Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

бирателями провожают кандидата Чукотки в Верховный Совет СССР. Чукча Тевлянто войдет в историю своего народа как первый его представитель в Верховном Совете нашей страны.

Тевлянто тридцать один год. С девяти лет он батрачил в верховьях реки Белой у богатого оленевода. В пятнадцать ему доверили собачью упряжку — единственное тогда средство передвижения на Чукотке: он стал каюром и переводчиком у первых ревкомовцев, первых представителей Советской власти в этом ледовом краю. От природы очень смышленый, способный, он выучился грамоте и в числе первых поехал по путевке ревкома учиться в Ленинградский институт народов Севера. В письме, которым его снабдили предусмотрительные ревкомовцы, говорилось:

«Податель сего чукча Тевлянто командируется для получения образования, чтобы, вернувшись на родину, он мог поделиться полученными знаниями со своими сородичами. К тем, кому доведется прочесть это письмо, глубокая просьба: окажите Тевлянто возможное содействие. Своими заботами о судьбе этого гражданина вы поможете сделать первые шаги в деле просвещения кочующих туземцев нашего Крайнего Севера, не имеющих к концу X годовщины Октябрьской революции ни одного грамотного человека. Анадырский ревком, заботясь о судьбе Тевлянто, просит всех лиц, к которым он обратится с настоящим письмом, расспросить его о желаниях и нуждах и телеграфировать при надобности по адресу: Анадырь...»

Так Тевлянто стал первым образованным чукчей. В 1934 году его выбрали председателем Чукотского окрисполкома, а теперь вот выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.

...Оловянная и в третий раз не вышла на связь. Придется лететь наугад. Лезу на гору, в рубку радистов. Баранов снял наушники, пожал плечами и недовольно буркнул: «Гухор!» Я уже знал, что так именуется дурной нрав коротких волн. Пишу сообщение на свою базу, что первого декабря предполагаю быть дома, прошу давать Оловянной погоду и прогноз синоптика.

Вышел из рубки и не поверил своим глазам: здание аэропорта, строй кунгасов и катеров, мой самолет вотвот поглотит туман, накатывающийся из-за мыса Обсервации. Верхняя кромка тумана закрыла мыс, стала подступать к моим ногам. Сердце сжалось от предчувствия беды.

220

Бдительный Остроущенко уже ждет меня с вопросом

в глазах. А видимость сто — сто пятьдесят метров...

А что, если?.. Терять целый день — в нашем положе-

нии...

И вот мы с Тевлянто и Столоповым в самолете. Замирает сердце: не приходилось мне взлетать в тумане, даже не слышал о таких случаях.

Посылаю вперед сектор газа, прижимаю его к упору: машина трогается, бежит все быстрее, вот она уже в воздухе...

Перегруженная машина дрожит, карабкаясь в высоту. На крыльях оседает иней, скорость подъема падает. Не свожу глаз с альтиметра. Его стрелка медленно ползет по шкале. Сто пятьдесят, двести восемьдесят — все то же. Черт возьми! Мгновенный испуг схватил за сердце, на лбу выступила испарина: шарик «пионера» ушел в сторону, стрелка наклонилась в другую, в левую щеку задувает струя. Скольжение с креном — один миг до штопора. Убрать левый крен!

Высота — триста тридцать. Кажется, наверху светлеет? Точно светлеет. Триста пятьдесят. Ух, наконец-то! С небольшим креном самолет вываливается из мути. Все во мне поет и ликует.

Становлюсь на курс и теперь могу поглядеть в зеркало. Саша поймал мой взгляд, показал, улыбаясь, большой палец. За его спиной вижу бесстрастное лицо Тевлянто. Он первый раз в воздухе, думает, что лететь так и положено.

Бесконечная белая пелена закрывает землю до горизонта, во все стороны. Над ней, как единственные признаки земной тверди, возвышаются красивые, но жуткие ребра Золотого хребта. И я понимаю, что ошибся в Анадыре: это не морской туман.

...А тут еще Оловянная не отвечает! Держим связь с анадырским Комбинатом и Перевальной: в обоих пунктах видимости нет.

Сообщение удручающее. Куда деваться, если туман уже и за хребтом? По-прежнему держу курс на Оловянную. Набрал почти три тысячи метров. Тщетно ищу малейшего потемнения в облачном покрове. Минуты тянутся бесконечно...

Только за пять минут до посадки я мог воскликнуть: «Ура!» Рядом с кромкой тумана, словно по заказу, открылась Оловянная. Сбросив газ, с ходу планирую на лед бухточки. К нам бегут люди, но я, здороваясь на ходу, врываюсь в рубку радиста Миши Воронина:

221

— Сто чертей тебе в печенку!..

Мой запас гнева сразу же иссяк, когда я увидел разобранный передатчик, осунувшееся лицо радиста...

Быть или не быть?

Володя Столопов забрал из багажа шесть посылок для избирательных участков южного побережья. Еще засветло на собачьей упряжке он и Тевлянто выехали в ближайший поселок Конергино. Тамошние чукчи первыми увидят своего кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. Из Конергино на собачках документы будут доставлены дальше. Намеченный план начал осуществляться, и как же я был рад, что не спасовал перед туманом в Анадыре!

Утром первого декабря меня разбудили хлопки мотора. Торопливо одеваясь, ругался: «Проспал!» Выйдя из дома, увидел, что солнышко еще не взошло, над заливом высветились синие морозные сумерки. Небо безоблачно, никаких признаков вчерашнего тумана. Интересно, что в горах и на севере? Иду в рубку. Воронин работает на ключе, молча протягивает мне бланк радиограммы: «Перевальная. Полная облачность, из-за темноты высота не определяется. Минус двадцать пять. Видимость один километр».

— А база? Ванкарем?

— Не явились. Подождем еще...

Не зря говорят, что самое тяжкое — ждать и до нять. Правда, еще не рассвело, в моем распоряжении не менее двух часов до вылета, можно в крайнем случае прихватить и третий. Но неопределенность всегда противна. Не зная, куда себя девать, направился к Мохову:

— Горы закрыты, с базой связи нет. Что делать будем?

Завидное свойство у моего бортмеханика — в любых условиях он сохраняет душевное равновесие. Казалось, ему неведомы страх, растерянность, сомнения. Вот и сейчас, закончив свою работу, оглядев самолет со всех сторон, Саша приблизился ко мне походкой сильного, уверенного в себе человека. Неторопливо сказал:

— А что, наверное, у повара чай готов? Погреемся

перед дорогой и полетим...

— Как же мы полетим, все закрыто?

— А может, где и не закрыто. Полетим — увидим. Не сядем — вернемся обратно. Здесь день большой, а бензина хватит!

222

Тевлянто и Столетов вернулись из Конергино поздно. Благоприятное время — тот резервный час, на который я мог бы задержаться с вылетом,— было упущено. Досадно. Упрекать, однако, их не стал, ведь они были заняты делом, ради которого прилетели. База так и не ответила. Пришлось подниматься в воздух без связи.

Верхняя кромка облачности над хребтом оказалась на высоте двух с половиной тысяч метров и сразу же стала опускаться. Верчу головой в надежде увидеть гделибо разрывы в облаках. Тщетно. Довольно скоро мне становится ясно, что посадка в Амгуэме отпадает. Надо ждать. Может, откликнется база, может, через сто —- сто пятьдесят километров изменится обстановка.

В зеркале вижу лицо Тевлянто. Глаза его закр Видимо, ночью поспать ему не пришлось.

Стало заметно темнее. Глаза слезятся от напряжения. Наконец на горизонте что-то обозначилось. Еще пять минут, и показался — четко!— возвышающийся над туманом мыс. Пройдя над вершиной скалы и развернувшись в сторону базы, увидел, как и надеялся, размытые контуры ангара, нашего дома. Через пятнадцать минут один за другим загорелись костры на посадочной полосе. Даже не верится, что я поднялся отсюда всего три дня назад!

...Пятьдесят метров — ничего не вижу. Тридцать метров — справа силуэт дома. Успеваю заметить бегущих к ангару людей. Впереди желтеет, увеличивается, становится ярче оранжевое пятно. Уже их два... Попадаю на полосу точно. Удивляюсь мягкости посадки: такая не всегда удается и днем...

Когда я представил нашим авиаторам Тевлянто и Володю Столопова, то-то было радости у моих товарищей! Нежданно-негаданно у них в гостях кандидат Чукотки в депутаты Верховного Совета, за которого они скоро будут голосовать.

За ужином, когда я поднялся, чтобы предоставить слово Тевлянто, от тишины, от сияния глаз, облучавших меня, в горле запершило. Я понял: в том, что мы прибыли, товарищи видят нечто высокое, то, что достигается усилиями не одного или двух человек, а коллективом, сплоченным общественно важным делом.

Тевлянто тогда сказал:

— Спасибо тебе, Миша Каминский, и тебе, Саша Мохов, спасибо всем вам, авиационные люди, за то, что помогаете моему народу. Я был батраком, был совсем неграмотным. Советская власть учила меня в Институте

223

народов Севера, а теперь доверяет быть членом прави тельства. Я буду очень стараться оправдать доверие. Бу ду, сколько хватит сил и умения, помогать своему наро ду учиться жить по-новому...

АЛЕКСАНДР ПОМОРСКИЙ

ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ

Идет страна походкою машинной, Гремят стальные четкие станки. Но если надо, выставим щетиной Бывалые упрямые штыки.

Стоим на страже Всегда, всегда. Но если скажет Страна труда:

«Прицелом точным — Врагу в упор! Дальневосточная, Даешь отпор! Краснознаменная, Смелее в бой!..»

Полки придут и с севера и с юга, С донецких шахт, из забайкальских сел,

Свою винтовку — верную подругу — Опять возьмет ударный комсомол.

Дальневосточная Опора прочная.

Союз растет, непобедим. Что нашей кровью завоевано, Врагу не отдадим!

Нам не забыть стальной и грозной силы Когда дышала гибелью земля, Когда луганский слесарь Ворошилов Водил полки по скошенным полям.

Дальневосточная, Опора прочная,

Встречает яростью войну, Она хранит рукой железною Свою рабочую страну.

Нам не забыть победы и уроны, Степной огонь — свинцовую пургу.

224

Нам не забыть твоих побед, Буденный, Лихой удар по злобному врагу.

Стоим на страже Всегда, всегда. Но если скажет Страна труда: «Гей, эскадроны, В карьер! В упор! Даешь, Буденный, Даешь отпор!..»

У Безымянной сопки нелюдимой Ползут шакалы с дальних берегов. Народ страны, страны непобедимой, С лица земли сотрет своих врагов.

Стоим на страже Всегда, всегда. Но если скажет Страна труда:

«Прицелом точным — Врагу в упор! Дальневосточная, Даешь отпор! Краснознаменная, Смелее в бой!..»

Идет страна походкою машинной, Гремят стальные четкие станки. Но если надо, выстроим щетиной Бывалые упрямые штыки.

Готова армия! В часы ударные

Устав ее всегда один:

Что нашей кровью завоевано, Врагу не отдадим!

1929-1939

АЛЕКСАНДР ГРАЧЕВ

ПЕРВАЯ ПРОСЕКА

(главы из романа)

В тайгу прокрадывалась весна. Все заметнее сдавали морозы. Снег понемногу оседал и по ночам покрывался серебристой тонкой глазурью. Почернел и как-то мягче, глуше стал шуметь лес, в полдень на солнечной стороне

Сапог не давали ребятам?

— Откуда!..— Леля безнадежно махнула рукой.— В Николаевске же они, привезут не раньше, чем откроется навигация.

Вскоре перед Иваном появилась полная миска горячего супа. Наблюдая за тем, как он усердно ест, Леля рассказывала о новостях:

— А вчера мне Аниканов говорил — скоро отзовут лучших плотников на постройку барж. Будет отозвана и твоя бригада. Захару тоже дадут бригаду.

— Как он там, не болеет?

— Зорька-то? Он как дубок, ничего его не гнет. Поймал проволочными петлями несколько кабарожек и зайцев.

226

— Никто из наших не болеет цингой?

— Да все как будто здоровы.

— Работают хорошо?

—- Все время либо на первом, либо на втором месте. С Брендиным соревнуются. На вывозке всегда первые. У них, правда, уклон дороги удобный. Но главное — дружные все ребята.

Уже собравшись в дорогу, кинув котомку за спину, Иван обнял за плечи прильнувшую к нему Лелю и сказал запинаясь:

—Я хочу спросить тебя вот о чем, Леля... Пойдешь меня замуж?

Леля долго не отвечала, потом подняла глаза и тихо спросила:

—А ты меня сильно любишь, Ванюша?

—Не знаю, как еще можно сильнее любить...

—Пойду,— все так же тихо, с несвойственной ей р бостью, сказала Леля.— Ты для меня, Ванюша, единственный, самый родной человек на свете. А ты...— Леля запнулась, помолчала,— ты хорошо продумал все это? Мне-то что, я одинокая, как в поле былинка, а у тебя родители...

Каргополов светло улыбнулся, осторожно погладил своей большой ладонью ее соломенные волосы:

— Что ж родители. Мне двадцать третий пошел! Только свадьбу знаешь когда сыграем? Когда пароходы придут.

— И, может, к тому времени какую-нибудь комнатенку добудем,— мечтательно говорила Леля, прислонившись головой к его широкой груди.— И продуктов побольше будет, привезут, наверное! А то сейчас голодновато свадьбу-то играть...— Она подняла голову, счастливыми глазами взглянула ему в лицо, с нежностью проговорила:— Муж, милый ты мой муж!— и порывисто поцелова-ла в губы.

До самого пикета Каргополов шел будто пьяный, ничего не замечая. С его лица нс сходила счастливая улыбка. Так, улыбаясь, он вошел в свой барак.

Бригада только пообедала, лесорубы отдыхали — од-ни толпились у печи, просушивая портянки, другие лежа-ли пли сидели на топчанах, дымя махоркой.

Едва Каргополов переступил порог, как в бараке поднялся невообразимый шум:

— Бригадир пришел!

— Жив, курилка!

227

Каргополов.

— Это правильно. А комнатку мы вам отгородим в бараке. Соберемся все и за пару часов соорудим вам такие хоромы!—улыбаясь, мечтательно говорил Захар.— Та сказать, свадебный подарок!.. Да,— спохватился он■ ,— знаешь, нас, плотников, скоро перебросят баржи строить. Там прорыв.

— Мне говорила Леля. Тебе бригаду дают?

— Да. Аниканов сказал, что по предложению само Платова!

Апрельским утром лесорубы покидали Пиваньское озеро. Перед уходом они поднялись к вершине сопки, на могилку Бонешкина. Бугорок земли еще не успел осесть,

228

а густая крона пихты надежно укрыла его от снежно пороши.

- Почтим память Коли минутным молчанием,— сказал Каргополов, снимая шапку.

На минуту все замерло. Тайга насторожилась, обступив полчищами своих мощных стволов маленькую кучку людей в ободранных полушубках, в стоптанных валенках, вихрастых, с продубленными морозом и ветром лицами. Тайга прислушивалась к скорбному молчанию.

Первым нарушил тишину Захар.

■ — Смотри не забудь о блок-ролике,— напомнил он Харламову, когда все вновь надели шапки (Харламов теперь оставался бригадиром вместо Ивана).— Надо выжечь надпись на столбе. Стешите одну сторону и выжгите. Хороший парнишка был,— закончил Захар со вздохом,— безотказный в любом, самом трудном деле...

Распрощались с товарищами и двинулись в путь.

— Знаешь, Иван, не хочется отсюда уходить,— говорил Захар, шагая рядом с Каргополовым.— Сроднился я с этими местами.

— То же самое ты говорил и на Силинке,— улыбнул ся Каргополов.

— А что, там тоже ведь очень красиво! Я те места сих пор люблю.

— Так-то оно так,— вздохнул Каргополов,— а вот как мы добредем?-— Он показал на дорогу, всю в глубоких лужах.— Не позаботились мы с тобой отдать сапоги в починку.

—Придем в Пермское — попрошу Любашиного отца, отремонтирует,— успокоил его Захар.

Сбор плотников был назначен в помещении столовой; оно наполнилось людьми и пожитками, как зал ожида-ния железнодорожного вокзала.

А в полдень к столовой подошел трактор с двумя огромными санями на прицепе. Бутин, пожав руку Ивану, сказал:

— Вот, товарищ Каргополов, будешь начальником колонны. Явишься прямо в партком, к товарищу Платову. А сейчас проведем короткий митинг.

Полтораста человек окружили трактор. На помост саней поднялся Бутин, окинул взглядом толпу. Как не похожи были эти ребята на тех, которые появились здесь два с половиной месяца назад, в памятный январский вечер! Полушубки, валенки были на них тогда добротные, лица румяные, многих еще не коснулся морозный загар. Сейчас они возмужали, но заметно похудели, ли-

229