VI. Типы языковой структуры

До сих пор, разбирая вопросы языковой формы, мы касались лишь

отдельных слов и отношений между словами в предложениях. Мы не

подходили к отдельным языкам в целом, не ставили вопроса, к какому

общему типу они относятся. Мимоходом нам приходилось отмечать, что

один язык может достигать крепко слаженного синтеза в такой области,

где другой язык довольствуется более аналитичным, поштучным исполь-

зованием своих элементов, или что в одном языке синтаксические отно-

шения являются в чистом виде, тогда как в другом они комбинируются с

некоторыми другими представлениями, заключающими в себе нечто кон-

кретное, сколь бы абстрактными они ни ощущались на практике. Таким

путем мы имели возможность извлечь некоторое указание на то, что сле-

дует разуметь, когда мы говорим об общей форме того или другого языка,

ибо каждому, кто вообще думал об этом вопросе или хоть немного почув-

ствовал дух какого-либо иностранного языка, должно быть ясно, что в

основе каждого языка лежит как бы некоторая базисная схема (basic

plan), что у каждого языка есть свой особый покрой. Этот тип, или ба-

зисная схема, или <гений> языковой структуры, есть нечто гораздо более

фундаментальное, нечто гораздо глубже проникающее в язык, чем та или

другая нами в нем обнаруживаемая черта. О природе языка мы не можем

составить себе адекватное представление при помощи простого перечис-

ления различных фактов, образующих его грамматику. Переходя от ла-

тинского языка к русскому, мы чувствуем, что приблизительно тот же

горизонт ограничивает наши взоры, и это несмотря на то, что сменились

ближайшие, знакомые нам придорожные вехи. Когда мы подходим к

английскому языку, нам начинает казаться, что окрестные холмы стали

несколько более плоскими, и все же общий характер пейзажа мы узнаем.

Но когда мы дошли до китайского языка, оказывается, что над нами сияет

совершенно иное небо. Переводя эти наши метафоры на обычный язык,

мы можем сказать, что все языки друг от друга отличаются, но некоторые

отличаются значительно более, чем другие, а это равносильно утвержде-

нию, что возможно разгруппировать их по морфологическим типам.

Собственно говоря, мы наперед знаем, что невозможно установить

ограниченное количество типов, с полным учетом в них всех особенностей

тех тысяч языков и диалектов, на которых говорит человечество. Подобно

всем прочим человеческим установлениям, речь слишком изменчива и

117

слишком неуловима, чтобы подчиняться вполне непреложной классифи-

кации. Даже применяя до самых мелочей разработанную классифика-

цию, мы можем быть вполне уверены, что многие языки придется насиль-

но подгонять под тот или иной тип. Для того чтобы вообще включить их

в схему, окажется необходимым переоценить значимость того или иного

их признака или пренебречь временно некоторыми противоречиями в их

механизме. Но доказывает ли трудность классификации бесполезность

этого занятия? Я этого не думаю. Было бы чересчур просто сложить с

себя бремя созидательной работы мысли и встать на ту точку зрения, что

у каждого языка своя единственная в своем роде история и, следователь-

но, своя уникальная структура. Такая точка зрения выражает лишь пол-

правды. Подобно тому как схожие социальные, экономические и религи-

озные установления выросли на разных концах мира из различных исто-

рических антецедентов, так и языки, идя разными путями, обнаруживали

тенденцию совпасть в схожих формах. Более того - историческое изу-

чение языков вне всяких сомнений доказало нам, что язык изменяется не

только постепенно, но и последовательно, что он движется неуправляемо

от одного типа к другому и что сходная направленность движения наблю-

дается в самых отдаленных друг от друга уголках земного шара. Из этого

следует, что неродственные языки сплошь да рядом самостоятельно при-

ходят к схожим морфологическим системам. Поэтому, допуская наличие

сравнимых типов, мы вовсе не отрицаем специфичности исторического

процесса; мы только утверждаем, что под покровом внешнего хода исто-

рии действуют могущественные движущие силы, направляющие язык

(как и другие продукты социальной жизни) к сбалансированным моде-

лям, иными словами, к типам. Мы, как лингвисты, удовлетворимся кон-

статацией, что эти типы существуют и что некоторые процессы в жизни

языка направлены на их изменение. Почему же образуются схожие типы

и какова природа тех сил, которые их создают и разрушают? Вот вопро-

сы, которые легче задать, чем на них ответить. Быть может, психологам

будущего удастся вскрыть конечные причины образования языковых ти-

пов.

Приступая к самой работе по классификации языков, мы сразу же

убеждаемся, что это дело нелегкое. Предлагалось уже много разнообраз-

ных классификаций, и во всех них заключены ценные элементы, но ни

одна из них не является вполне удовлетворительной. Классификации эти

не столько охватывают известные нам языки, учитывая их особенности,

сколько втискивают их в свои узкие, негибкие рамки. Затруднения при

классификации возникают разного рода. Во-первых (и это самое глав-

ное), трудным оказывается избрать точку зрения. На какой основе сле-

дует классифицировать? Язык представляется нам столь многогранным,

что мы легко можем сбиться с толку. И достаточно ли одной точки зре-

ния? Во-вторых, опасно делать обобщения, исходя из материала отобран-

ных в ограниченном количестве языков. Привлечь к рассмотрению толь-

ко языки, скажем, латинский, арабский, турецкий, китайский и, быть

может, про запас еще эскимосский или сиу, - значит обречь себя на

неудачу. Мы не вправе предполагать, что небольшой выборки экзотиче-

118

ских типов достаточно для дополнения тех немногих более нам близких

языков, в которых мы непосредственнее заинтересованы. В-третьих, гу-

бительным для лингвистов было их стремление к единой простой форму-

ле'. Есть нечто неотразимое в таком методе классификации, при котором

в основу кладутся два полюса, - к примеру сказать, языки китайский и

латинский, - и к этим двум полюсам подгоняется все, что только оказы-

вается возможным, а все прочее отбрасывается к некоему <переходному

типу>. Отсюда ведет свое происхождение поныне популярная классифи-

кация языков на <изолирующие>, <агглютинативные> и <флективные>.

Иногда языки американских индейцев выделяются особо в своеобразный

<полисинтетический> арьергард агглютинативных языков. Употребление

всех этих терминов может быть оправдано, но, пожалуй, не в том смысле,

в каком ими обычно пользуются. Во всяком случае, представляется весь-

ма затруднительным все известные языки распределить по вышеуказан-

ным группам хотя бы потому, что группы эти взаимно не исключают друг

друга. Язык может одновременно быть и агглютинативным, и флектив-

ным, или флективным и полисинтетическим, или даже полисинтетиче-

ским и изолирующим, как это мы увидим несколько ниже.

Есть еще и четвертая причина, почему предпринимавшиеся классифи-

кации языков в общем оказались бесплодными. Изо всех причин эта,

вероятно, более всего способствовала затемнению вопроса. Это - эволюци-

онистский предрассудок, просочившийся в социальные науки к середине

прошлого столетия и только теперь начинающий терять свою тираниче-

скую власть над нашими умами. Переплетаясь с этим научным предрас-

судком и в значительной мере упреждая его, был и другой предрассудок,

более человеческого свойства. В своем огромном большинстве лингвисты-

теоретики сами говорили на языках одного и того же определенного типа,

наиболее развитыми представителями которого были языки латинский и

греческий, изучавшиеся ими в отроческие годы. Им ничего не стоило

поддаться убеждению, что эти привычные им языки представляют собою

<наивысшее> достижение в развитии человеческой речи и что все прочие

языковые типы - не более чем ступени на пути восхождения к этому

избранному <флективному> типу. Все, что согласовывалось с формаль-

ной моделью санскрита, греческого языка, латыни и немецкого, прини-

малось как выражение <наивысшего> типа, все же, что от нее отклоня-

лось, встречалось неодобрительно как тяжкое прегрешение или, в лучшем

случае, рассматривалось как интересное отступление от нормы^. Несом-

* По возможности триединой.

- Один прославленный американский специалист по вопросам культуры и язы-

ка во всеуслышание изрек, что, по его мнению, как бы ни уважать говорящих на

агглютинативных языках, все же для <флективной> женщины преступно выйти

замуж за <агглютинативного> мужчину. Как будто ставились на карту колоссальные

духовные ценности! Поборники <флективных> языков привыкли гордиться даже

иррациональностями латинского и греческого языков, за исключением случаев, когда

им оказывается угодным превозносить глубоко <логический> характер этих языков.

Между тем трезвая логика турецкого или китайского языка оставляет их равно-

душными. К великолепным иррациональностям и формальным сложностям многих

<диких> языков у них сердце не лежит. Сентименталисты - народ трудный]

119

ненно, что всякая классификация, исходящая из предвзятых оценок или

же работающая на удовлетворение чувства, обрекает себя на ненаучность.

Лингвист, настаивающий на том, что латинский морфологический тип,

вне всякого сомнения, знаменует наивысший уровень языкового разви-

тия, уподобляется тому зоологу, который стал бы рассматривать весь

органический мир как некий гигантский заговор для выращивания ска-

ковой лошади или джерсейской коровы, В своих основных формах язык

есть символическое выражение человеческой интуиции. Она может офор-

мляться на сотни различных ладов, безотносительно к материальной раз-

витости или отсталости народа, пользующегося данными речевыми фор-

мами и, как правило (о чем даже едва ли стоит говорить), их не осозна-

ющего. Поэтому, если мы стремимся понять язык в его истинной сущно-

сти, мы должны очистить наш ум от предвзятых <оценок>^ и приучить

себя взирать на языки английский и готтентотский с одинаково холод-

ным, хотя и заинтересованным, беспристрастием.

Вернемся к нашему первому затруднению. Какую точку зрения

примем мы для нашей классификации? После всего того, что мы в

предыдущей главе сказали о грамматической форме, должно быть

ясно, что мы уже не можем теперь противопоставлять языки, име-

ющие форму и не имеющие формы, чем охотно грешили некоторые

прежние авторы. Всякий язык может и должен выражать основные

синтаксические отношения, даже если в его словаре и не представлено

ни одного аффикса. Из этого мы заключаем, что всякий язык есть

оформленный язык. Если не принимать во внимание выражение чи-

стых отношений, язык может, конечно, быть <бесформенным>, бес-

форменным в механическом и, скорее, поверхностном смысле, т.е.

не знать употребления не-корневых элементов. Иногда делались по-

пытки сформулировать языковые различия на основе понятия <внут-

ренней формы>. Например, в китайском языке нет формальных эле-

ментов в чистом виде, нет <внешней формы>, но в нем обнаружи-

вается острое чувство отношений в смысле различения субъекта и

объекта, определения и предиката и т. д. Иными словами, в нем

есть <внутренняя форма> в том же самом смысле, как и в латинском,

хотя внешне он язык <бесформенный>, а латинский - внешне <фор-

мальный>. С другой стороны, предполагается, будто есть языки*,

основных отношений по-настоящему не фиксирующие и довольству-

ющиеся более или менее тщательным выражением материальных

^ Я разумею оценки формы как таковой. Обладает ли язык или не обладает

обширным и удобным словарем - вопрос иного порядка. Действительный объем

словаря данного языка в данное время не представляет реального интереса для

лингвиста, ибо все языки располагают ресурсами для создания новых слов, стоит

только возникнуть надобности в них. Далее, нас ни в малейшей степени не

волнует вопрос о том, обладает ли данный язык большой практической ценно-

стью и служит ля он орудием великой культуры. Все эти соображения, как бы

они ни были важны с других точек зрения, не имеют никакого отношения к

формальной ценности.

* Напр., малайский, полинезийские.

120

идей, порою даже с чрезмерным показом <внешней формы>, а ус-

тановление чистых отношений возлагающие на догадку по контексту.

Я определенно склоняюсь к мнению, что это предположение о <внут-

ренней бесформенности> некоторых языков есть иллюзия. Вполне,

конечно, возможно, что в этих языках отношения выражаются не

такими же нематериальными средствами, как в китайском, и не так,

как в латинском^, или что принцип порядка слов подвержен в них

большим колебаниям, чем в китайском, или же что тенденция к

сложным деривациям освобождает язык от необходимости выражать

некоторые отношения теми явными средствами, к которым в подо-

бных случаях прибегает язык более аналитический^. Из всего этого

вовсе не следует, будто в данных языках нет настоящего ощущения

этих базовых отношений. Мы поэтому не сможем применять термин

<внутренняя бесформенность> иначе, как в том весьма видоизменен-

ном смысле, что синтаксические отношения могут фузионно совме-

щаться с иными типами значений. К этому классификационному кри-

терию нам придется вернуться несколько позже.

Более оправданной была бы классификация, которая основана на наи-

более типичных формальных процессах^, представленных в данном язы-

ке. Языки, в которых слово всегда отождествляется с корневым элемен-

том, окажутся выделенными в <изолирующую> группу в противовес тем

языкам, которые либо аффигируют модифицирующие элементы (аффи-

гирующие языки), либо обладают способностью менять значение корне-

вого элемента посредством внутренних изменений (редупликация; чере-

дования гласных и согласных; изменения в долготе/силе (quantity), уда-

рении и интонации). Языки последнего типа могут быть не без некоторого

основания названы <символическими>^. Аффигирующие языки, естест-

венно, должны распасться на такие, где преобладает префиксация, на-

пример, банту или тлингит, и такие, где преимущественно или исключи-

тельно господствует суффиксация, например, эскимосский, алгонкинские

и латинский. Но эта четырехчленная классификация (языки изолирую-

щие, префиксальные, суффиксальные, символические) наталкивается на

два существенных затруднения. Во-первых, большинство языков попада-

Где, как мы видели, синтаксические отношения отнюдь не свободны от при-

мени конкретности.

Весьма схоже с тем, как английское cod-liver oil 'рыбий жир' (букв. 'тре-

ска-печень-жир') до некоторой степени обходит задачу явного выражения отно-

шений между тремя именами. Ср. по контрасту франц. huile de foie de morue

(бцкв. 'жир от-печень от-треска').

' См. главу IV.

° Есть, по-видимому, реальная психологическая связь между символизацией и

такими значащими чередованиями, как drank 'пью', drank 'пил', drunk 'пьяный'

или китайск, mai (с восходящим тоном) 'покупать' и mai ( с нисходящим тоном)

'продавать'. Неуправляемая тенденция к символизации справедливо подчеркива-

ется в новейшей психологической литературе. По моему личному ощущению,

переход от sing 'пою' к sang 'пел' по производимому им ощущению вполне

тождествен чередованию символических цветов, напр., зеленого - символ без-

опасности, красного - символ опасности. Но мы, возможно, весьма разнимся в

силе, с которой мы ощущаем символизацию в языковых менах такого типа.

121

ет в более чем одну из перечисленных групп. Так, например, семитские

языки одновременно и префиксальные, и суффиксальные, и символиче-

ские. Во-вторых, классификация эта в чистом своем виде представляется

поверхностной. Она связывает воедино языки, по своему духу резко раз-

личающиеся, на основании только некоторого внешнего формального

сходства. Совершенно очевидно, что пропасть отделяет префиксальный

язык типа кхмерского с его префиксами (и инфиксами), используемыми

только для выражения деривационных значений, от языков банту, где

префиксальные элементы имеют широчайшее применение в качестве сим-

волов синтаксических отношений. Ценность этой классификации значи-

тельно повышается, если ее использовать лишь применительно к выра-

жению реляционных значений^ В этом модифицированном виде мы вер-

немся к ней, используя ее в качестве вспомогательного критерия. Мы

увидим, что термины <изолирующий>, <аффиксальный> и <символиче-

ский> реально значимы. Но вместо различения языков префиксальных и

суффиксальных, как мы увидим, гораздо целесообразнее проводить дру-

гое противопоставление, в основе которого лежит относительная сила свя-

занности аффиксальных элементов с ядром слова^.

Можно воспользоваться также другой достаточно полезной систе-

мой противопоставлений, но и на нее нельзя полагаться всецело,

чтобы опять же не сделать нашу классификацию поверхностной. Я

имею в виду понятия <аналитического>, <синтетического> и <пол-

исинтетического> типов. Эти термины говорят сами за себя. Анали-

тический язык либо вовсе не соединяет значения в составе цельных

слов (китайский), либо прибегает к этому в скромных размерах (ан-

глийский, французский). В аналитическом языке главенствующую

роль играет предложение, слово же представляет меньший интерес..

В синтетическом языке (латинский, арабский, финский) значения

более тесно между собою связаны, слова обставлены богаче, но вместе

с тем обнаруживается общая тенденция ограничивать более узкими

^ Чисто или <конкретно-реляционных>. См. главу V.

^ Несмотря на мою неохоту подчеркивать различие между префиксальными и

суффиксальными языками, мне все-таки кажется, что за ним стоит ббльшая ре-

альность, чем обычно думают лингвисты. Мне представляется, что есть психоло-

гически довольно существенное отличие между языком, наперед устанавливающим

формальный статус корневого элемента, еще до того, как он назван (а это и

есть то, что свойственно языкам тлингит, чинук и банту), и таким языком, ко-

торый начинает с конкретного ядра слова, а статус этого ядра определяет рядом

последующих ограничений, каждое из коих урезывает в некоторой степени то

общее, что предшествует. Сущность первого метода таит в себе нечто как бы

диаграммное или архитектурное, второй же есть метод досказывания задним чис-

лом. В наиболее разработанных префиксальных языках слово производит на нас

впечатление как бы кристаллизации неустойчивых элементов, слова же типичных

суффигарующих языков (турецкого, эскимосского, нутка) суть <определяющие>

образования, в которых каждый прибавляемый элемент по-своему определяет фор-

му каждого нового целого. На практике столь трудно приложить эти едва уло-

вимые, хотя и важные различия, что в элементарном исследовании нет иного

выхода, как пренебречь ими.

122

рамками степень конкретной значимости отдельного слова. Полисин-

тетический язык, как показывает самое название, синтетичен еще в

большей степени. Слова в нем до крайности осложнены. Значения,

которые мы никогда бы не подумали трактовать как подчиненные,

символизуются деривационными аффиксами или <символическими>

изменениями корневого элемента, а наиболее абстрактные понятия,

включая синтактические отношения, также могут быть выражены в

слове. В полисинтетическом языке нет никаких новых принципов,

примеры которых не были бы уже представлены в более известных

синтетических языках. Полисинтетический язык относится к синте-

тическому примерно так же, как синтетический к аналитическому

языку такого типа, как английский^. Все три термина - чисто ко-

личественного и относительного порядка; иначе говоря, язык может

быть <аналитичным> под одним углом зрения, <синтетичным> - под

другим. Мне думается, что термины эти более полезны для опреде-

ления некоторых тенденций развития (drifts) языка, нежели в каче-

стве абсолютных показателей. Часто бывает весьма поучительным об-

ратить внимание на то, что язык в течение своей истории становился

все более и более аналитичным или же что он обнаруживает при-

знаки, по которым можно судить о его постепенной кристаллизации

от простой аналитической основы до высоко развитой синтетической

формы ^.

Теперь мы подходим к различию между <флективным> языком

и <агглютинативным>. Как я уже отмечал, такое противопоставление

является полезным и, более того, необходимым, но оно обычно за-

темнялось множеством всяких несообразностей и бесполезными уси-

лиями покрыть этими терминами все многообразие языков, за иск-

лючением тех, которые, подобно китайскому, носят явно изолирую-

щий характер. Значение, которое всего лучше вкладывать в термин

<флективный>, может быть вскрыто путем беглого рассмотрения не-

которых базисных черт языков латинского и греческого, которые

всегда считались характерными для флективных языков. Прежде все-

го, бросается в глаза, что эти языки более синтетические, чем ана-

литические. Но это еще не дает нам многого. По сравнению с мно-

гочисленными другими языками, похожими на них по своим общим

структурным характеристикам, латинский и греческий не так уже

синтетичны; с другой стороны, их нынешние потомки, итальянский

^ Впрочем, английский язык аналитичен только по своей тенденции. По срав-

нению с французским он все еще гораздо синтетичнее, по крайней мере в неко-

торых отношениях.

" Первый процесс усматривается в языках английском, французском, датском,

тибетском, китайском и во множестве других. Вторая тенденция, мне кажется,

может быть доказана в отношении некоторых американских индейских языков,

например чинук, навахо. Под их нынешней умеренно полисинтетической формой

скрывается аналитическая подоснова, которая в одном случае может быть при-

мерно охарактеризована как подобная английской, в другом случае - как подобная

тибетской.

123

и новогреческий, хотя и гораздо аналитичнее^ их, все же не столь

далеко отошли от них в структурном отношении, чтобы быть зачис-

ленными в совершенно особую языковую группу. Флективный язык,

на этом мы должны настаивать, может быть и аналитическим, и

синтетическим, и полисинтетическим.

Техника языков латинского и греческого - техника аффиксации,

с определенным уклоном в сторону суффиксации. Агглютинативные

языки столь же, сколь латинский и греческий, типично аффигирую-

щие языки, причем одни из них предпочитают префиксацию, другие

же более склонны к использованию суффиксов. Аффиксация сама

по себе не предопределяет флективности. Возможно, что все зависит

от того, с аффиксацией какого именно типа мы имеем дело. Если

сравнить такие английские слова, как farmer 'земледелец, фермер' и

goodness 'доброта', с такими словами, как height 'высота' и depth

'глубина', нельзя не поразиться значительной разнице в аффигиру-

ющей технике этих двух рядов. Аффиксы -er и -ness приставляются

чисто механически к корневым элементам, являющимся одновременно

и самостоятельными словами (farm 'обрабатывать землю', good 'до-

брый'). Эти аффиксы ни в каком смысле не являются самостоятельно

значащими элементами, но вложенное в них значение (агентивность,

абстрактное качество) они выражают безошибочно и прямо. Их упот-

ребление просто и регулярно, и мы не встречаем никаких затрудне-

ний в присоединении их к любому глаголу или к любому прилага-

тельному, хотя бы даже и только что появившемуся в языке. От

глагола to camouflage 'маскировать' мы можем образовать имя

camouflager 'тот, кто маскирует, маскировщик', от прилагательного

jazzy 'джазовый' можно совершенно свободно произвести имя

jazziness 'джазовость'. Иначе обстоит дело с height 'высота' и depth

'глубина'. В функциональном отношении они совершенно так же свя-

заны с high 'высокий' и deep 'глубокий', как goodness 'доброта' с

good 'добрый', но степень спаянности между корневым элементом и

аффиксом у них ббльшая. Их корневой элемент и аффикс, хотя

структурно и выделяются, не могут быть столь же просто оторваны

друг от друга, как могут быть оторваны good и -ness в слове goodness.

Конечное -t в слове height не есть типичная форма аффикса (ср.

strength 'сила', length 'длина', filth 'грязнота', breadth 'ширина',

youth 'юность'), a dep- не тождественно слову deep 'глубокий'. Эти

два типа аффиксации можно обозначить как <сплавливающий> (фу-

зирующий) и <сополагающий>. Если угодно, технику сополагания

мы можем назвать <агглютинативной>.

Но не выдвигается ли тем самым <фузирующая> техника в каче-

стве существеннейшего признака флективности? Боюсь, что и тут мы

не подошли вплотную к желанной цели. Если бы английский язык

^Это в особенности относится к романской группе языков: итальянскому,

испанскому, португальскому, французскому, румынскому. Новогреческий не столь

явно аналитичен.

124

был в значительной степени насыщен сращениями типа depth, но

если бы наряду с этим множественное число в нем употреблялось

независимо от глагольного согласования (например, во множествен-

ном числе The books falls подобно тому, как в единственном The

book falls 'Книга падает', или же в единственном числе The book

fall подобно тому, как во множественном The books fall 'Книги па-

дают'), личные окончания - независимо от времени (например, в

прошедшем времени The book fells подобно тому, как в настоящем

The book falls 'книга падает', или же в настоящем времени The book

fall подобно тому, как в прошедшем The book fell 'Книга упала') и

местоимения - независимо от падежа (например, в винительном па-

деже I see he 'я вижу он' подобно тому, как в именительном Не

sees me 'Он видит меня', или же в именительном падеже Him sees

the man 'Его видит человека' подобно тому, как в винительном The

man sees him 'Человек видит его'), мы бы поколебались охаракте-

ризовать его как флективный. Сам по себе факт <фузии> не кажется

достаточно ясным показателем наличия флективного процесса. В са-

мом деле, есть большое число таких языков, которые подвергают

<фузии>, т.е. сплавливают корневые элементы и аффиксы самым

искусным и запутаннейшим образом, какой только можно где-либо

найти, не обнаруживая вместе с тем признаков того своеобразного

формализма, который столь резко выделяет такие языки, как ла-

тинский и греческий, в качестве представителей флективного типа.

Что верно относительно фузии, одинаково верно и относи-

тельно <символических> процессов^. Некоторые лингвисты гово-

рят о чередованиях типа drink 'пью' - drank 'пил', будто они

представляют высшую точку флективности, своего рода спириту-

ализованную сущность чистой флективной формы. Однако в та-

кой греческой форме, как pepomph-a 'я послал', в отличие от

pemp-o 'посылаю', с ее тройным символическим изменением кор-

невого элемента (удвоение pe-, изменение е в о, изменение p в

ph), флективный характер с наибольшей яркостью выражен в

специфическом чередовании показателей 1-го лица единственного

числа -а в перфекте и -о в настоящем времени. Нет большей

ошибки, как воображать, будто символические изменения корне-

вого элемента, даже при выражении таких абстрактных значе-

ний, как число и время, всегда связаны с синтаксическими осо-

бенностями флективного языка. Если под <агглютинативным>

языком мы разумеем такой, где аффиксация происходит по тех-

нике соположения, то мы можем только сказать, что имеются

сотни фузирующих и символических языков, не подходящих под

это определение агглютинативности, которым тем не менее со-

вершенно чужд дух флективности, свойственный языкам латин-

скому и греческому. Мы можем, если нам угодно, называть та-

кие языки флективными, но мы должны в таком случае быть

^См. с. 121.

125

готовыми к радикальному пересмотру нашего представления о

флективноста.

Надо усвоить себе, что фузию корневого элемента и аффикса

можно понимать в более широком психологическом смысле, чем я

до сих пор указывал. Если бы образование множественного числа

имен в английском языке всегда следовало типу book 'книга' -

books 'книги', если бы не было таких противоречащих моделей, как

deer 'олень' - deer 'олени', ох 'вол' - oxen 'волы', goose 'гусь' -

geese 'гуси', осложняющих обычное формальное выражение множе-

ственности, - едва ли можно было бы сомневаться, что слияние

элементов book и -s в целом слове books ощущалось бы несколько

менее полным, чем оно ощущается ныне. Наше ощущение, или как

бы бессознательное рассуждение по поводу этого факта можно изо-

бразить так: поскольку формальная модель, представленная в слове

books, тождественна по своему использованию той модели, которая

представлена в слове oxen, элементы множественности -s и -en не

обладают той вполне определенной, вполне автономной значимостью,

которую мы на первых порах склонны им приписывать. Они суть

элементы множественности лишь постольку, поскольку идея множе-

ственности приписывается таким-то и таким-то конкретно выбранным

значениям. Поэтому слова books и oxen не вполне отвечают пред-

ставлению о механической комбинации символа вещи ( book, ох) и

ясного символа множественности. Связь между элементами в book-s

и ox-en психологически не вполне ясна, окутана какой-то дымкой.

Частица той силы, которая заключена в элементах -s и -en, перехва-

тывается, присваивается самими словами book и ox, совершенно

так же, как концептуальная сила суффикса -th в слове dep-th явно

слабее, чем суффикса -ness в слове good-ness, несмотря на функци-

ональный параллелизм между depth и goodness. Чем больше неясно-

сти в отношении связи между элементами, чем меньше оснований

считать аффикс обладающим всей полнотой значимости, тем резче

подчеркивается единство цельного слова. Наш ум требует точки опо-

ры. Если он не может опереться на отдельные словообразующие эле-

менты, он тем решительнее стремится охватить все слово в целом.

Такое слово, как goodness, иллюстрирует <агглютинацию>, books -

<регулярную фузию>, depth - <иррегулярную фузию>, geese -

<символическую фузию> или <символизацию>^.

Психологическая выделяемость аффиксальных элементов при

агглютинации может быть еще резче выражена, чем у суффикса

-ness в слове goodness. Собственно говоря, значение -ness не ус-

танавливается с такой полной определенностью, как это могло

^Нижеследующие формулы могут оказаться полезными для тех, кто мыслит

математически. Агглютинация c = a+b; регулярная фузия: c = a+(b-x)+x; ир-

регулярная фузия: c = (a-x)+(b-y)+(x+y); символизация: c = (a-x)+x. Я ни-

сколько не намерен утверждать, будто процессу фузии присуща какая-то мистиче-

ская значимость. Вполне похоже на то, что он развивается как чисто механический

продукт фонетических сил, приводящих ко всякого рода иррегулярностям.

126

бы быть. Оно находится в зависимости от предшествующего

корневого элемента, поскольку требуется, чтобы этому суффиксу

предшествовал корневой элемент определенного типа, именно

прилагательное. Тем самым присущая суффиксу значимая сила

заранее в известной мере ограничена. Однако в данном случае

фузия эта столь неявная и примитивная, в то время как в ог-

ромном большинстве прочих случаев аффиксации она, наоборот,

совершенно очевидна, что вполне естественно не заметить ее на-

личия и прежде всего подчеркивать сопологающий, или агглю-

тинативный, характер этого аффигирующего процесса. Если бы

-ness можно было, в качестве элемента со значением абстрактно-

го качества, присоединять к корневым элементам любого типа,

если бы от fight 'сражаться' можно было бы образовать слово

tightness ('действие или качество сражения') от water 'вода' -

слово waterness ('качество или состояние воды'), от away

'прочь' - слово awayness ('состояние бывания прочь'), подо-

бно тому как от good 'добрый' мы образуем слово goodness

('состояние бывания добрым'), мы бы продвинулись значительно

ближе к агглютинативному полюсу. Язык, способный таким об-

разом синтезировать свободно сочетаемые элементы, можно счи-

тать представителем идеального агглютинативного типа, в особенно-

сти если значения, выражаемые при помощи агглютинируемых эле-

ментов, суть значения реляционные или, по крайней мере, отно-

сятся к наиболее абстрактному классу деривационных смыслов.

Поучительные формы можно привести из языка нутка. Вер-

немся к нашему примеру 'огонь в доме' ^. На языке нутка