Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

240

еще один остается лежать неподвижным. «Патронов маловато».— Кари вгоняет в казенник новый, инстинктивно чувствуя за спиной опасность, оборачивается, в упор стреляет в бандита, наполовину залезшего в окно. Тот перевешивается животом через подоконник — голова в конторе, ноги снаружи.

— Вот так-то, братик, будешь в окне вместо затычки,

— спокойно говорит Кустов.— Живьем вам меня не взять, сами для себя теперича досок для гробов не насобираете... А нуть, куды?

Пуля настигает одного из бандитов почти на самом крыльце.

лись в дверь...

Бобр, потерявший в ночной схватке восемь человек, неистовствовал. Даже верный его телохранитель, видавший виды Шмель, ходил с перебинтованной рукой. К тому же атаман утром остался без завтрака: вчера отпустил хозяйку, а новой пока не нашел. Шмель умолял своего атамана разрешить ему самолично расправиться с

241

красным партизаном, но поручик оставался неумолимым. Он решил учинить расправу над Кустовым на глазах у жителей прииска, затем всем отрядом выступить для поимки остальных. По доносу Горшкова он знал теперь, где прячется Березин и те, кто с ним.

После долгих и мучительных пыток Кустова, полуживого, изувеченного, потащили к месту сходки, поставили на черных угольях сгоревшей конторы.

Ветерок поднял вокруг него золу. На снегу кое-где виднелись кровавые пятна. Дорого заплатили враги за жизнь Кустова. Он поднял голову. Его слегка покачивало. Правый глаз вытек, левым окинул столпившихся приискателей. Бабы, поднося к глазам платки, тихо завывали. Мужики потупились, переминаясь с ноги на ногу. Позади всех, в сторонке, стояли Подгаецкий с Бельским.

Вадим Сергеевич, вообще не переносивший подобных сцен, хотел было уйти домой, но Бельский удержал его за рукав.

— Неудобно, голубчик мой, поручик обидится... Можешь не смотреть, а вообще-то ничего страшного.

Он бы мог порассказать много о таких сценах: и как на его глазах на станции Усть-Белкинской измывались над большевиками, а потом, привязав за ноги к лошадям, таскали по улицам...

Подгаецкий скрепя сердце остался стоять. Перехватив чей-то осуждающий взгляд, съежился, втянув голову в каракулевый воротник драпового пальто. Вчера при обходе участка он слышал нарочито громко сказанные слова: «Продался белым, знать бы, за сколько...» Возвратясь домой, он впервые крепко отругал Карповну, на вопрос Бельского, что с ним, сослался на головную боль. Нет, ист, скорей и как можно скорей за границу. Пусть дерутся, воюют, ему все равно...

Вадим Сергеевич попросил у Бельского извинения, сказал, что пойдет разыщет бригадира, которого собирается вместе с бригадой направить на Клад-прииск. Он разыскал Егора в первых рядах. Тот стоял, не сводя глаз с Кустова, на щеках застыли слезы.

Подгаецкий долго мялся у него за спиной, не решаясь заговорить. Потом несмело тронул его за плечо, наклонился к уху.

— Егор, тебе известна штольня, какая выходит на Клад-прииск. Предупреди, если можешь, Березина, туда сегодня выступают белые.

Брагин недоверчиво покосился на директора: не под-

242

вох ли? Хотел ответить, что ничего и никого не знает, но Подгаецкого уже не было.

Белобандиты выстроились шеренгой.

— Сми-р-рно! — закинул вверх голову атаман Бобр Го-товсь! — Обернулся к толпе: — Мужики, перед вами красный партизан, оказавший моим людям вооруженное сопротивление. Мы его сейчас расстреляем. Так случится с каждым, кто посмеет поднять на нас руку,— закончил он. Придерживая рукой кобуру маузера, перебежал на правый фланг, поднял руку.

— Прогревайте, мужики!..— собрав остатки сил, крикнул Карп. Винтовочный залп оборвал последние слова. Он рухнул спиной на черные уголья.

Ноги приискателей словно приросли к земле. Их стали разгонять по домам. Бобр приказал к трупу никого не подпускать. Кустов так и остался лежать посреди улицы. Ветер перекатывал через него золу, зачернил алеющую кровь. Стужа.

2

Лютыми морозами заявил о себе январь. Осатанелый ветер путался в заснеженных лапах елей и сосен, смахивая с отяжелевших веток снег, выдувая его на гольцах до земли, а земля, подобно натянутой на барабан коже, гудит, трескается.

Полигон огорбатился старыми отвалами; кое-где проскрипит ворот, кое-когда старатель проплетется из конца в конец, от домика к домику, понуро свесив голову, поглубже запахивая полы старенькой шубейки, а так за целый день никого не увидишь, все схоронились по ямам.

Старатели из брагинской бригады под полами приносили туго набитые мешочки с крупами, мукой — у кого что было, что могли оторвать от детей,— ведь и у самих не густо.

Нашлись и обрезы. Брагин с сыном принесли охотничьи ружья и с полсотни патронов к ним, заряженных картечью, жаканами.

Ждут-пождут, нет ходоков из Клад-прииска. Дежурили у входа штольни поочередно, вслушивались: не идет ли кто. Нет, никого. Истекло обещанное время. Побросали кайлы, лопаты, не лежит душа к работе. Собрались все у входа штольни — гадают, не приключилась ли какая беда, ведь и директор предупреждал, что белые туда подадутся...

— Да-а-а! —тянет Егор.— Беда у них, не иначе. —»

243

— Как же один-то? Вдруг беляки уже в гроте, а?

— Ничаво, Егорка, моя тожить с ним ходи,— подсаживается Ким Су к Мишке, без спросу берет из рук Брагина ружье.

— И я, и я!— отзываются в несколько голосов ста тели.— Ружья есть, пошто сидючи выжидать, подмогнем, если что...

—Идите с богом, коль надумали. Нечего времени зря терять... Тащите кайлы, вход отроем... Только продукты не забудьте...

Ушли все. Лишь три старателя остались: из многосемейных. Ушел сын. Душат Егора слезы.

«Вот она, жизня-то, как обернулась. Неужто теперича так все время будет?»

— Айда и мы по домам, нечего здесь торчать...

Обледенела лестница. Скользко. Того и гляди вниз оборвешься. Поднимается вверх Брагин, тяжело переставляя ноги по поперечинам, в пору хоть самому возвра-щаться да идти следом за сыном. «Нет, нельзя: семья — перебьют всех».

Бросил ветер охапку снега в лицо. Забродил морозец под одеждой. Холодно. «Эх, как зима-матушка разошлась! Эх как! Будь что будет».— И побрел Егор по полигону в поселок, не оглядываясь, не останавливаясь, спотыкаясь о камни.

3

Утром следующего дня Василий встретился с Егором. Кроме бригадира присутствовали при разговоре Скоморох, Трофим Середа и еще несколько человек. С Березиным были Ефим, Кузьма и Нущик.

План действий выработали быстро: постояльцев убрать самим хозяевам без единого выстрела; Березин с группой в три-четыре человека должен захватить живь ем атамана, его телохранителя, Горшкова и Кирюхина. Кроме всего, не дать выскользнуть из поселка приезже-

244

му инженеру. Директора не трогать. Прутикову с его пятеркой поручили охрану дороги, ведущей из поселка до зимовья.

Начать наметили ровно в полночь.

— Эх, свояк, попадешься — глотку перехвачу! Бывай здоров, Василь Леонтьич. Ночкой поди встретимся,—■ сказал на прощанье Егор и сильно потряс березинскую РУку.

По одному старатели возвращались в грот.

Березин с Бочкаревым, Прутиковым и Нущиком ушли к своим.

Скользит тень тучки по нахохлившимся от снега крышам старательских изб. Полноликая луна заглядывает в узкие тенистые проулки: нет ли там кого? Кое-где в окошках еще виден тусклый свет лампы, слышна песня подвыпивших белобандитов, тявканье собак. Стоялый воздух морозен; дымки из труб свечами тянутся в звездное небо и там распускаются грибками.

Егор с сыном, оба в одинаковых ситцевых черных косоворотках, сидят за столом в тесной кухоньке, потеют над супом, изредка перемигиваются, смотрят на стену, где качают маятником старинные часы в большом деревянном чехле. Времени двенадцатый час.

Здесь же, у большой русской печи, в обнимку сидят жены их, позевывают, вопрошающе смотрят на мужей. Те запретили им ложиться спать и попросили пока ни о чем не спрашивать.

Два постояльца, живущие в горенке, постелились на полу, легли спать, укрывшись одним на двоих тулупом. Вскоре из их угла донесся дружный храп.

Сегодня, будто бы предчувствуя недоброе, весь день они хмурились, не разговаривали, против обыкновения ужинали без аппетита... «Уходим, хозяин»,— только и сказал один из них. Он и раньше говорил Егору, что точит его тоска по земле, что не желает воевать, а тем более возращаться в Маньчжурию.

—На какого беса она мне сдалась? На Амур бы податься!— вздыхал усатый.— Мылкинский я,— и принимался рассказывать, какая у них там водится рыба. Товарищ его больше отмалчивался, но, видно, тоже тосковал по мирной жизни. А Брагин, помня о смерти Кустова, не мог пересилить себя и не поддерживал разговора, только кивал головой.

245

...Отложив деревянную ложку, Егор перегнулся к Мишке, шепотом сказал:

— Пора!

Женщинам велел одеваться, покинуть избу.

На цыпочках, пряча за спинами ножи, вошли в ренку. Склонились над спящими, затаили дыхание. Тут у Брагина-старшего словно отнялись руки. Вспотел, перекрестился. Нет, не помогает. Стоит перед глазами усатый и сетует на свою жизнь...

Мишка толкает отца кулаком в бок: что, мол, медлишь? Егор отрицательно качает головой, тянется левой рукой к тулупу, откинул... Не мигая, широко открытыми глазами смотрит на него усатый. Он не спал.

— Дядько, ты что? — спросил он.

Нож у Егора вывалился из рук, острием воткнулся в половицу. Проснулся второй.

— Эх, батя, что же ты!

— Погоди, сынок, убить сейчас не поздно. ты, как тебя, Иван, что ли, много грехов принял на душу?

—Нету, дяденька, вот те крест. Один грех, что с бе-

лыми спутался...

—Подымайся и ты, и ты,— тычет пальцем Брагин в обоих.— Берите оружие, будете искупать свои грехи,— Он нацепляет каждому на шапку по красной ленте. Так договорились, чтобы в темноте не перестрелять своих.

За окнами послышался топот многих ног, по все поселку загромыхали винтовочные выстрелы.

—Ты, мать, запирайся и носа с Маринкой не смейте показывать на улицу, пришибут где по нечаянности...— уже за калиткой сказал Егор, и они с сыном и двумя постояльцами с алевшими полосками на шапках кинулись па помощь своим.

Прииск ожил.

Все началось с того, что Петр Скоморох, удачно ухлопав одного, разбудил второго постояльца. Завидев в руках у хозяина нож, тот просадил головой окошко, вывалился на улицу, с громким воем побежал по поселку. Часовой, охранявший покой атамана, выстрелил в воздух, но тут же свалился замертво. К дверям Метнулась длинная тень. Дверь заложили с улицы.

Поручик со Шмелем, разбуженные выстрелами, повскакивали с постелей, заметались по избе, в потемках натыкаясь друг на друга. Шмель подналег на дверь, но она не поддавалась. Выбив ногою раму, выскочил в окошко. Кого-то ударил головой в живот, в того, кто на-

246

валился сбоку, выстрелил, третьего смазал рукояткой пистолета, скрылся за бараками. Старый и опытный волк, много раз отбывавший каторгу за грабежи и убийства, Шмель пробрался к конюшне, сбил кого-то с ног, вскочил на неоседланную лошадь, перемахнул через плетень — и был таков. А вот его повелителю не повезло. Он застрял в окне и был схвачен.

—■ Попался, голубчик, теперь не убежишь,— связы вая ему руки, удовлетворенно говорил Трофим Середа.

—- Чичас же его в расход!— ерепенился неизвестно откуда взявшийся дедка Хлыст.

Это ему Шмель угодил головой в живот. Бедный конторщик отлетел под плетень, отлеживался там минут пятнадцать. Думал сначала, что богу душу отдаст, однако живучий оказался. Отделался легкой царапиной на затылке.

Березин с Егором кинулись ко двору Горшкова. О крыльца метнулась тень, скрылась за углом.

— В избу, Егор!—Василий вбежал в калитку и по огороду, проваливаясь по колено в снег, стал настигать убегавшего человека.

Расстояние между ними сокращалось. Тот обернулся и выстрелил в Березина. Пуля сбила шапку, слегка ожгла левый висок.

—Врешь, сволочь, не убежишь!— на ходу Васил сбросил телогрейку, прибавил ходу.

Впопыхах бегущий впереди человек расстрелял в него все патроны, забросил револьвер. И когда Василий почти настиг его, упал, подставив ногу, взгромоздился сверху.

— Вот, партейный начальник, и повстречались.— Кирюхин занес руку с ножом:—Бутарина решил и тебя за ним отправлю...

Гнев, ярость, ненависть переполнили Березина, удесятерили его силы. Он перехватил руку врага, дернул от себя так, что Кирюхин застонал, и сбросил его в снег. Придавив коленкой грудь, сказал:

247

светлело и словно стало выше и краше. Над тайгою занимался новый день. В курятнике пропел брагинский петух, ему откликнулся горшковский — непримиримый соперник соседа.

ВЛАДИМИР КАНТОРОВИЧ

САХАЛИНСКАЯ ПОВЕСТЬ

(главы из книги)

Комсомольское Тоннельное

Тайга нависает над самым берегом.Она покрывает склоны сопок, спускается в распадки, уходит далеко в глубь острова. Лесом, конечно, не удивишь пришельцев из Белоруссии и Смоленщины, из-под Брянска. Но лес здесь какой-то чудной: растет на горках, прозывается тайгой. Тут много невиданных деревьев — пихты, лиственницы. На лесных полянах встречаешь огромные папоротники; лист в поперечнике — аршин. Коренны жители Александровска — кстати сказать, молодец к молодцу,— натерпевшись от интервентов, мстительно хранят снимки, на которых низкорослые наемные солдаты фотографировались под папоротником — даже фуражек им снимать не приходилось! В лесу полно медведей. Их сначала здорово пугались, но вскоре ребята привыкли, обшучивают теперь негаданные встречи.

Поселок Тоннельное — это несколько грубых, наскоро сложенных бараков. Наверно, сами строители не рассчитывали вековать в этих домах. Они построены для людей бессемейных, нетребовательных, какими и были в то время юные комсомольцы из тысячи двухсот. Даже на втором году жизни в тайге никто не потребовал для себя отдельной семейной квартиры. Зато в молодежном Тоннельном есть клуб (еще один барак!), а в те годы не каждый островной поселок мог этим похвалиться.

Рядом с жильем — «индустрия»: биржа, лесопилка.

От сахалинской ели, от пихты, когда ее раскраивают на доски, исходит какой-то особенно крепкий, здоровый дух. Жало импортного «форкуара» с визгом вгрызается в свежую древесину. Вагонетка понемногу толкает бревно под тряские пилы. Вот и вся механизация — остальные операции производят вручную. «Форкуар» и биржу обслуживают девушки, перебравшиеся на Сахалин из то-

248

пей Полесья. Они взваливают бревна и доски на вагонетки, отвозят на биржу, складывают в штабеля.

По всей территории набросаны в беспорядке бревна: длинные — строевые, короткие — на экспорт. Рабочих не хватает в лесу, тем более — тут, на бирже. Порядок наводят субботниками: навалятся дружно и уберут лес, а через короткое время площадка снова захламлена. Все тут кустарно, примитивно, тем более, если сравнить с лелозаводами в Соломбале. Но и то следует помнить, что лесная промышленность Архангельского края существует с незапамятных времен, а Тоннельное возникло лишь в прошлом году.

Лошадь тащит по деревянным рельсам не то телегу, не то вагонетку, груженную бревнами. Воз сопровождают двое парней. Они быстро управляются с грузом, сбрасывают бревна на землю, перепрягают конягу и снова уходят с ней в лес.

Тайга была густая. Чуть потеснилась, чтобы пропустить восемь километров лежне балочной дороги, а дальше деревья снова сомкнулись кронами. Тайгу рубят усердно, по зимней ледяной дороге успели вывезти немало хлыстов, возят и теперь по деревянной лежне балочной, а в лесу все так же дико. Я пытался заснять деревянные рельсы, по которым лошади таскают вагонетки с бревнами — все-таки новшество, рационализация! — но снимок не получился: мало света меж деревьев.

Лесорубы ушли дальше, я их не нагнал. Зато наблюдал, как трелевщики небольшими артелями волочат бревна с верхних складов и, используя ваги, подкатывают стволы к лежневой дороге. Работают споро, весело, хоть пот льет градом,— нелегкий это труд, а машин нет,и лошади - не в каждом звене.

Особенно ловко орудуют шесть молодцов, худощавых, стройных кавказцев. Это звено осетинов, у них бригадир Козуб. На участке они держат первенство,, не выполнив полуторной нормы, из леса не уходят. А то вдруг начнут гнать по две нормы — тогда уж козубцев не жди к ужину вовремя! Между прочим, никто им такого урока не давал, остаются они в лесу по собственному желанию и не ради заработка, ибо сдельщины в Агневе не знают,

— за две нормы платят столько же, сколько за одну. Да и вообще в Агневе я что-то ни разу не слышал разговоров о зарплате. Не за рублем гнались эти ребята, когда всякими правдами и неправдами добивались, чтобы их включили в число тысячи двухсот.

— Товарищ Козуб,— спросил я у бригадира,—какой

249