Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

роны нет, а если кто и ведет, то это белогвардейцы всех мастей, в том числе меньшевики.

Согласились поехать я и еще один товарищ. Приехали. Во Владивостоке повидали мы знакомых:

Мельникова Бориса, который сидел в штабе у Лазо; видели Лазо, переговорили, обменялись мнениями и вернулись обратно в Хабаровск. Я не помню, к сожалению, числа, когда мы вошли в город Хабаровск, помню одно— что мы там просидели месяца два, может быть, и меньше. Наступил злосчастный канун 4—5 апреля 1920 года.

Накануне 4 апреля вечером японцы начали подозрительно оживляться. Приходили к нам в штаб, очень ласково и вежливо разговаривали, начали ходить по нашим

казармам и раздавать партизанам сахар, чай, виски — одним словом, начали делать подозрительные визиты. Мы забеспокоились, немедленно разослали по всем местам расположения наших частей специальных людей с такой директивой, чтобы японцев из казармы не гнать, дерзостей не говорить, но не принимать никаких подарков, следить за своими ребятами, чтобы они не пили водки не только японской, но и своей. Мы знали тактику японцев, знали, что всякие такие миролюбивые на-

строения японцев — это первый признак какой-нибудь гадости и подвоха с их стороны. Между прочим, дня за три до этого события японцы под предлогом тактических занятий вели наступление на наши казармы. В наших казармах били тревогу, партизаны немедленно рассыпались и лежали против японской цепи по пятнад- цать—двадцать минут, потом расходились и те и другие.

Мы спрашивали японцев, в чем дело. Они улыбались, говорили: «Ничего, ничего, это происходят тактические занятия наших частей».

Но это была провокация, которую мы еще полностью не раскусили, хотя предупредили ее, категорически запретив нашим войскам открывать огонь по японцам, если последние не начнут сами.

3 апреля мы стали получать очень тревожные известия из Владивостока и Никольска-Уссурийского, а 4 апреля ночью связь с Владивостоком была прервана. 5 апреля утром, в 9 часов, японцы открыли по всему городу Хабаровску орудийную, пулеметную и ружейную стрельбу, даже не сняв своих патрулей с улиц. Стреляли по школам, по лачужкам рабочих, по прохожим, которые шли на базар за покупками, стреляли по крестьянам,

130

приехавшим в город, стреляли по всем и особенно избирали целью тех, кто был одет в военное или походил по одежде на партизана.

Центральный артиллерийский огонь был направлен японцами по нашему штабу, который находился в здании бывшего кадетского корпуса. Здесь же жила и моя семья. К началу стрельбы я находился в исполкоме с группой вооруженных матросов — их было человек десять. Отстреливаясь, перебегая редкой цепью из квартала в квартал, мы добрались до кадетского корпуса уже ночью. Подойдя ближе, я сказал ребятам: «Вы пробирайтесь в сторону левого берега Амура. Наши части должны отступить только туда. Я же пойду в штаб, захвачу жену и буду пробираться туда же». Мы пожали друг другу руки, разошлись, не потеряв ни одного товарища.

Примерно около часу ночи я вошел в здание, где нашел свою жену и еще несколько семей, издерганных, измученных: они просидели целый день в подвале под грохот артиллерийского огня японцев. Я хотел было отдохнуть в помещении Красного Креста, но старший врач пришел и сказал: «Товарищ Постышев, если вас обнаружат здесь, нас перережут, а у нас во втором этаже лежит с десяток тяжелобольных партизан и солдат из полков, перешедших к нам из бывшей колчаковской армии (между прочим, попутно сообщаю, что эти полки, перешедшие к нам из колчаковской армии и находившиеся в Хабаровске, понесли большие потери; сражались они против японцев героически).

Я взял жену и пошел с ней на квартиру. Квартира моя находилась на третьем этаже. Я запер все двери. Оба измученные, мы крепко заснули. Мы хотели поспать только до рассвета, с тем чтобы при начинающемся рассвете осторожно пробраться к Амуру и по льду перейти на его левый берег, туда, где должны были, помоему, концентрироваться наши отступившие войска. Но мы так крепко заснули, что проспали до утра. Я проснулся, вскочил, бросился к окну, смотрю — здание наше окружено японцами. Жена поняла, в чем дело. «Спрячься, — говорит она мне, — спрячься в трубу, может быть, выберешься оттуда на чердак, пересидишь, а то тебя убьют. Сюда безусловно придут японцы, потому что работница знает, что мы здесь». А работница наша была раньше прислугой старого хозяина квартиры, полковника колчаковской армии. «Она укажет японцам на

наше присутствие здесь, она видела, как мы шли сюда»,

— волнуясь, говорила жена, пытаясь убедить меня в необходимости спрятаться. Я, улыбнувшись, сказал ей: «Не беспокойся, прятание не поможет; Уйти бы только тебе отсюда, а я запрусь и при первой попытке японцев достать меня буду отбиваться: живой я не дамся». Она отрицательно покачала головой и сказала: «Я знаю зверства японцев, как они насилуют женщин, издеваются над ними. Я не уйду от тебя, я умру с тобой».

Я подошел к окну, выходящему на лестницу. Оно было за решеткой и закрыто занавеской, так что проникнуть в него не было возможности. Вижу — идут по лестнице два японца и один русский, очевидно, белогвардеец. Подошли к двери, начали стучать—-мы молчим. Пытаются открыть дверь — мы молчим. Тогда они пошли назад, а черед несколько минут вернулись обратно. Но теперь уже пришло четверо японцев и двое русских с каким-то инструментом вроде лома. Жена подошла к окну, выходящему во двор. Я хотел в это время поднять руку с револьвером в ее сторону, как она мне крикнула: «Партизаны!» У меня выпал из рук револьвер, я бросился к ней и вижу: около двух десятков партизан перебегают редкой цепью двор корпуса. Японцы быстро сняли оцепление вокруг этого здания.

Я взял револьвер, открыл дверь, взял под руку жену, и мы через несколько минут очутились во дворе кадетского корпуса. Быстрыми шагами направились в лазарет. Нижнее здание лазарета уже горело. Все, кто мог уйти со второго этажа, выбрались оттуда, и только несколько раненых лежали и стонали. Нас оказалось там человек восемь, таких же, как я, случайно попавших и укрывшихся от преследования японцев и белых. Мы решили взять раненых прямо с кроватями. Я перевязал себе левый глаз марлей, чтобы несколько замаскироваться. На руку мы сделали из марли повязки и красным карандашом нарисовали красный крест. Понесли раненых. С нами вместе несла их и моя жена. Вернее, не несла, а еле-еле сама передвигала ноги. Мы прошли мимо одной японской части, мимо другой; нас никто не трогал. Мимо нас шныряли белогвардейские офицеры,но на нас никто не обращал внимания...Мы прибыли в лазарет целыми и невридимыми.

Там оказалось около семидесяти наших людей. Все

ждали вечера, чтобы перебраться с правого на левый берег Амура. Днем идти было нельзя, потому что японцы

132

все время обстреливали реку. Меня мучила одна мысль: куда деть жену? Тащить ее через Амур в апреле, когда лед уже проваливался, я не мог, потому что у нее были последние дни беременности. Правда, в городе жила мать жены, но отправить жену добровольно от себя не было никакой возможности, она не хотела меня оставить. Тогда я пошел на хитрость. Я сказал: «Я страшно хочу есть, достань где-нибудь хотя бы хлеба». Она пошла искать хлеба, а я в это время спустился по крутому правому берегу Амура на лед реки. Быстрыми шагами стал перебегать лед, проваливаясь одной ногой, вытаскивая из проруби другую. За мной решились бежать наших еще человек десять. По нас японцы открыли стрельбу. Кого-то сзади ранили, я слышал стон, но, не оглядываясь, шел дальше. Только тогда, когда я перешел Амур, когда я очутился на левом берегу и был уже вне опасности, я сел отдохнуть. Только тогда подумал о том, как благополучно миновала та ужасная беда, когда я хотел собственными руками застрелить свою жену, как я случайно и неожиданно для себя вырвался из капкана, добровольно попав в него... Я пришел в деревню Владимировну. Застал там наши отступающие части в состоянии полного хаоса, разброда и дезорганизации. Собралось наших партизан примерно тысячи две.

И вот эти две тысячи разрозненных партизан явились впоследствии основой для организации регулярной Красной Армии на Дальнем Востоке. Они героически держали Восточный фронт (амурское направление) против японцев, каппелевцев и остатков отряда Калмыкова до 1922 года. Многие из них принимали участие в освобождении Владивостока от белых и японцев. Они сыграли решающую роль в уничтожении банд Семенова.

НИКОЛАЙ КОЛБИН

ПАРТИЗАНЫ

(главы из романа)

Глава девятая

С Еленой Гнатюк Надя познакомилась случайно. В тайгу, на партизанскую базу, отправлялась партия теплого обмундирования, собранного рабочими Дальзавода. Обмундирование свезли на склад «Кооператив-

133

ного товарищества». Здесь даже опытный взгляд контрразведчика не смог бы отличить пожертвованного для партизан от разных других товаров, которые распределялись по кооперативным, союзам области.

Партийный комитет поручил Наде помочь упаковать вещи. Ответственным за отправку Центральное бюро профсоюзов выделило экспедитора Федотова.

Федотова Надя почти не знала. Рассказывали, что после контрреволюционного переворота летом 1918 года его арестовали и посадили в тюрьму, где он просидел несколько месяцев. Это, был человек лет тридцати, молчаливый и замкнутый. Говорили, что на него сильно подействовали арест и тюрьма. Он стал сторониться многих своих прежних товарищей по работе, хотя аккуратно посещал собрания и выполнял небольшие поручения, которые ему изредка давали. Раньше он работал на Дальзаводе, а после выхода из тюрьмы устроился экспедитором в «Сибирское общество кооперативов». Для комитета партии и бюро профсоюзов это было удобно по многим соображениям.

Елену Гнатюк Федотов рекомендовал как служащую таможни, свою хорошую знакомую, которая поможет им в работе. Наде это не понравилось. Она ничего не сказала, но украдкой очень неприязненно оглядела новую знакомую.

Гнатюк можно было назвать красивой. Большие темные глаза, высокий лоб, спускающиеся на плечи густые черные волосы — все привлекало внимание. Прямой острый нос и твердый рисунок губ говорили о характере волевом, решительном.

От внимания Федотова не ускользнул недоверчивый взгляд Нади, и он поспешил успокоить ее.

— Товарищ Гнатюк помогает нам в кооперативной работе и бывает рада каждому поручению. Вот и поработайте вместе.

Наде не понравилась и его улыбка, и та поспешность, с которой он оправдывал присутствие здесь лишнего человека.

Федотов провел девушек в угол склада, где за большими ящиками была сложена куча белья и обмундирония.

— Все это надо разобрать и уложить в тюки. Поработать, как видите, придется много, а сроку нам дали всего три дня.

— Хватит, вполне управимся, — сухо сказала Надя.

134

Федотов включил большую электрическую лампу, и девушки приступили к работе. Они решили сначала рассортировать белье, отделить новое от поношенного. Здесь были стеганки, теплые брюки, нижнее белье, шапки, варежки, валенки, унты, поношенные, но тщательно постиранные и разглаженные солдатские гимнастерки. В тайге партизану все пригодится.

Закончив сортировку одной партии, они присели отдохнуть.

— У вас, Надя, хорошо получается. Вы, конечно, уже не первый раз? — спросила Елена, усаживаясь на ящик.

— Нет, впервые, раньше не приходилось, — уклончиво ответила та.

— А я подумала, что вы только эти поручения выполняете.

— Да?..

-— Мне нравится ваша работа. Правда, немного страшновато. Не могут, Федотов, заглянуть сюда с обыском и спросить, чем мы тут занимаемся? — спросила она с чуть заметной усмешкой.

Надя рассмеялась и ответила за Федотова:

— Это работа для детей, все равно, что дома в своем Сундуке разбираться.

— Подозрительного и опасного, по-моему, ничего нет,

— спокойно подтвердил Федотов, не отрываясь от какогото списка. — Труднее будет другое: как все это отправить?

— Что же тут трудного? — спросилаобернувшисьНадя, к Федотову.

— По Сучанской ветке японские и белогвардейские заставы на каждом шагу...

— Как будто не отправляли ничего раньше,— усмехнулась Надя и про себя подумала: «Какой он нытик, этот Федотов».

— Ты хочешь сказать о медикаментах, которые вы отправляли с Пановым?

— Откуда ты знаешь?— Рассказывали ребята...

—Так зачем же болтать? — резко спросила Надя и недовольно посмотрела на Федотова.

—Посторонних тут нет, Елена тоже слыхала...

—Я знаю об этом и в душе радовалась за тебя,— подхватила Елена, переходя на «ты».— Правда, по рас-

135

сказам я представляла тебяне такой. Мне казалось, что

ты высокая, смелая, решительная...

— Давайте работать, а то нам за три дня не закончить,— перебила ее Надя, поднимаясь. Она не любила разговоров на эти темы.

Работали они усердно до одиннадцати часов ночи, но разбирать оставалось еще много. Кроме того, все надо было упаковать, а на это тоже требовалось время.

Девушки оделись и вместе вышли на улийу.

— Ты далеко живешь?—спросила Надя.

— На Ботанической... А ты?

— Я далеко, возле Первой Речки.

— Я провожу тебя. Ты ходишь по Китайской?

— Да.

Елена взяла ее под руку, и они быстро зашагали улице, отворачиваясь от резких порывов декабрьского ветра. Прохожих было мало. Только изредка встречались одинокие пешеходы да японские патрули прохаживалис по пустынному городу.

У Покровского кладбища Надя остановилась.

— Мне отсюда недалеко. Ты возвращайся, а то будешь бояться.

— Я уже привыкла, мне ведь через день прих ходить поздно с дежурства.

Весь следующий день они работали почти не отдыхая и в половине двенадцатого ночи закончили работу. Десять больших тюков были плотно увязаны, подготовлены к отправке. Федотов остался доволен.

— Хорошо поработали, девушки, но как все это теперь отправить? — снова уныло проговорил он и многозначительно взглянул на Елену каким-то особенным взглядом.

«Влюблен он, что ли, в нее? — подумала Надя и, обращаясь к Федотову, весело сказала:

— А кто говорил, что мы за три дня не управимся, не помнишь?— Она была довольна, что работа закончена и еще какое-то маленькое, но полезное дело влилось в общий поток дел, выполняемых тысячами людей ради победы. Она представила себе благодарную, теплую улыбку на бледном худощавом лице Дмитрия и радостное возбуждение Лазо, когда они узнают, что обмундирова-ние отправлено партизанам.

— Мне казалось, что все это гораздо опаснее и романтичнее,— в голосе Елены послышалось разочарование.

136

ноте, представила Елену.

— Знакомьтесь...

— Андрей...— Молодой человек крепко пожал протянутую ему руку.

Елена попыталась разглядеть его лицо, но оно было скрыто под низко надвинутой на глаза шапкой.

— Андрей, мы собрались в иллюзион, ты пойдешь с нами?

— С удовольствием! — Он взял девушек под руки, и они направились к Светланской улице, торопясь, чтобы не опоздать.

В иллюзионе «Аквариум» шла «Белая рабыня». Андрей взял три билета, и они прошли в зал. Картина уже началась. Когда глаза привыкли к темноте, Андрей, приглядываясь к новой знакомой, заметил, что она очень рассеянна. Елена смотрела на экран, но картина ее как будто не интересовала. Изредка она нервно покусывал? губы.

После окончания сеанса Андрей с Надей проводили Елену домой. ,

— Надеюсь, это не последняя наша встреча? — спросила она, задерживая руку Андрея. — С Надей мы уговорились, что она придет ко мне завтра, заходите и вы.

— Если позволят дела, отчего же не зайти,— ответил Андрей.

137

что-то все теснее сближало их с Андреем.

Ей вдруг стало стыдно за свои слова. Откуда взялось это внезапное раздражение? Андрей шел рядом и молчал. Надя тоже не нашлась что сказать. Так они дошли до дома, не сказав друг другу больше ни слова. Только у ворот она, прощаясь, попросила его зайти завтра. Он пообещал.

В эту ночь Надя впервые за много лет плакала, уткнувшись в подушку. Она была очень недовольна собой, своим отношением к Андрею и этими невольными слезами.

На следующий день она пришла к Елене. Маленькая комната, в которой та жила, показалась ей мрачной и неуютной. Здесь все было как-то невзрачно: кровать, два старых расшатанных стула, деревянная непокрашенная тумбочка. Комната напоминала дешевый номер в третьеразрядной гостинице или «угол», какой обычно сдавали владивостокские домовладельцы небогатым студентам Восточного института.

— Ты живешь очень скромно,— сказала Надя, присаживаясь на край стула.

— Раздевайся, у меня сегодня тепло. Посиди минуточку, я схожу к хозяйке, может быть, у нее есть горячий чай. Я ведь с утра еще ничего не ела, что-то нездоровится. Я недавно поднялась с постели, видишь, даже убрать не успела, — Елена говорила так, будто извинялась.

138

Надя разделась, осмотрелась. За шторой она увидела прекрасно меблированную гостиную, заставленную цветами, и от этого комната Елены показалась ей еще более неряшливой.

— И ты давно здесь живешь?— обратилась она к входившей Елене.

— Нет, всего месяц, временно. Может быть, удастся подыскать более подходящую комнату. Здесь очень неудобно. Хозяйка, правда, пока ничего не говорит, но я вижу — ей не нравится, что я поздно возвращаюсь с дежурства.

Надя уже знала, что Елена приехала из Читы в поисках работы.

— У тебя здесь нет ни родных, ни знакомых?— спросила она.

— Никого. Брат тоже не дает о себе ничего знать с тех пор, как мы с ним расстались четыре месяца назад.

— А где твой брат?

Елена достала из тумбочки две чашки и пачку дешевого печенья в бумажной обертке и только после этого ответила, понизив голос:

— Тебе, впрочем, можно сказать об этом... Он в пар-

тизанах...

Она налила чай, отпила несколько глотков и, уставившись в одну точку, с грустью проговорила:

— Нет ничего страшнее одиночества. Быть одной в незнакомом городе, где нет ни друзей, ни товарищей...

можно сойти с ума. Вот почему мне так радостно, что я познакомилась с тобой. Ты такая хорошая... Но я ведь старше тебя, мне уже двадцать четыре года... Жизнь проходит, а я своего гнезда не свила, как кукушка.

Надя слушала не перебивая. Эта девушка, которая была старше, опытнее ее, казалась ей сейчас такой беспомощной, неприспособленной к жизни... И Надя вдруг почувствовала, что она сильнее своей подруги и, несмотря на молодость, тверже и увереннее идет по жизни. У нее есть отец, мать, сестра Вера... Андрей, а Елена одинока. Как все люди, сами не испытавшие одиночества, Надя прониклась особой жалостью к своей новой знакомой,

— Без родителей я и брат остались рано,— продолжала Елена,— жили у тетки. Когда подросли, брат поступил работать в железнодорожные мастерские, а я на табачную фабрику. Потом фабрику закрыли, работы я

139