие... Тебя наизнанку выворачивает, на ногах не стоишь, а им — хоть бы что! Их морская стихия только бодрит! В это самое время они свободно стишки читают про энтузиазм!

В ответ раздался могучий взрыв хохота. Кольку Спирина здесь знают как парня веселого и смелого, но он скорее в одиночку выйдет против медведя, чем поплывет на катере. Когда на рейде против Тоннельного становится под погрузку пароход, Колька просится на любую береговую работу, готов троих заменить, лишь б не идти в море на баркасе.

Ребятам, плывшим из Владивостока на «Тобольске», чертовски не повезло! Пароход попал в штормы и туманы, шел до Александровска вместо пяти суток — три недели! Большинство будущих сахалинцев до той поры моря и не видывали. К тому же ехали в трюмах и на палубах, питались впроголодь — кто же рассчитывал на столь долгий путь!

Есть спасительная черта у человеческой памяти: она облагораживает, смягчает все тяжелое, что было в жизни. «Что пройдет, то будет мило!»— это еще Пушкин сказал. Спустя год плавание на «Тобольске» представлялось уже забавным происшествием, у каждого нашлось что вспомнить, чем прихвастнуть. Тогда, в Тоннельном, я узнал подробности этого первого испытания, которому капризная природа подвергла молодых переселенцев.

Ребята рассказывали весело:

— Татарский пролив? Что с него возьмешь? Ветер дует как в трубу. Ходит, ходит «Тобольск» вокруг да около Сахалина — и снова уходит в открытое море, отыгрывается на волне. Ну, многие лежмя лежат, травят... Но не все! Иные моряками родились, другие переболели, оклемались. Им животы и подвело — харчей-то не запасли! Узнали, что в трюме везут продовольствие. Капитан— ни в какую! «Это, говорит, нарушение морского устава. Вы же не пираты?» А нам как? С голоду помирать? Нет! Поставили вопрос ребром: вскроем мешок-другой, с капитана вину снимем. А если откажет — пусть пеняет на себя, нет у него права людей морить...

252

— Открыли начало партизанских действий!— с неудовольствием заметил Костя, которому и теперь приходится время от времени разбирать нарушения хозяйственной дисциплины.

— Чепуха!— настаивали «тобольцы». Мы ж не роскошничали, консервов и мяса не просили, довольны были и пшенной кашей. Зато на Сахалин прибыли не мощи...

— Ну, а потом что сотворили?

Ребята засмущались. Действительно, то, что дальше произошло, не лезет ни в какие ворота... Сегодня вся эта история выглядит мальчишеством. Тем более что побуждения у ребят были самые чистые.

Колька, хоть и не принимавший из-за морской болезни участия в «бунте», Все же пытается его оправдать:

— Ну и что? Капитан вздумал изменить курс, высадить нас на материке, в Де-Кастри. Когда б мы попали на Сахалин? Кто б за нас работал?

...В общем, нашлись горячие головы. Решили: капитан— враг или недобиток какой! Сначала голодом морил, потом на Сахалин везти не хочет. Не пройдет! И сочинили «Ультиматум комсомолии» капитану «Тоболь-

ска»...

— Ну, ультиматум действительно был,— защищался Колька,— кое-кто его подписал. Рассказывают, даже капитану под дверь подсунули. Так ведь еще не известно, отправили бы его к рыбам, как сулили в случае отказа...

Дружный хохот был ответом на эту своеобразную защиту. От души смеялся даже Миша Турок, тот самый, которому здорово досталось от старших товарищей за дурацкую выходку с ультиматумом.

Отсмеялись и стали рассказывать, как встретил

Сахалин.

— Народу понаехало в Александровск — пропасть, одних комсомольцев скопилось чуть ли не тысяча. Порядка мало. Опыта ни у кого нет. Ну, нам-то сразу задачу поставили: берите большое хозяйство в Агневе — сами рабочие, сами руководители. И все загорелись — даешь Комсомольский комбинат!

— Орешек-то оказался крепенький!

— Чуть зубы не поломали...

— Главное — никак не могли выбраться из Алексан- дровска!—рассказывал Федор.— Сидим в городе три дня, неделю... То судов нет, то погода мешает. Заполучили было пароход, начали погрузку, сами на борт перешли — и вдруг отбой! А на берегу в это время наше об-

253

дом, с катером!

-— Портачи! Мастера обещать да обманывать! Сундучки до нас три месяца добирались!

По неопытности ребята обули в дорогу тапочки да городские ботинки, а у кого и были сапоги, в чемоданы их попрятали. Никто дельного совета в ту пору не подал... И думаете, ребята упали духом? Экипировка — ни к черту, еда — как придется: разом пусто, разом густо. Кругом бесхозяйственность — главный бич тех лет. А комсомольцы все равно исправно рубят тайгу, строят Агнево, выполняют экспортный заказ, добывают для страны валюту. И в первый нее год комсомольский леспромхоз выполнил план!

Да, из добротного материала скроены были комсомольцы первой пятилетки, парни и девушки из тысячи двухсот!

ИВАН БЕЛОУСОВ

БЕРЕГ ВЬЮГ

Комсомольцам 30-х годов

Я вновь стою на этом месте, Смотрюна юг, Где вышли тысяча и двести

254

ГРИГОРИЙ ХОДЖЕР

А М У Р Ш И Р О К И Й

(главы из романа)

Глава восьмая

256

Людмила Константиновна выписала рецепт, подал

его Гэнгиэ.

— Богдан в Хабаровск собирается, в крайисполком вызывают,— сообщила Гэнгиэ.

— Михаил мой вчера вернулся из Найхина, привез рыбу, которую я никогда не видела. Ауху привез, ох и вкусная рыба! Я теперь, Гэнгиэ, могу отличить максуна от верхогляда, красноперку от желтощека. Успехи, верно? Любую рыбу теперь разделываю.

— Ты скоро совсем нанайкой станешь,— улыбнулась Гэнгиэ.

— Стану, Гэнгиэ, вот рожу Михаилу сына...

— Ты забеременела? Вот хорошо.

Гэнгиэ вышла с сыном на улицу. Шел мелкий теплый летний дождь.

«Хорошо, пусть поливает огороды»,— думала Гэнгиэ, направляясь в райисполком. Вышла на пригорок, и открылся перед ней Амур широкий; сверху подходил двухпалубный пароход «Коминтерн».

— На этом пароходе мы к папе приехали,— ск Гэнгиэ сыну.

Больше двух месяцев томилась Гэнгиэ в Ленинграде после отъезда Богдана. Готовилась к выпускным экзаменам, вечера просиживала с сыном, Полиной и Людмилой.

— Нигде я, кроме Ленинграда, прежде не была,— говорила Людмила,— выезжала только в пригороды, километров за пятьдесят. А теперь за тысячи километров надо ехать. Боязно.

— У нас хорошо, Люда,— отвечала Гэнгиэ.— Понравится тебе Амур наш, тайга. Рыбы много у нас, зверей, птицы много. Хорошо.

Экзамены Гэнгиэ сдала и заторопилась с выездом. Людмила, ожидавшая ее, собралась за день, распрощалась с родителями и любимым городом без слез.

— Гэнгиэ, я сейчас только начинаю понимать нашу Родину, ее величие. Не в ее огромности, не в расстояниях тут дело, в такой необъятной стране могут жить только мужественные люди,— говорила Людмила на восьмой день пути.— Теперь только я понимаю геройство тех юношей и девушек, которые строят Комсомольск-на- Амуре.

Людмила редко отходила от окна, смотрела на проплывавшие поля, луга, деревни. На каждой большой остановке она выбегала из вагона, возвращалась с мало-

сольными огурцами, дымящейся картошкой или простоквашей.

— В Ленинграде городской язык, а тут аромат разных говоров,— восторгалась Людмила.— Женщины говорят по-русски, а мне кажется, что это другой язык.

Когда подъезжали к Хабаровску, Гэнгиэ напомнила подруге про мост, который поразил ее своими размерами три года назад. Людмила прильнула к окну — нос лепешкой.

В Хабаровске им удалось в тот же вечер сесть на пароход «Коминтерн». Рано утром они уже подъезжали к Троицкому. На дебаркадере было немного народу, и Людмила с Гэнгиэ издали еще разыскали в толпе своих мужей. Богдан улыбался ослепительнее солнца.

Не успели матросы закрепить тросы, поставить трап, как Богдан с Михаилом уже обнимали и целовали жен. Богдан нежно прижал к груди сонного сына и целовал его пухлые теплые щечки.

— Товарищи специалисты, прибывшие в наш Нанайский район,— сказал он торжественно,— вы очень нужные району люди, золотые наши кадры!..

— И дорогие жены,— подсказала Людмила, но ее тут же одернул Михаил.

— ...Поэтому вас встречают сам председатель райисполкома и главный кооператор района. Будем знакомы, товарищи, меня зовут Богдан Потович Заксор — так закончил свою речь Богдан.

Гэнгиэ все приняла за шутку, спросила:

— Почему вы оба здесь, разве не Найхин районный центр?

— Троицкое. Нам из Найхина сообщили о вашей телеграмме,— ответил Михаил.

— Так вы здесь живете?—спросила Людмила.

— Вам тоже придется жить тут,— ответил Богдан.— Вы и впрямь районное начальство?

— Людочка моя, мы же сказали тебе, отрекомендовались. Все наши ленинградцы работают в районе: Саша

— редактор районной газеты, Яша — секретарь райкома комсомола, Гэнгиэ придется руководить женским отделом, тебе самой придется выбрать себе работу.

— А обо мне не беспокойтесь, товарищи начальники, я буду работать по своей специальности,— засмеялась Людмила.— Больница есть?

В женотделе, кроме Гэнгиэ, работали три женщины, все они находились на месте.

258

Два года уже Гэншэ работает в этом отделе райисполкома, не зная ни дня покоя. Первые месяцы особенно трудно приходилось ей. Председатели сельсоветов мало обращали внимания на женсоветы, да и сами женщины без охоты работали, не много находилось таких боевитых, как Идари в Джуене, Булка в Болони. Приходилось ей все время подталкивать и председателей сельсоветов, и женсоветы.

Гэнгиэ из-за ребенка не могла выезжать в дальние командировки, сама она бывала только в соседних стойбищах: Джари, Найхине, Даде, Эмороне. В дальние стойбища ездили сотрудницы женсовета, с их слов и Гэнгиэ знала о жизни женщин в этих поселениях. Вначале она представляла свою работу как помощь сельским Советам в улучшении быта и труда женщин, в организации детских яслей и садов, в защите женщин от старых родовых обычаев и законов, в утверждении их равноправия. Но на деле ей пришлось выполнять роль педагога, судьи, врача санэпидстанции: приходилось разрешать семейные скандалы, бороться за чистоту в домах, за правильное воспитание детей. Хотела того Гэнгиэ или нет, пришлось ей иметь дело и с мужьямидрачунами.

Третий день гостила у них Идари с внуком, сыном Дэбену. Идари приезжала в гости и в прошлом году летом, тогда Гэнгиэ впервые встретилась с ней. Встреча была радостная, какой ее и представляла себе Гэнгиэ. Ранее она ездила в Болонь к отцу и матери, они тоже ни словом не попрекнули ее за побег, обнимали и целовали внука.

Гэнгиэ, подойдя к дому, заметила дым над трубой летней кухни.

— Мама, сказала я тебе: отдыхай, ты в гостях,— проговорила она. Улыбающаяся Идари взяла на руки Владилена.

— Что доктор сказал?— спросила она торопливо.

— Баба, это тебе конфеты и мальчику,—сказал Владилен и подарил Идари кулечек конфет, которые они только что купили в магазине.

— У меня зубы болят, я совсем старая. Отдадим