4) Когда языком-источником является испанский, трудностей возникает на-

много меньше в силу почти полного изоморфизма между испанской орфогра-

фией и произношением. Испанское l в конце слога транслитерируется как ль,

непроизносимое h не отражается (Huichol - уичоль), х - в соответствии в

произношением (Mixe - мише).

^Майор Джон Всели Пауэлл (1834-1902) - американский натуралист, классик

индеанистики, автор первой всеобъемлющей генетической классификации язы-

ков Северной Америки, послужившей базой для всех дальнейших исследований

в этой области (см,: Р о well J.W. Indian linguistic families of America North

of Mexico. Seventh annual report, Bureau of American Ethnology. Washington,

D.C.: Government Printing Office, 1891, p. I -142 (перепечатка: American Indian

languages, ed. by Preston Holder. Lincoln: University of Nebraska Press, 1966, p.

82-218); P owell J.W. [Map of] Linguistic families of American Indians

North of Mexico. Washington, D.C.: Bureau of American Ethnology, 1915). Ко-

личество отдельных семей, выделенных Пауэллом, - их было 58 - показывает,

что Пауэлл был весьма осторожным и консервативным исследователем, хотя в

нескольких случаях сделанные им объединения впоследствии не подтвердились.

^ Эскимосские языки были исторически распространены значительно западнее

мыса Дежнева - на сотни километров вдоль северного и южного побережий

Чукотки.

^Равнины, или Великие Равнины (Great Plains), - традиционный термин

американской этногеографии, обозначающий, в частности, один из основных

культурных ареалов Северной Америки. К западу от Равнин расположен

ареал Большого Бассейна.

^06 индейцах и культуре пуэбло см. комментарий 3 к статье <Некоторые

внутриязыковые свидетельства северного происхождения индейцев навахо>.

^Основное направление исследований Сепира как классификатора индейских

языков обычно характеризуется как радикальный <редукционизм>, т.е. стрем-

ление минимизировать число несводимых друг к другу генетических единств.

Редукционизм Сепира и многих его современников - естественная попытка

осмыслить колоссальное языковое разнообразие Северной Америки, которая

по степени плотности генетических единств на единицу площади в несколько

раз превосходит Евразию (см.: Austerlitz R. Language family

420

density In North America and Eurasia. - Ural-Altalsche Jahrbucher, 1980, В.

52, S. 1-10). Хотя Сепир рассматривал свою классификацию как некую пред-

варительную схему, она оказала на американскую компаративистику чрезвы-

чайно сильное влияние, приобрела буквально хрестоматийный характер и в

течение нескольких десятилетий подвергалась лишь частным ревизиям. Од-

нако к 70-м гг. специалисты по отдельным языковым семьям накопили боль-

шое количество сомнений по поводу сепировских группировок, а также пря-

мых опровержений. Кроме того, сложилось крайне осторожное отношение к

установлению отдаленных генетических связей, основанному не столько на

сравнительно-исторических методах, сколько на структурно-типологических

параллелях. В результате большинство американистов пришло к отказу от

сепировской классификации как неверифицируемой в настоящее время гипо-

тезы. Манифестом этого нового консерватизма стал сборник 1979 г., содер-

жащий отчет о новейших исследованиях по большинству североамериканских

языковых семей (С ampbellL.,Mithun М. (eds.) The languages

of Native America: Historical and comparative assessment. Austin: University

of Texas Press, 1979). В этом сборнике в качестве минимального числа на-

дежных генетических объединений Северной Америки (включая Централь-

ную) постулируется 62. Консервативный подход в американистике преобла-

дает и в настоящее время. Исключением стал новый <сверхредукционизм>

Дж.Гринберга (явно аналогичный по идеологии ностратической теории

В.М.Иллича-Свитыча и другим <редукционистским> гипотезам, развиваемым

на почве Евразии) - см. монографию: Greenberg J.H. Language in

the Americas. Stanford: Stanford University Press, 1987. Гринберг полагает,

что есть основания противопоставлять всего лишь три американских семьи:

эскимосско-алеутскую, на-дене и америндскую, включающую все остальные

языки обеих Америк. Концепция Гринберга в последнее время подвергается

очень резкой критике американистов и компаративистов, см.: Campbell L.

Review article: Language in the Americas by J.H.Greenberg. - <Language>,

1988, vol. 64, N 3, p. 591-615; Matisoff J.A. On megalocomparison. -

<Language>, 1990, vol. 66, № I, p. 106-120.

^B таких терминах Сепир описывает феномен эргативной падежной маркировки

в эскимосско-алеутских языках.

^См. комментарий 9 к статье <Некоторые внутриязыковые свидетельства се-

верного происхождения индейцев навахо>.

^Сепир различает термины <Центральная> (Central) и <Средняя> (Middle)

Америка. Наряду с собственно географическим членением, согласно которому

в составе Северной Америки выделяется Центральная Америка (от Юкатана

до Панамского канала), существует также культурно-географическое членение

Северной Америки на: 1) Среднюю Америку, включающую Мексику, Вест-

Индию и Центральную Америку, т.е. всю Латинскую Америку вне Южной

Америки; 2) Северную Америку к северу от Мексики (не имеет стандартного

обозначения). Иногда термин <Средняя Америка> ошибочно употребляют в

значении <Центральная Америка>. Термин <Мезо-, Месоамерика> (не исполь-

зуемый Сепиром) иногда применяется в вышеуказанном значении <Средняя

Америка>, а иногда - в употреблении антропологов - обозначает особый

древний культурный очаг на юге Мексики и на западе Центральной Америки.

^Лагуна Чирики и вулкан Чирики находятся на территории государства Па-

нама, недалеко от Коста-Рики.

^Обзор литературы о языках Средней Америки см.: Campbell L.

Middle American languages. -Campbell L., Mithun М. (eds.)

The languages of Native America: Historical and comparative assessment. Austin:

University of Texas Press, 1979, p. 902-1000.

Обычай

Слово <обычай> употребляется применительно к целой совокуп-

ности схем поведения, опирающихся на традицию и закрепившихся

в группе, в отличие от более случайных проявлений личной деятель-

ности индивида. Этот термин неприменим к тем аспектам обществен-

ной жизни, которые явно обусловлены биологическими факторами.

Если привычка питаться жареными цыплятами - обычай, то биоло-

гически обусловленная привычка питаться обычаем не является.

Обычай - это изменчивое понятие из области здравого смысла,

на основе которого сформировалось более строгое и научное антро-

пологическое понятие культуры. Термин <обычай> не столь предмет-

но соотнесен и объективен, как термин <культура>: в нем ощутим

некоторый аффективный оттенок, проявляющийся в том, что он, как

правило, употребляется применительно к географически далеким, к

примитивным или к древним обществам, а не к своему собственному

социуму. Если же кто-нибудь применяет этот термин, говоря о соб-

ственной социальной группе, то имеются в виду лишь относительно

несущественные и неформализованные стереотипы поведения

(behavior patterns), лежащие где-то между индивидуальными привыч-

ками и социальными институтами. Курение сигарет более естественно

называть обычаем, чем судебный процесс по уголовному делу. Однако

когда речь заходит о современной китайской цивилизации, о ранней

вавилонской культуре или о жизни первобытного австралийского пле-

мени, то функциональный эквивалент такому культурному стереотипу

(cultural pattern), как наш судебный процесс, принято называть обы-

чаем. В рамках собственной социальной группы не принято считать

обычаем какие-то способы поведения, кроме тех, которые одновре-

менно носят коллективный характер и лишены значительности. Это,

может быть, объясняется тем, что невольно возникает желание под-

черкнуть либо значительный индивидуализм (и в таком случае упот-

ребляется термины <привычка> (habit)), либо в высшей степени ра-

Custom. - <Encyclopaedia of the Social Sciences>, 4. New-York: Macrnlilan,

1931, pp. 658-662.

574

ционализированную и формализованную коллективную интенцию (и

в таком случае кажется уместным термин <институт> (institution)).

Обычай часто смешивают с конвенцией, традицией и нравами, но

коннотации этих терминов различны. <Конвенция> акцентирует от-

сутствие внутренней необходимости в данной схеме поведения и часто

предполагает некоторую долю явного или молчаливого соглашения,

по которому определенный способ поведения должен восприниматься

как <правильный>. Чем более символичную, т.е. непрямую, функцию

выполняет некоторый обычай, тем естественней называть его конвен-

цией. Писать ручкой и чернилами - это обычай, а использовать в

деловой переписке определенный сорт бумаги - это конвенция. В

термине <традиция> подчеркивается исторический фон обычая. Никто

не станет обвинять общество в отсутствии обычаев и конвенций. Од-

нако если они не ощущаются как нечто имеющее длительную исто-

рию, то говорят, что в данном обществе не хватает или вовсе нет

традиций. Разница между обычаем и традицией - скорее субъектив-

ная, чем объективная, ибо полное объяснение почти любого обычая

требует обращения к весьма далекой древности. Термин <нравы> уме-

стно употреблять лишь применительно к тем обычаям, которые несут

коннотацию весьма сильного ощущения правильности или неправиль-

ности способов поведения. Нравы народа - это проявление его не-

писанной этики в действиях. И все же такие термины, как <обычай>,

<институт>, <конвенция> и <нравы>, вряд ли поддаются точному

научному определению. С точки зрения психологии, все они сводятся

к <социальной привычке> (social habit) или, с точки зрения антро-

пологии - к <культурному стереотипу> (cultural pattern). Термины

<привычка> и <культура> могут быть достаточно точно определены,

поэтому в строгом научном рассуждении они предпочтительнее <обы-

чая>. Термин <привычка> или <система привычек> употребляются

тогда, когда область поведения мыслится как локализуемая в инди-

виде, а термин <культурный стереотип> - когда область поведения

мыслится как локализуемая в обществе.

С биологической точки зрения все обычаи происходят от индиви-

дуальных привычек, которые распространились в обществе благодаря

влиянию индивидов друг на друга. Однако эти распространившиеся

или социализованные обычаи имеют склонность закрепляться и пе-

редаваться из поколения в поколение благодаря непрерывной преем-

ственности самого процесса распространения. Чаще можно видеть,

как обычай помогает сформировать индивидуальную привычку, чем

видеть, как индивидуальная привычка преобразуется в обычай. В

основном групповая психология имеет приоритет над индивидуальной

психологией. Ни в одном обществе, сколь бы оно ни было прими-

тивно или исторически отдалено от нашей эпохи, взаимоотношения

его членов не свободны от ограничений, налагаемых сложной сетью

обычаев. Даже на ранней стадии палеолита действия человеческих

существ должны были в очень существенной степени регулироваться

обычаями, о чем свидетельствуют довольно резко ограниченные типы

575

производимых изделий и те выводы касательно верований и устано-

вок, которые можно извлечь из наблюдений над ними.

Кристаллизация индивидуальной привычки в обычай - это про-

цесс, который гораздо легче проследить теоретически, чем проиллю-

стрировать практически. Можно различать устойчивые (of long

tenure) и эфемерные (of short tenure) обычаи; последние принято

называть <модой> (fashions). Мода устанавливается конкретным ин-

дивидом или группой индивидов. Когда она живет столь долгое вре-

мя, что указание на источник или на первоначальную локализацию

данной поведенческой схемы становится ненужным, мода превраща-

ется в обычай. Привычка носить шляпу - обычай, а привычка но-

сить шляпы определенной модели - это мода, подверженная доволь-

но быстрым изменениям, В сфере языка обычай, как правило, на-

зывается <употреблением> (usage). Некристаллизовавшееся употреб-

ление речи - это лингвистическая мода, специфическим вариантом

которой является сленг. Привычки, связанные с едой, также образуют

хорошо известную систему обычаев, внутри которой возникают про-

явления многообразных человеческих вкусов - т.н. мода на кушанья,

обыкновенно угасающая в течение короткого срока. Не следует рас-

сматривать моду как некое добавление к обычаю: скорее это разно-

образные варианты основных черт обычая, реализуемые на практике.

Со временем изолированные стереотипы поведения, имеющие ха-

рактер обычаев, обнаруживают тенденцию объединяться в более круп-

ные образования, наделенные формальной связностью и обычно осо-

знаваемые как определенные функциональные единства, независимо

от того, едины ли они исторически. Вся история культуры есть не

что иное, как неустанное стремление связать первоначально незави-

симые типы поведения в более крупные системы и найти какое-ни-

будь обоснование вторичных культурных комплексов путем бес-

сознательного процесса их рационализации. Великолепным примером

такого культурного комплекса, элементы которого восходят к мно-

жеству различных обычаев, может служить современная музыкальная

система. Те, кто ее используют, несомненно ощущают ее как неко-

торое хорошо организованное функциональное целое, различные эле-

менты которого функционально взаимозависимы. Однако нетрудно

доказать, что с исторической точки зрения система музыкальной но-

тации, правила гармонии, инструментальная техника, схемы музы-

кальной композиции и конвенциональное употребление отдельных ин-

струментов с конкретными целями независимо восходят к обычаям

весьма различным по происхождению и по возрасту. В конечном

счете все эти социализованные способы поведения, приходя друг дру-

гу на помощь, объединились в сложную систему значимостей лишь

в результате медленного процесса переноса обычаев и их постепенной

интеграции. Сотни аналогичных примеров можно привести из таких

различных сфер общественной деятельности, как язык, архитектура,

политическая организация общества, промышленность, религия, во-

енное дело и социальный этикет.

576

Непостоянство обычая - достаточно очевидный факт. Однако не-

редко вера в быстроту изменения обычаев оказывается сильно пре-

увеличенной, ибо внимание привлекают как раз сравнительно неболь-

шие отличия от того, что социально установлено. Сравнение сегод-

няшней американской жизни с жизнью средневекового английского

города в более широкой перспективе культурной антропологии может

доказать, напротив, относительное постоянство культуры, а не тен-

денцию к ее изменению.

Дисгармония, постепенно накопляющаяся благодаря использова-

нию орудий и изобретений или другим манипулятивным типам по-

ведения, обогащающим культурный фонд общественных профессий,

ускоряет процесс изменения обычая. Например, внедрение автомоби-

лей сначала не ощущалось как обычай, непременно опрокидывающий

заведенные ранее традиции, но с течением времени все обычаи, от-

носившиеся к нанесению визитов и к другим способам проведения

свободного времени, серьезно видоизменились под влиянием автомо-

биля как технического изобретения. Подчеркнутая вежливость при

социальном взаимодействии, ощущаемая как препятствие к свободно-

му использованию этого нового энергетического источника, постепен-

но устраняется или сокращается. Дисгармония, появляющаяся вслед-

ствие возникновения новых ценностей, также способствует изменению

в обычаях. Например, более вольные манеры современной женщины

(по сравнению с гораздо более конвенционализованным поведением

женщин в прошлые века) объясняются тем, что возникла новая ус-

тановка относительно женщины и ее отношения к мужчине. Влияние

других народов, например, введение в обиход западного общества

чая и кофе и распространение парламентаризма в разных странах,

трактуются как детерминанты изменения (в большей мере антропо-

логами, нежели историками и социологами). Излюбленные примеры

того, как выдающиеся личности влияют на становление моды, боль-

шей частью относятся к области легенды и вызваны желанием под-

черкнуть действие более безличных факторов, которые в целом го-

раздо более важны, чем конкретные личные факторы. По мере по-

степенного распространения обычая, который в значительной степени

символичен и характерен для избранной части населения, основная

причина для его воспроизводства постепенно ослабляется, так что он

либо отмирает вовсе, либо приобретает совершенно новую функцию.

Этот механизм особенно заметен в жизни языка. Выражения, счита-

ющиеся яркими или шикарными вследствие их хождения в приви-

легированных кругах, вскоре перенимаются широкими массами и со

временем умирают по причине своей банальности. Прежде чем может

быть сформулирована воистину удовлетворительная теория культур-

ных изменений, необходимо как можно глубже и точнее постичь суть

межличностного взаимодействия, особенно в том, что касается бес-

сознательной передачи чувств.

Дольше всего живут те обычаи, которые либо соответствуют столь

фундаментальным человеческим потребностям, что едва ли могут

577

быть всерьез изменены, либо по самой своей сути могут быть с лег-

костью функционально переинтерпретированы. Пример постоянства

первого типа - обычай матерей вскармливать ребенка грудью. От

этого правила нередко отходят, однако и современная Америка, и

более примитивные племена сохраняют в качестве обычая такой спо-

соб поведения, который, очевидно, тесно связан с природной жизнью

человека. Примером постоянства второго типа, которое можно назвать

адаптивным постоянством, служит язык, склонный к стабильности и

вместе с тем постоянно подвергающийся переинтерпретации в соот-

ветствии с запросами той цивилизации, которую он обслуживает. На-

пример, слово robin в США обозначает дрозда - птицу, сильно

отличающуюся от малиновки - той английской птицы, которую оно

обозначало первоначально. Это слово могло бы и дальше функцио-

нировать с изменившимся значением, потому что оно есть символ и,

таким образом, способно к безграничному переосмыслению.

Термин <пережиток> не следует применять к обычаю, имеющему

четко определенную функцию, которая явно отличается от его пер-

воначальной роли и культурной значимости. Употребление слова <пе-

режиток> в упомянутом расширительном смысле может привести его

к утрате какого бы то ни было смысла, ведь тогда пришлось бы

считать пережитками почти все современные обычаи окружающего

нас общества. Но есть и некоторые такие обычаи, под которые трудно

подвести какое бы то ни было рациональное основание и которые

могут рассматриваться аналогично рудиментарным органам в биоло-

гии. Как пример такого пережитка часто приводят декоративные пу-

говицы на современной одежде. Использование римских цифр наряду

с арабскими может также считаться пережитком. Однако вообще-то

предпочтительнее было бы не употреблять это слово слишком вольно,

ибо весьма нелегко доказать, что какой-либо обычай (независимо от

того, насколько бесполезным он стал или насколько далек от своего

первоначального применения) совершенно лишен всякого (даже сим-

волического) значения.

Обычай бывает прочнее и стабильнее в примитивных обществах,

чем в современных. Примитивная группа - меньше, поэтому в ней

психологически необходима ббльшая степень конформизма. В более

сложном коллективе, насчитывающем гораздо большее число членов,

нарушение обычая со стороны нескольких отдельных индивидов, ко-

торые, в свою очередь, могут стать стимулом для более широкомас-

штабных изменений в культуре всего общества, не так сильно отра-

жается на сплоченности данной группы, ибо остальные члены группы

чувствуют поддержку подавляющего большинства своих соплеменни-

ков и могут действовать далее и не опираясь на поддержку девиантов

(индивидов с отклонениями в поведении). Примитивное общество так-

же не имеет такой письменной традиции, к которой можно было бы

апеллировать как к безличному арбитру в области обычаев, и поэтому

вкладывает больше энергии в сохранение того, что переносится от

старших поколений к младшим в процессе практической деятельности

578

1

и согласно устным традициям. Наличие документов освобождает ин-

дивида от необходимости нести личную ответственность за непрерыв-

ное воспроизводство обычая. Обычно придается излишнее значение

реально, а не символически консервирующей силе написанного слова.

У примитивных народов обычай склонен развивать некоторую степень

сакральности как следствие своей связи с магическими и религиоз-

ными процедурами. Если некоторый тип деятельности связан с ри-

туалом, склонным, в свою очередь, ассоциироваться с легендой, ко-

торая в сознании представителя данной группы объясняет подобного

рода деятельность, то тогда решительный отход от традиционно со-

храняемой схемы поведения ощущается как святотатство и угроза

безопасности этой группы, В примитивных обществах имеет место

также гораздо меньшая степень разделения труда, чем у нас. Это

значит, что силы, способствующие экспериментированию при реше-

нии технических проблем, там во столько же раз меньше.

В современном мире обычай, как правило, гораздо консервативнее

в сельских районах, чем в городе, по той же причине, по которой

обычай более стабилен у примитивных народов (см. выше). Более

сильный разброс сельского населения, вообще говоря, означает не

более интенсивную культивацию форм обычая, а скорее компенса-

торное стремление уравновесить своим конформизмом угрозу, созда-

ваемую разобщенностью.

Внутри сложного коллектива, такого, какой можно найти в со-

временных городах, обычай, как правило, в целом более стабилен в

менее развитых группах. Многое зависит от символики обычая. Есть

некоторые типы обычаев, особенно таких, как символика статуса,

склонных к большей сохранности в более образованных или состоя-

тельных группах, чем в менее образованных. Например, современный

американский обычай замужних женщин сохранять девичью фамилию

не спешит укореняться среди самых состоятельных слоев общества,

и в этом они смыкаются с необразованным большинством, в то время

как среди интеллектуально среднего класса этот обычай понемногу

распространяется.

Различные степени консерватизма в обычаях могут быть проил-

люстрированы поведением отдельного индивида, так как он вступает

в весьма различные типы социального взаимодействия (social

participation). Например, в Англии один и тот же индивид может в

бытность лондонцем выступать реформатором обычая, но, проживая

в сельской местности, настаивать на сохранении деревенских обычаев.

Сотрудник американского университета может презирать обычаи, на-

ходясь в своем факультетском клубе, но свято блюсти религиозный

обычай по воскресеньям в церкви. Верность обычаю или отступление

от него - это не просто функция темперамента или личности, но

также одно из проявлений символизации многообразного участия в

общественной жизни.

Вообще обычай называют ограничительным фактором (constraining

force). Общеизвестен конфликт между волей индивида и социальным

579

давлением, но даже самый сильный и самоуверенный индивид вы-

нужден прибегать к помощи обычая. Большей частью это делается

затем, чтобы таким образом усилить влияние своей личной воли на

общество, чего нельзя добиться без безоговорочного достижения об-

щественного согласия. Свобода, достигаемая отказом от соблюдения

обычая, - это, по сути дела, субъективная свобода бегства, а не

реальная свобода завоевания. Обычай помогает значительно эконом-

нее изучить личность; он есть символическое утверждение солидар-

ности данной группы. Побочным продуктом этих фундаментальных

функций обычая является более чувствительная ценность, происхо-

дящая из способности связать настоящее с прошедшим и таким об-

разом установить более крупное <ego> во времени, которое дополняет

своим авторитетом более крупное <ego>, представленное коллекти-

вом - в той степени, в которой оно функционирует в настоящем.

Формулировка обычаев в сфере прав и обязанностей индивидов

в их многообразных отношениях ведет к становлению закона. Когда

речь идет о примитивных обществах, то употреблять термин <закон>

нежелательно, хотя это часто делается и приводит к размыванию

понятий. Это допустимо лишь в том случае, когда управление кон-

венциональной деятельностью становится эксплицитным, становится

прерогативой конкретных лиц или группы лиц. Нет таких обществ,

которые были бы полностью свободны от сковывающей силы не вы-

раженного явно закона, но поскольку есть также много примитивных

обществ, знакомых с некоторыми правовыми процедурами, то пред-

ставляется предпочтительным говорить о законе лишь в последнем

случае. Например, у небольшого числа племен американских индей-

цев освященные обычаем обязательства (customary obligations) трак-

туются данным коллективом как правовая система с регулятивными

функциями. Психологически закон преобладает, а институционально -

нет. Это резко контрастирует с правовой процедурой, развитой боль-

шинством африканских племен. Здесь царит не просто обычай (в

<имплицитном> смысле), а абсолютно эксплицитное признание пра-

вил управления и наказания за их нарушение, с развитыми методами

обнаружения виновности и правом наказывать, принадлежащим ко-

ролю. На примере американского права можно показать, что разница

между обычаем и законом состоит не в отличии устной традиции от

письменной формулировки обычая. Обычай может перерасти в закон

задолго до появления письменности и неоднократно перерастал, как

нетрудно убедиться. Когда обычай имеет психологическую силу за-

кона, но не контролируется обществом с помощью эксплицитных на-

казаний, тогда он может быть назван этикой, или, попросту говоря,

нравственностью. В более простых формах общества трудно отличить

право от этики. И то, и другое восходит к обычаю, но несколько

по-разному. Мирская, или человеческая, суверенность все больше и

больше отличается от социально рассеянной, сверхъестественной, или

безличной суверенности. Обычаи, контролируемые суверенностью

580

первого рода, - это законы (law); обычаи, контролируемые суве-

ренностью второго рода,- это этика.

Факторы, способствующие формированию обычая, большей час-

тью носят совершенно безличный характер и коренятся в самом факте

человеческих взаимоотношений. Есть также более осознаваемые фак-

торы, способствующие воспроизводству обычая. Важнейшие из них -

это право и религия, особенно религия в форме организованной цер-

кви и духовенства. Есть также организации, которые ощутимо заин-

тересованы в сохранении обычаев, грозящих выйти из употребления.

В современном мире нередко наблюдается довольно слабый нацио-

налистический мотив, опирающийся на несколько искусственное по-

ощрение архаических обычаев. Многие ритуалы современных шот-

ландских кланов не являются исконно консервативными, а скорее

носят вторичный характер.

Если сложные формы сознательной манипуляции мыслями и дей-

ствиями, управляющие современным обществом, не включать в по-

нятие <обычай>, то можно сказать, что сила обычаев постепенно

уменьшается. Такое ослабление действия обычаев обусловлено следу-

ющими факторами: возрастающее разделение труда с его тенденцией

делать переходы ко все менее и менее однородному обществу; рас-

пространяющееся рационалистическое мироощущение, в свете кото-

рого мотивация обычая большей частью блекнет; усиливающаяся тен-

денция разрыва с местной традицией и, наконец, все большее зна-

чение, придаваемое индивидуальности. Скрытый идеал современного

мышления, по-видимому, состоит в том, чтобы разбить обычаи на

два полярных типа: один полюс будет составлять индивидуально

обусловленная привычка, а другой - широкомасштабное институци-

ональное планирование крупных мероприятий, проводимых челове-

чеством.

Личность

Термин <личность> слишком непостоянен в употреблении, чтобы

использоваться в научной дискуссии до тех пор, пока не будет самым

тщательным образом определено его значение применительно к за-

данному контексту. Среди разных пониманий, свойственных этому

термину, полезно различать пять его определений, зависящих от того,

какой подход к личности берется за основу - философский, физио-

логический, психофизический, социологический или психиатриче-

ский. С философской точки зрения личность может быть определена

как субъективное осознание себя как чего-то отличного от других

объектов наблюдения. С чисто физиологической точки зрения лич-

ность может рассматриваться как индивидуальный человеческий ор-

ганизм с упором на те аспекты поведения, которые отличают его от

других человеческих организмов. Можно использовать этот термин

в описательном психофизическом смысле, относя его к человеческому

существу, которое понимается как некое целое, состоящее одновре-

менно из физиологических и психологических реактивных систем, и

не предпринимая тщетных попыток провести границу между физио-

логическим и психологическим. Наиболее полезная социологическая

коннотация, которая может быть придана этому термину, является

сугубо символической, а именно это целостность тех аспектов пове-

дения, которые придают индивиду значение в обществе и отличают

его от других членов данного сообщества, каждый из которых оли-

цетворяет уникальное сочетание множества культурных стереотипов.

Психиатрическое определение личности может рассматриваться как

эквивалентное индивиду в отвлечении от реального психофизического

целого и понимаемому как относительно стабильная реактивная сис-

тема. При философском понимании личность рассматривается как

инвариант опыта; при физиологическом и психофизическом - как

бесконечно изменяющаяся реактивная система, в которой последова-

тельно сменяющие друг друга состояния не тождественны друг другу,

а непрерывно переходят одно в другое; при социологическом - как

Personality. - <Encyclopaedia of the Social Sciences>, 12. New York: Macmlllan,

1934, pp. 85-87.

582

постепенно пополняющаяся сущность; при психиатрическом - как

сущностно неизменная реактивная система.

Первые четыре значения не прибавляют ничего нового к таким

терминам, как <self> или <ego>, организм, индивидуальная и соци-

альная роль. Труднее всего принять, но важнее всего подчеркнуть

специально психиатрическую концепцию личности как реактивной си-

стемы, которая в некотором смысле стабильна или типологически

определена в течение длительного периода времени, возможно - в

течение всей жизни. Психиатр не отрицает того, что ребенок, под-

нимающий бунт против своего отца, во многих существенных отно-

шениях отличен от того же человека в зрелом возрасте, который

имеет склонность увлекаться разрушительными теориями, но ему

(психиатру) интересно в первую очередь заметить, что одна и та же

базисная реактивная схема (физическая и психическая) может быть

извлечена из целостных поведенческих систем ребенка и взрослого.

Он устанавливает свое понимание неизменности личности с помощью

сложной системы понятий, характеризующих тождество поведения,

таких, как отношения сублимации, аффективного переноса, рациона-

лизации, либидо и это. Пока еще не ясно, на каком этапе истории

развития человеческого организма наиболее удобно считать личность

завершенной системой, от которой можно отсчитывать все последо-

вательные поперечные срезы индивидуальной психофизической исто-

рии как незначительные вариации. Нет никакого способа сообщить,

на какую временную глубину жизни индивида можно успешно ото-

двинуть понятие сущностно неизменной реактивной системы, не слиш-

ком вступая в конфликт с очевидным на первый взгляд неограни-

ченным разнообразием человеческого поведения. Если такая концеп-

ция личности должна и дальше сохраняться, то это должно некото-

рым образом решительно противоречить идее накопительного роста

личности как основного объекта наших практических исследований.

Психиатрическое понятие личности - это во всех существенных от-

ношениях и есть реактивная система, выявляемая у ребенка, еще не

приобщившегося к культуре, целостная конфигурация реактивных

тенденций, определяемая наследственностью, а также его развитием

до и после рождения вплоть до той точки, когда поведение ребенка

начинает изменяться под влиянием культурных стереотипов. Лич-

ность может пониматься как скрытая система реактивных стереотипов

и склонностей к тем или иным реактивным стереотипам, в общих

чертах сложившаяся в момент рождения или сложившаяся в деталях

на втором-третьем году жизни индивида. Хотя в вопросе об относи-

тельном постоянстве или обновляемости жизненных стереотипов как

отдельного индивида, так и целой расы пока что господствует полная

неразбериха, неразумно было бы стремиться зафиксировать понятие

личности во времени.

Генезис личности, по всей вероятности, в основном предопределен

анатомическим и физиологическим складом индивида, но полностью

он таким образом не может быть объяснен. Обуславливающие фак-

583

торы, которые могут быть в первом приближении подведены под

категорию социально-психологических детерминант детства, должны

считаться не менее важными для развития личности, чем врожденные

биологические факторы. При настоящем состоянии наших знаний со-

вершенно бесполезно спорить об относительной важности этих двух

классов факторов. Для их разграничения пока что не разработано

никаких удовлетворительных методов. Так что, может быть, надежнее

было бы придерживаться той точки зрения, что не существует ника-

кой, даже мельчайшей, черты личности, которая с генетической точки

зрения не была бы результатом длительного и сложного взаимодей-

ствия и тех и других факторов.

Невозможно себе представить, чтобы телосложение и другие фи-

зические характеристики индивида не накладывали бы отпечаток на

его личность. Однако важно отметить, что физические черты могут

быть генетически значимы в двух разных аспектах. Они могут быть

органически соотнесены с определенными психологическими чертами

и склонностями, но могут и служить сознательно либо бессознательно

квалифицируемыми символами отношения одного индивида к другим,

принадлежа собственно сфере социальной детерминированности. При-

мером первого класса физических детерминант, согласно Кречмеру,

может служить ассоциация коренастого, т.н. пикнического (тучного),

телосложения с циклотимическим типом личности, который в своей

психотической форме дает маниакально-депрессивную аномалию; т.н.

астеническая и атлетическая фигуры ассоциируются с шизотимиче-

ским типом личности, который под воздействием стресса может рас-

пасться, дав в результате шизофрению,

Примером второго типа детерминированности, внимание к кото-

рому было привлечено Альфредом Адлером и его школой индивиду-

альной психологии, может послужить чувство скрытой униженности,

испытываемое лицом ненормально низкого роста, и неустанное стрем-

ление преодолеть это чувство, развивая в себе такие механизмы ком-

пенсации, как интеллектуальная агрессия или рассудительность, ко-

торые как-будто могут давать индивиду некое вторичное удовлетво-

рение его <ego>, которое в нем подавляется чувством физической

ущемленности из-за сознания его малого роста. Очень вероятно, что

обе эти генетические теории личности имеют значительную долю цен-

ности, хотя в их пользу приводилось слишком много доводов.

На сегодняшний день наиболее тщательно разработанные и глу-

бокие гипотезы о развитии личности - это гипотезы Фрейда и его

школы. Психоаналитики-фрейдисты топографически раскладывают

личность на следующие компоненты: первичное <id> - сумма врож-

денных позывов или влечений; <ego>, понимаемое как нечто над-

строенное над <id> в результате поступательного развития чувства

внешней действительности; и <super-ego> - социально обусловленная

сумма сил, удерживающих индивида от прямого удовлетворения <id>.

Характерное взаимодействие этих зон личности, само по себе обус-

ловленное главным образом специфическим стереотипом семейных от-

584

^Й1

ношений, в которые данный индивид вынужден был встроиться в

первые годы своей жизни, служит основой для всего разнообразия

типов личности. Фрейдисты не разработали систематической теории

типов личности, удовлетворившись выдвижением специфических ги-

потез, основанных на клинических данных. Школа Фрейда, несом-

ненно, собрала множество ценных материалов и выявила значитель-

ное число мощных заместительных механизмов формирования лич-

ности, Даже сейчас более чем очевидно, что необычайная привязан-

ность к матери или глубинная ревность к старшему либо младшему

брату может задать личности некоторую установку, которая останется

относительно постоянной в течение всей жизни.

Предложено множество разных классификаций типов личности.

Некоторые из них основаны на врожденных факторах, а некоторые

апеллируют к опыту. Среди типологических построений особого вни-

мания заслуживают, по-видимому, предложенные Юнгом. Ему при-

надлежит известное противопоставление интровертов и экстровертов.

Интроверты более охотно абстрагируются от действительности, они

находят ценностный смысл и личное отождествление внутри самих

себя. Экстраверты же осмысляют опыт в терминах непосредственных

данных внешней среды. Это противопоставление действительно озна-

чает нечто существенное, но, к сожалению, множество поверхностных

психологов попытались обосновать концепцию Юнга с помощью раз-

ного рода неосновательных критериев. Далее Юнг подразделяет лич-

ность на четыре основных функциональных типа - мыслящий

(thinking), чувствующий (feeling), сенситивный (sensational) и инту-

итивный (intuitive). Первые два называются рациональными, послед-

ние два - иррациональными. Эти несколько запутанные термины

можно с успехом заменить на <организованный> и <неорганизован-

ный>. Юнг считает, что классификация по функциональному типу

пересекается с дихотомией <интроверт - экстраверт>. Плодотвор-

ность и точное определение всех этих терминов создают множество

исследовательских проблем. В классификации личностей, по Юнгу,

много гипотетичного; может быть, она допускает интеграцию с ди-

намическими теориями Фрейда и Адлера. Но в настоящее время важ-

нее всего дать как можно более тщательный анализ и сравнение

индивидуальных картин личности.

Культура и личность тесно связаны. С одной стороны, несомнен-

но, что разные типы личности могут оказывать глубокое влияние на

мышление и деятельность общества в целом. Кроме того, хотя спе-

циалисты по культурной антропологии и социологии не считают, что

формы социального взаимодействия сами по себе предопределяют тип

личности, тем не менее конкретные формы поведения в обществе,

сколь бы успешно ни удавалось индивиду к ним приспособиться,

сами по себе оказываются более предпочтительными для конкретных

типов личности. Например, агрессивные воинственные стереотипы по-

ведения не могут в одинаковой степени импонировать всем личностям.

Достигнуть совершенства в литературной или научной области могут

585

лишь индивиды с высокоразвитой индивидуальностью. Неспособность

общественных наук в целом соотносить культурные стереотипы со

стереотипами зарождающейся личности объясняется сложностью об-

щественных явлений и тем, что отношение между индивидом и об-

ществом стало всерьез изучаться лишь недавно. Но постепенно растет

понимание того факта, что изучение внутреннего мира личности имеет

принципиальное значение для социолога.

Можно ожидать, что в различных мировых культурах социализа-

ция личностных черт постепенно формирует предрасположенность к

специфическим психологическим свойствам в культурах мира. Так,

эскимосская культура по сравнению с большинством культур северо-

американских индейцев, носит экстравертированный характер. Инду-

истская культура в целом соответствует мыслительному миру интро-

верта, Культура Соединенных Штатов носит отчетливо экстраверти-

рованный характер, с особым подчеркиванием мышления и интуиции,

а не чувств. А сенситивные оценки более ясно наблюдаемы в куль-

турах средиземноморского ареала, чем в культурах северной Европы.

Социологи пока что настороженно относятся к таким психологиче-

ским оценкам культуры, но в перспективе они неизбежны и даже

необходимы,

Нужна ли нам <Суперорганика>?

Каждый человек стремится оставить свой отпечаток на окружаю-

щей его социальной среде и хотя бы и в бесконечно малой степени,

но сделать так, чтобы его индивидуальность сыграла свою роль в

выборе направления, избираемого никогда не прекращающимся дви-

жением, которому с неизбежностью подчинены и форма и содержание

общественной жизни. Конечно, сознание человека в такой огромной

степени сформировано наследуемой им общественной традицией, что

собственный, индивидуальный вклад даже заметных, оригинальных

умов имеет тенденцию растворяться в толще культуры. Более того,

равнодействующая компромисса, с необходимостью возникающая при

столкновении тысяч воль, из которых лишь некоторые обладают не-

отразимой силой, в значительной степени сводит на нет социальную

значимость каждой отдельной личности. Все это в основном так. И

тем не менее, всегда и везде думает, и действует, и мечтает, и бунтует

все та же личность. Те ее мысли, поступки, мечты, бунты, которые

хоть в сколько-нибудь заметной степени оказывают влияние на из-

менение или ослабление множества типовых реакций, именуемых

культурой, мы называем социальными явлениями; другие, хотя с

точки зрения психологии они ни в малой степени не отличаются от

первых, мы называем индивидуальными и оставляем без внимания

как не имеющие отношения к историческому или социальному дви-

жению. В высшей степени важно отметить, что различение этих двух

типов реакций по сути своей произвольно и полностью основывается

на принципе отбора. Отбор зависит от принятия определенной шкалы

ценностей. Нет нужды говорить, что порог, отделяющий социальное

(или историческое) от индивидуального, перемещается в зависимости

от философии, исповедуемой экспертом или интерпретатором. Для

меня совершенно непостижимо, как можно проводить между ними

резкую и неизменную границу. Ясно ведь, что <индивидуальные>

реакции постоянно перехлестывают через нее и добавляют красок

реакциям < социальным >.

Do we need a <Superorganic>? - <American Anthropologist>, 19, 1917, pp.

441-447. Перевод дается с незначительными сокращениями.

587

Возможно ли в этих условиях, чтобы социальное не испытывало

влияния хоть некоторых личностей? Мне кажется, что вне сознатель-

ного детерминизма, граничащего с религиозностью, нельзя полностью

отказать отдельному человеку во влиянии на направление движения

и формирование культуры. Мыслимо ли, например, чтобы драмати-

ческие события, коротко обозначаемые нами как наполеоновский пе-

риод и сложнейшим образом связанные с личностью Наполеона, были

бы безликим результатом с точки зрения политического, экономиче-

ского и социального развития Европы в тот и более поздние периоды?

Стала бы судебная власть в Новом Орлеане такой, какая она есть,

если бы не один обрушившийся на мир выходец с Корсики с неясным

происхождением? Само собой разумеется, что в этом и подобных

случаях определяющее влияние конкретных личностей сильно пре-

увеличивается средним историком; но тенденцию резко осуждать пре-

увеличенное внимание к личности как таковой не следует доводить

до попытки исключить ее совсем из числа факторов, определяющих

культуру.

<...> Я не понимаю, как можно отрицать определяющее, а в

некоторых случаях даже исключительно определяющее влияние на

культуру тех или иных выдающихся личностей. При всем должном

почтении к социальным наукам я, не колеблясь, утверждаю, что мно-

гие важные достижения и тенденции культурного развития, особенно

в религиозной и эстетической сферах, при доскональном анализе

представляют собой частичное отражение или отдаленные последствия

особенностей темперамента некоторой значительной личности. По ме-

ре укрупнения социальных образований вероятность появления заме-

чательных и пользующихся влиянием личностей резко возрастает.

Отсюда следует, что определяющее влияние личностей легче проде-

монстрировать на сравнительно более высоких уровнях культуры.

Стоит только всерьез задуматься о том, что значат такие личности,

как Аристотель, Иисус, Магомет, Шекспир, Гёте, Бетховен, в исто-

рии культуры, чтобы усомниться в последовательно безличностной

концепции истории. Я ни на секунду не поверю, что такие личности -

это всего лишь <легкая рябь> на общем течении культурного про-

цесса. Нет сомнения, что многое, возможно, даже большая часть

того, что история ассоциирует с их именами, - просто индивиду-

ально окрашенная версия обнаруженного ими в их социальной, фи-

лософской, религиозной или эстетической среде. Многое, но не всё.

Если такая интерпретация роли индивидуального вносит отпугиваю-

щий элемент <случайности> в историю культуры, то тем хуже для

социологов, боящихся <случайностей>.

<...> Хотя и можно показать, что живая природа объективно

состоит из неживой плюс некоторая добавка неясного происхождения

и свойств, социальное есть определенный, с философской точки зре-

ния условный, но с человеческой - необычайно важный процесс

выбора из общей массы явлений, в идеале распадающихся на не-

органические, органические и психические процессы. Социальное есть

588

лишь название тех реакций, которые для своего непрерывного осу-

ществления нуждаются в накопительной технике передачи, известной

как социальное наследование. Эта техника при всем том не требует

для своего осуществления какой бы то ни было специфически новой

<силы>, но, насколько можно судить в настоящий момент, просто

предполагает повышение роли психических факторов. Нет сомнения,

что рост самосознания в значительной степени ответствен за посте-

пенное формирование техники такой социальной передачи. Хотя, воз-

можно, мы не способны удовлетворительно описать истинную при-

роду самосознания или проследить его генезис, это, безусловно, ни-

чуть не более загадочный процесс в истории человеческого мышления,

чем более ранние стадии в этой самой загадочной из всех эволюций.

Короче говоря, его появление не связано ни с какой новой силой,

но всего лишь с усовершенствованием и усложнением предшествую-

щей силы или сил. Поэтому социальная активность, которую я оп-

ределяю как прошедшую отбор группу реакций, зависящих в конеч-

ном счете от роста самосознания, не является результатом возникно-

вения нового объективного принципа существования. Отличительные

признаки науки об обществе находятся тем самым полностью в сфере

ценностей и не связаны с доступом к качественно отличной предмет-

ной субстанции. Кажется, что между живой и неживой природой

пролегает пропасть, мост через которую пытаются перекинуть только

непреклонные механицисты.

<...> Между психическим и социальным пропасть в указанном

выше смысле отсутствует вовсе. Разница связана исключительно с

принципом отбора, который воодушевляет соответственно обе области

научного знания. Социология не является психологией не потому,

что изучает результирующие суперпсихических или суперорганиче-

ских сил, но потому, что ее пределы очерчены иначе.

В этом месте я начинаю опасаться недопонимания. Может пока-

заться, что я, наряду с некоторыми психологами, изучающими куль-

туру, счел, что фундаментальная проблема социологии состоит в

представлении социального в виде психического, в распутывании за-

путанной психологической паутины, которая, как можно думать, ле-

жит в основе социальных явлений. Эта концепция социологии вы-

зывает у меня ужас <....> <Социальная психология> имеет право на

существование, но она не является ни исторической, ни социологи-

ческой наукой. Это просто разновидность психологии, на данный

момент - с несколько сомнительными основаниями; во всяком слу-

чае, как и индивидуальная психология, это теоретическая

(conceptual) наука. Совершенно верно, что социальные феномены

непредставимы в терминах психологии или наук о живой природе,

но эта непредставимость не является концептуальной (conceptual).

<...> Это эмпирическая (experiential) непредставимость. Этот тип

непредставимости полностью (toto caelo ) отличен от того, который

Полностью (лат.). - Прим. перев.

589

отделяет психическое и органическое от органического и неорганиче-

ского, являясь примером истинной понятийной (conceptual) неодно-

значности.

<Эмпирическая непредставимость>, как я ее понимаю, встречается

нам на каждом шагу. Я попробую проиллюстрировать это на примере

из совершенно другой области знания. Немногие науки имеют столь

четкие границы, как геология. Обычно ее относят к естественным

наукам. Кроме палеонтологии, которую можно исключить из рассмот-

рения, она полностью обходится без социальных, психических или

органических понятий. То есть, это ясно очерченная наука, имеющая

сроим предметом сугубо неорганическую материю. Как таковая, гео-

логия концептуально представима (с учетом необходимых допуще-

ний) в терминах понятий из более фундаментальных наук - физики

и химии. Но никакие теоретические построения, основывающиеся на

физических и химических явлениях, не позволят нам, в отсутствие

предшествующих опытных данных, создать науку геологию. Само

существование этой науки, ее raison d'etre, зависит от ряда единич-

ных ощущений, воспринимаемых непосредственно или логически вы-

водимых, сгруппированных вокруг одной сущности Земли, которая

с теоретических позиций так же до абсурдного случайна, как и ка-

кое-нибудь индейское племя или завтрак Джона Смита. Базис этой

науки покоится, тем самым, на уникальности конкретных событий.

Если быть более точным, то геология обращена одновременно в две

стороны. В той степени, в которой она занимается абстрактными

массами и силами, она теоретическая наука, для которой конкретные

случаи сами по себе несущественны. В той степени, в какой геология

имеет дело с конкретными признаками земной поверхности, скажем,

конкретной горной цепи, и пытается реконструировать возможную

историю появления этих признаков, она вовсе не является теорети-

ческой дисциплиной. В этом смысле методологически, сколь бы это

ни показалось странным с первого взгляда, геология в действитель-

ности ближе к историческим наукам. Фактически она и есть разно-

видность истории, только действующей исключительно в сфере не-

живой природы. На практике геология, конечно, представляет собой

смешанный тип науки - то преимущественно теоретической, то пре-

имущественно описательной по отношению к избранному объекту дей-

ствительности. Между данными, получаемыми этой наукой во втором

ее проявлении, и понятиями, рассматриваемыми ею в первой ипоста-

си, может зиять бездна, всегда, по самой природе вещей, отделяющая

реальный мир наблюдаемых явлений от идеального мира теоретиче-

ской науки.

Если вновь обратиться к общественным наукам, то становится яс-

но, что скачок, совершаемый при переходе от психологии к социоло-

гии, имеет такую же природу. Любые социальные факты представи-

мы, по крайней мере теоретически, через психологические понятия.

Но так же как самое дотошное и полное знание физики и химии не

позволяет нам построить геологическую науку, так и аналогичное

590

совершенство во владении теоретической дисциплиной психологией -

которым, кстати, никто не обладает и вряд ли будет обладать в

ближайшем будущем - мало что дает нам для воссоздания дейст-

вительной природы и путей развития общественных институтов и

других явлений истории. Эти последние должны восприниматься не-

посредственно и, как уже указывалось, отбираться из бесконечного

множества явлений человеческой жизни в соответствии с принципом

значимости. Историческая наука непохожа, таким образом, на есте-

ственные - либо в целом, либо в части некоторых приоритетов -

своей неразрывной связью с явлениями реального мира, а не с уп-

рощенным и абстрактным миром идеальных понятий, что и отличает

ее от последних. Она стремится подчеркнуть единичное и индивиду-

альное, но не универсальное. <Индивидуальное> здесь может озна-

чать любую непосредственно наблюдаемую сущность или группу сущ-

ностей - Землю, Францию, французский язык, французскую ре-

спублику, романтическое направление в литературе, Виктора Гюго,

индейцев ирокезов, некоторые конкретные ирокезские кланы, все кла-

ны американских индейцев, все кланы примитивных народов. Ни

один из всех этих объектов не имеет сам по себе никакого значения

в мире чистых понятий, будь то неорганический или органический,

физический или психический мир. Собственно говоря, <история> есть

нечто гораздо большее, чем то, что мы обычно понимаем под исто-

рической или социальной наукой. Последняя есть просто <историче-

ский> (в нашем, более широком смысле), не теоретический подход

к некоторым избранным сторонам психического мира человека.

Не будут ли тогда такие понятия, как, например, клан, язык,

жречество, сравнимы по скудости индивидуальных коннотаций с аб-

страктными понятиями естественных наук? Не будут ли законы, при-

менимые к этим историческим понятиям, столь же годны теоретиче-

ски, как и те, что применяются в естественных науках? С логической

точки зрения здесь, наверное, трудно, а то и невозможно провести

различие, так как в ход идут одни и те же мыслительные процессы

наблюдения, классификации, вывода, обобщения и т.п. С позиций

философии я, однако, считаю эти два типа понятий совершенно раз-

личными. Социальные понятия суть удобные обобщения (summaries)

строго ограниченного ряда явлений, каждый элемент которого имеет

реальную значимость. Относительно понятия <клан> конкретный

клан или индейское племя имеют непреходящую значимость как еди-

ницы (entitities) исторического процесса. Относительно понятия

<кристалл> конкретный рубин в ювелирном магазине не имеет ни-

какой значимости, кроме иллюстративной, У него нет внутренне при-

сущей ему научной ценности. Если бы все существующие на данный

момент кристаллы внезапно рассыпались, кристаллография как наука

все равно продолжала бы существовать, коль скоро физические и

химические силы, которые обусловливают рост нового поколения кри-

сталлов, сохранили бы свою действенность в этом мире. Но если бы

все существующие сейчас кланы исчезли, весьма проблематично, что-

591

бы не сказать больше, сохранила ли бы социология как наука, за-

нимающаяся кланами, свою прогностическую ценность. Разница меж-

ду двумя группами понятий становится особенно очевидной, если мы

рассмотрим отрицательные случаи. Если бы из ста кланов 99 под-

чинялись бы некоторому социологическому <закону>, мы могли бы

справедливо гордиться тем, что нам удалось обнаружить исключи-

тельно аккуратное и всеобъемлющее обобщение; наш закон будет ве-

рен, даже если мы никогда не сумеем <объяснить> единственное ис-

ключение. Но если из миллиона выбранных для эксперимента слу-

чаев, предназначавшихся для проверки какого-то физического закона,