Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

Последние ящики, последние мешки медленно проползали по сходням на спинах пригнувшихся, истомленных людей.

Сбросив последний ящик, Валька Бессонов с удивлением разглядывал растертые до крови ладони.

— Вот так раз!— бормотал он, морщась пытаясь смеяться.

Победно оглядывая заваленный грузами берег, Калюжный с видом знатока сказал подошедшему Вернеру:

— Таких грузчиков я не видал даже в Одессе! После горячего и сытного обеда комсомольцы рассы-

пались по деревне. В домах разместились инженеры, но комсомольцы и не претендовали на комнаты. Сараи, бани, чердаки, амбары, сеновалы — все было приспособлено под жилье.

Сергей Викентьевич так и не решил, является ли он уже главным инженером строительства или должен пока выполнять обязанности коменданта общежития, и на всякий случай занялся выдачей матрацев. Матрацев не хватало.

За селом, на берегу Амура, в березовой роще возник палаточный лагерь. Бывшие красноармейцы быстро справились с привычным делом. Теперь они на скорую руку мастерили топчаны. Среди них выделялся особым рвением Епифанов. Он никогда не имел дела с палатками и никогда не делал топчанов, но хитрости тут никакой не было, зато охоты — хоть отбавляй. Все сложилось именно так, как ему мечталось, из ничего надо было создать все. От начала до конца своими руками. Глазеть по сторонам было некогда, но, даже не глядя, он чувствовал за собою дремучую, неисхоженную тайгу, перед собою —просторный, плавный, почти как море, красивый Амур и над собою — большое, свободное, ветром и весною дышащее небо.

Когда прибежал Коля Платт: «Дружище, пойдем, я занял для нас чудесный угол в бане», Епифанов даже руками замахал:

— Что ты, что ты! Уйти отсюда? Да здесь санаторий! Лесной воздух! Шум прибоя! Да я и палатку уже присмотрел — вот ту, крайнюю, под двумя березками. Весь Амур виден.

И Коле пришлось отказаться от бани.

Палатки быстро заполнялись. Хозяева спешили закрепить за собою облюбованное жилище. Петя Голубенко, сколотив группу земляков, первым повесил над входом дощечку с надписью «Днепропетровск». Через ми-

200

нуту Костя Перепечко прицепил напротив издалека заметную надпись «Москва», а через полчаса на всех палатках запестрели дощечки: «Киев», «Одесса», «Ленинград», «Сормово», «Вятка», «Ростов», «Калинин»...

ЭММАНУИЛ КАЗАКЕВИЧ

ЗЕМЛЯ, НА КОТОРОЙ Я СЧАСТЛИВ

Я, коня не седлая, Взлетел на него.

И шарахнулись в стороны Синие тени.

Я наметам лечу Среди сказочных гор По обильному августу В рыжем цветенье. От Биры до Хингана, Коня горяча, Мимо пасек,

Пропахших медвяным настоем,

Сквозь смолистые запахи Кедрача Я лечу. И я вижу —

Земля моя строит. Мне навстречу

Выходят мои земляки. Я приветствую их, Поздравляя с успехом...

— О-го-го!

Возвращается из-за реки Их ответ многократным

раскатистым эхом.

И девчата с полей Мне помашут вослед. Тракторист улыбнется

201

ДЖАНСИ КИМОНКО

ТАМ, ГДЕ БЕЖИТ СУКПАЙ

Вести из города

Вечером около балагана Сесили горел костер. Веселый огонь освещал возбужденные лица делегатов, сидевших полукругом. По другую сторону костра, прямо перед ними, плечом к плечу расположились охотники.

Ребятишки, подталкивая друг друга под локти, старались пробиться поближе к огню. Женщины стояли сзади, не решаясь приблизиться, переминались с ноги на ногу. Медные побрякушки позвякивали на их цветных халатах.

— Женщины, тоже идите сюда поближе. Садитесь и слушайте,— властно сказал Сесили, набивая табаком трубку. Напряженные, полные ожидания лица повернулись в сторону говорившего. Сесили сидел, поджав под себя ноги, и рассказывал:

— Дело было так. В тот раз, когда мы вышли отсюда, ночевать нам пришлось выше моста. Есть такой большой деревянный мост через Кию. От моста до железной дороги совсем близко. Железная дорога так устроена, что по ней вагоны сами бегут быстро-быстро. Вагонов много. Они друг за другом привязаны. Катятся на колесах по двум железным лентам. Эти ленты шириной вот с мою ладонь, длинные, наверно. Они все время рядом, все время рядом идут. Где кончаются — не знаю. Вагоны-то шумят да шумят. Сильнее, чем вода на каменном заломе.

Мы на другой-то день поехали в город на поезде. Зашли в вагон. Там все трясется, качается туда-сюда. Людей много. Кое-как нашли место, сели. Разговаривать пришлось громко, чтобы слышать друг друга. Страшно было смотреть в окно. Ехали быстро, быстрее, чем десять хороших собак в упряжке. На лыжах не догонишь, однако.

Приехали в город днем. Бэали — большой город. Кругом высокие дома из камня — один на другом стоит.

Окон много, как в кедровой шишке орехов. Тайги совсем не видно. Стоит Бэали на трех хребтах у самого Амура. Улицы — будто протоки: в левую, в правую сторону идут. Самая большая улица шумит как река. По этой

202

гую дверь. Совсем мало времени прошло. Он опять появился, зовет нас туда. В той комнате места еще больше. «Проходите, проходите сюда»,— говорит русский начальник и выходит из-за стола. Он высокий. На нем военная рубаха, подпоясанная широким кожаным поясом. Зовут его Иван Сергеевич Гаврилов. Это сам начальник из Комитета народов Севера. Председатель. Он поставил нам мягкие тээнку — скамейки, поздоровался с нами за руку, позвал своего помощника.

«Ну, рассказывайте, кто вы такие, откуда пришли?»— так сказал, а сам надавил какую-то кнопку в столе. Пришла девушка с белыми волосами, в белом платье. Принесла много стеклянных кружек на железной доске и много разных белых пампушек. Нам дали по две стеклянных кружки сладкого чая и по две пампушки. Начальники сами пьют чай и нас угощают. Так сидим, пьем чай. Вдруг на столе у Гаврилова зазвонила какая-то машинка: кингир-кингир-кингир-кингир...

К этой машинке приделана черная трубка с двумя чубуками. Он взял трубку. Один чубук приставил к уху, со вторым разговаривает.

«Слушаю, слушаю...»— так говорил он. Что ему труб-

203

ка отвечала, мы не расслышали. Но он попросил кого-то: «Зайдите сюда». Так, что ли, Василий? — обратился рассказчик к Василию Онинка, который сидел рядом с ним и время от времени подтверждал слова Сесили то улыбкой, то кивком головы.— Ну вот,— продолжал рассказчик,— белая девушка унесла пустые кружки. Явился еще один русский, молодой парень в светлой рубахе, в сапогах. Поздоровался с нами за руку. Гаврилов говорит

нам«:Это наш работник товарищ Елизаров. Мы все здесь свои люди. Не стесняйтесь, рассказывайте. Откуда приехали? Как живете?»

204

ете? Надо всем кочевникам выбрать одно место и жить там. Как вы сейчас живете?»

Василий Онинка наши слова как будто точно передает. Мы отвечаем, что живем плохо, потому что купцы и спекулянты большую болезнь занесли к нам в тайгу. Мало кто в живых остался. Зимой никто на охоту не ходил. Все боялись. Теперь голодаем. Вот приехали к вам, чтобы узнать: может быть, Советская власть поможет? Мы в долгу не останемся. Пойдем на охоту, пушниной отдадим.

Гаврилов внимательно слушал. Лицо у него стало серьезным. Потом он поднялся из-за стола, стал шагать по комнате и так говорил:

«Надо было раньше прийти к нам. Боялись, что ли? Зачем так далеко в тайгу забрались? Мы к вам дороги не знали. Теперь будем знать, будем помогать вам. Не беспокойтесь. Советская власть не даст вам погибнуть. Купцов больше нет, богатых и злых начальников нет. С тех пор как над Россией поднялся красный флаг, трудовой народ сам управляет государством. Все богатства, какие есть в нашей стране, все принадлежит народу. Это Ленин такой путь указал. Вы знаете, кто такой Ленин? Вот смотрите! — Гаврилов показал нам портрет Ленина.

— Это самый великий из всех людей на земле. Он проложил нам светлую дорогу, по которой мы идем к новой жизни. Теперь все люди, которые трудятся, одинаковые права имеют: орочи, эвенки, нанайцы, удэ —- все товарищи. Понимаете?»

Речь Гаврилова была похожа на говор веселого ключа. Мы слушали, и, когда Василий Онинка перевел нам его слова, мы обрадовались и стали по очереди трясти Гаврилову руку. Он опять усадил нас на мягкие скамейки, все рассказал, как жить будем, а потом спросил: «В чем нуждаетесь?»

Мы говорим, что нам нужно продуктов: муки надо, соли, сахару, товаров, а главное — надо оружие для охоты и патроны. Гаврилов опять поднял черную трубку. Долго разговаривал с трубкой. Уже день кончался. Тогда он попросил нас Ьавтра утром прийти еще. Мы попрощались с ним и пошли искать дом по бумажке, которую написал нам Елизаров: ночевать-то надо где-нибудь, палатку на улице не поставишь.

Едва-едва протолкались в толпе. Людей столько, что не пройдешь так, чтобы не задеть кого-нибудь плечом. Как лед на реке весной, шумит вся улица. Люди громко

205

разговаривают. Куда они ходят, что делают? Наве какую-нибудь работу работают.

Сесили прервал свой рассказ, попросил чаю. Женщины вскипятили два котла, принесли кружки. Чай был сладкий. Делегаты привезли из города сахар. Пили все и ждали, когда Сесили снова начнет рассказывать. Бабушка наклонилась к матери Динчу и полушепотом заметила:

206

Красное знамя

Я запомнил этот день на всю жизнь. После того как мы пришли из Переяславки и разгрузили тридцать два бата, наполненных продуктами и товарами, все вокруг переменилось, даже птицы запели веселее.

На берегу Хора, там, где стояли в ряд балаганы лесных людей, появилась большая круглая палатка. Яркое летнее солнце разливало горячие лучи над рекой, над

207

нашим временным стойбищем. В палатке сидели гости из Хабаровска.

— Быстрее собирайтесь все в одно место. Идите сюда!— громко крикнул Сесили Кимонко, выходя из палатки.

Мы с Кяундзей обошли все балаганы, приглашая охотников на собрание. Бабушка Сигданка сидела у костра, помешивая палочкой рисовую кашу. Серебряная серьга над верхней губой покачивалась у нее при каждом движении.

взглядом столпившихся людей.

Елизаров был в белой вышитой рубахе, подпоясанной шелковым поясом с кистями. Лицо его порозовело от солнца. Легкий ветер перебирал темные кудри. Он стоял перед нами — высокий, стройный, как молодой ясень. Смотрел открыто. Все ждали, что будет дальше.

Из палатки вынесли несколько ящиков, поставили их один на другой в виде стола. Вокруг на маленьких ящиках примостились врач Савельев и Василий Онинка. Все, что говорил Елизаров, переводил нам Василий.

— На таких собраниях полагается выбирать председателя. Говорить будем по очереди. Кого вы хотите избрать председателем? Назовите по имени.

208

209