It plurally burns in the еазГ/Тореть-несколько-восток-ит, это множе-

ственно горит на востоке', т.е. такому выражению, которое мы не

можем адекватно передать из-за отсутствия нужных формальных шаб-

лонов, в которые можно было бы его втиснуть.

Но можем ли мы сделать еще один шаг и найти такие случаи,

когда бы категория множественности оказалась чисто материальной

идеей, так что наше значение books 'книги' выразилось бы через

plural book 'множественная книга', где значение plural 'множествен-

ная' подобно значению 'белая' в контексте white book 'белая книга',

мы бы однозначно относили к группе 1? Наши выражения many

books 'много книг' и several books 'несколько книг', очевидно, к

таким случаям не относятся. Даже если бы мы могли сказать many

book 'много книга' и several book 'несколько книга' (как мы говорим

many a book 'каждая книга'; each book 'любая книга'), все же зна-

чение множественности не выделялось бы с тою четкостью, которая

нам требуется для нашего случая: со значениями 'много' и 'несколь-

ко' связаны некоторые представления о количестве, о большей или

меньшей численности, которые не существенны для идеи множест-

венности как таковой. Мы должны обратиться к языкам Центральной

^ Без сомнения, уменьшительный аффикс в языке нутка имеет дополнитель-

ный оттенок эмоциональности, в отличие от наших аффиксов типа -ling. Это

обнаруживается в том, что он может использоваться при глаголах, как и при

именах. При разговоре с ребенком есть тенденция прибавлять этот аффикс к

каждому слову в предложении, независимо от того, присуще ли слову уменьши-

тельное значение или нет.

'° Si есть третье лицо настоящего времени; -hau- 'восток' есть аффикс, а не

присоединяемый корневой элемент.

105

и Восточной Азии, чтобы найти тот тип выражения, который мы

ищем. Так, например, по-тибетски nga-s mi mthong^. 'I-by man see,

by me a man is seen, I see а man'/'Я-через человек видеть, мною

человек виден, я вижу человека' можно одинаково понять и как 'I

see men '/'Я вижу людей', если не было сочтено нужным подчерки-

вать наличие множественности^. Если же признается нужным это

подчеркнуть, можно сказать nga-s mi rnams mthong 'By me man plural

see'/ 'Мною человек множественный виден', где rnams совершенно

точный концептуальный аналог нашего -s в books 'книги', но вполне

лишенный всяких реляционных связей. Rnams следует за своим име-

нем, как всякое иное определяющее слово - 'man plural '/'человек

множественный' (неважно, два ли человека или миллион) совершенно

так же, как 'man white'/'человек белый'. Подчеркивать тут множе-

ственность не больше оснований, чем белизну, разве что мы желаем

настаивать на ней.

То, что верно относительно идеи множественности, естественно,

столь же верно и относительно многих других значений. Нет никакой

необходимости в том, чтобы они непременно попадали туда же, куда

мы склонны их относить, следуя своему языковому чувству. Они

могут уклоняться и в сторону группы 1, и в сторону группы IV,

этих двух полюсов языкового выражения. И не подобает нам смот-

реть свысока на индейца из племени нутка и на тибетца, упрекая

их в материализации значения, представляющегося нам абстрактным

и реляционным, чтобы в свою очередь и англичанин не подвергся

упреку со стороны француза, ощущающего тонкое реляционное раз-

личие между femme blanche 'белая женщина' и homme blanc 'белый

мужчина', которое он не находит в более грубозернистых английских

эквивалентах white woman и white man. А африканец из племени

банту, будь он философом, мог бы пойти дальше и счесть странным,

что мы относим к группе II целую категорию - уменьшительность,

которую он определенно ощущает принадлежащей к группе III и

которой он пользуется наряду с множеством других классификаци-

онных значений^ для выражения связей между субъектами/объек-

тами и атрибутами/предикатами наподобие того, как русский или

немец оперируют своими родами, и, пожалуй, даже с еще большей

изощренностью.

Схема распределения значений, как они выражены в языке, есть

скорее скользящая шкала, а не результат философского анализа яв-

лений опыта; поэтому-то мы и не можем сказать наперед, куда

именно отнести данное значение. Иными словами, мы должны отка-

заться от проведения строгой классификации категорий. Какой прок

^ Это оборот классического языка, а не современного разговорного.

_" Совершенно так же, как в нашем выражении Не has written books 'Он

написал книги' нет спецификации большего или меньшего количества (немного,

несколько, много).

_' Таких, как класс лиц, класс животных, класс орудий, аугментативный класс.

106

относить время и наклонение сюда, а число туда, если следующий

язык, который мы привлекаем в поле нашего рассмотрения, относит

время чуточку <ниже> (ближе к полюсу 1), а наклонение и число

чуточку <выше> (ближе к полюсу IV). Для той цели, которую мы

себе поставили в нашем общем исследовании вопросов языка, нет

особой надобности и в составлении общего инвентаря типов значений,

обычно находимых в группах II и III и IV: есть слишком много

различных возможностей. Было бы, конечно, интересно показать, ка-

ковы наиболее типичные имя-образующие и глаголо-образующие эле-

менты группы II; в каких различных направлениях могут классифи-

цироваться имена (родовые различия; имена лиц и не-лиц; одушев-

ленные и неодушевленные; нарицательные и собственные; различия

по внешнему виду предметов); как разработаны значения числа

(единственное и множественное; единственное, двойственное и мно-

жественное; единственное, двойственное, тройственное и множествен-

ное; единичное, распределительное и собирательное); какие времен-

ные различия устанавливаются в глаголе или в имени (<прошедшее

время>, например, может быть неопределенным прошедшим, ближай-

шим, отдаленным, мифическим, совершенным, предварительным); до

какой степени тонкости развили некоторые языки категорию <вида>^

(вид моментальный, дуративный, континуальный, инцептивный, пре-

рывистый, дуративно-инцептивный, итеративный, моментально-итера-

тивный, дуративно-итеративный, результативный и др.); какие мо-

дальности (наклонения) устанавливаются в глаголе (изъявительное

наклонение, повелительное, возможное, сомнительное, желательное,

отрицательное и множество других)^; какие возможны различения

в категории лица (например, мыслится ли 'we'/'Mbi' как множест-

венное число от 1'/'я', или же оно столь же отлично от 1'/'я',

как и от 'you'/'Bbi' или 'Ье'/'он'? - оба случая представлены в

конкретных языках; далее, включает ли 'we'/'Mbi' того, к кому об-

ращена речь, или нет, - <инклюзивная> и <эксклюзивная> формы);

^ Этот термин заимствован из грамматики славянских языков. Вид указывает

на способ протекания действия, на характер действия с точки зрения его дли-

тельности. Английское cry 'плакать' не определено в отношении вида, be crying

'быть плачущим' - дуративного вида, cry out 'вскрикнуть'- моментального,

burst Into tears 'заплакать' - инцептивного, keep crying 'не переставая плакать' -

континуального, start In crying 'начать плакать' - дуративно-инцептивного, cry

now and again 'то и дело плакать' - итеративного, cry out every now and then

или cry In fits and starts 'поплакивать' - моментально-итеративного. To put on

a coat 'одеться'- моментального вида, to wear a coat 'быть одетым' - резуль-

тативного. Как явствует из наших примеров, вид в английском языке выражается

системой грамматических форм. Во многих языках вид имеет намного большее

знадение, чем время, с которым склонен его путать наивный исследователь.

-' Под <модальностями> я разумею не фактическую констатацию, скажем, от-

рицания или неуверенности как таковых, а формальную их выраженность. Есть,

например, языки с разработанным аппаратом отрицательных форм глагола, по-

добно тому как в греческом языке модальность пожелания грамматически выра-

жена оптативом (желательным наклонением).

107

какова общая схема пространственных отношений, так называемых

указательных категорий ('этот' и 'тот' в бесконечном развитии от-

тенков^; как часто форма выражает источник и характер того знания,

которое лежит в основе сообщения говорящего (есть ли это знание

из личного опыта, или с чужих слов", или это есть умозаключение);

как выражаются синтаксические отношения в имени (субъектное и

объектное, агентивное, инструментальное, страдательное^; различные

типы <родительного падежа> и косвенно-объектных отношений) и,

соответственно, в глаголе (активность и пассивность; действие и со-

стояние; переходность и непереходность; безличность, возвратность,

взаимность, неопределенность в отношении объекта и многие другие

специальные ограничения в начальной и конечной точках протекания

действия)? Эти детали, как бы ни были существенны многие из них

для понимания <внутренней формы> языка, уступают по своей общей

значимости тем, более коренным различиям, которые обнаруживаются

в установленных нами четырех группах. Для читателя-неспециалиста

совершенно достаточно осознать, что язык стремится к двум полюсам

языкового выражения - к материальному и реляционному содержа-

нию, и что между этими полюсами располагается длинный ряд про-

межуточных значений.

Говоря о словах и различных их формах, мы уже успели кос-

нуться многого из того, что относится собственно к предложению как

целому. У каждого языка есть свой особый метод или особые методы

связывания слов в более крупные единства. Значимость этих методов

находится в определенной зависимости от степени осложненности от-

дельного слова. Чем синтетичнее язык, иначе говоря, чем явственнее

^ СР. с. 94.

-' Вследствие такой классификации по источникам осведомленности во многих

языках формы глагола, свойственные, например, повествованию мифического со-

держания, отличаются от форм, обычно употребляемых в повседневном общении.

Мы же либо полагаемся на контекст для различения этих оттенков, либо выра-

жаем их окольным путем, прибегая к дополнительным словам, как, например,

'Не Is dead, as I happen to know' 'Насколько мне известно, он умер', 'They say,

he Is dead' 'Говорят, что он умер', Не must be dead by the looks of things 'Судя

по рсему, он, по-видимому, умер'.

-° Мы говорим: I sleep 'Я сплю и I go 'Я иду', совершенно так же, как 1

kill him 'Я убиваю его', но Не kills me 'Он убивает меня'. Между тем те 'меня'

в последнем примере, по меньшей мере, столь же близко психологически к 1 'я'

в I sleep 'Я сплю', как это последнее к 1 'Я' в I kill him 'Я убиваю его'. Только

формально можем мы классифицировать представление 1 'я' в I sleep 'я сплю'

как представление действующего субъекта. Собственно говоря, я подчиняюсь си-

лам, находящимся вне моего контроля, совершенно так же, когда я сплю, как

и когда кто-то меня убивает. Многие языки устанавливают ясное различие между

субъектом действия и субъектом состояния (I go 'Я иду' и I kill him 'Я убиваю

его', в отличие от I sleep 'Я сплю', I am good 'Я умелый', I am killed 'Я убит')

или же между транзитивным (переходным) субъектом и интранзитивным (непе-

реходным) субъектом (I kill him 'Я убиваю его', в отличие от I sleep 'Я сплю',

I am good 'Я умелый', I am killed 'Я убит', I go 'Я иду'). Субъект непереходный

и субъект состояния могут быть или не быть тождественными объекту переходного

глаго.та,

108

роль каждого слова в предложении указывается его собственными

ресурсами, тем меньше надобности обращаться, минуя слово, к пред-

ложению в целом. Латинское Agit 'Он делает / действует / посту-

пает' не нуждается в посторонней помощи для установления его места

в предложении. Скажу ли я Agit dominus 'Делает хозяин' или Sic

femina agit 'Так женщина делает (поступает)', чистый результат син-

таксического ощущения слова agit практически один и тот же. Оно

может быть только глаголом, предикатом предложения, и может мыс-

литься только как утверждение о действии, которое совершается ли-

цом (или предметом), отличным от тебя или меня. Не так обстоит

дело с таким словом, как английское act. Покуда мы не определили

его роли в предложении, слово act синтаксически беспризорно: одно

дело - They act abominably 'Они поступают отвратительно', другое

дело - That was a kindly act 'Это был добрый поступок'. В латин-

ском предложении каждый его член уверенно говорит за себя, анг-

лийское же слово, образно говоря, нуждается в услугах своих сото-

варищей. И все же сказать, что достаточно разработанная структура

слова компенсирует внешние синтаксические принципы, было бы

ложной и опасной постановкой вопроса. Элементы слова специфиче-

ским образом соотносятся друг с другом и следуют друг за другом

в строго определенной последовательности. А это равносильно тому,

что слово, состоящее из двух или нескольких элементов, а не только

из одного корневого элемента, есть кристаллизация предложения или

какой-то части предложения, что такая форма, как agit, психологи-

чески" есть своего рода эквивалент такой формы, как age is 'делай

он'. Ломая, таким образом, стену, разделяющую слово и предложе-

ние, мы вправе спросить: каковы же в конечном счете основные

принципы связывания слова со словом и элемента с элементом, ко-

роче говоря, принципы перехода от обособленных представлений,

символизуемых каждым словом и каждым элементом, ко всему в

целом предложению, соответствующему мысли?

Ответ прост и вытекает из предыдущего изложения. Наиболее

основным и наиболее могучим изо всех связывающих принципов яв-

ляется принцип линейного порядка. Попробуем помыслить какую-то

более или менее конкретную идею, скажем цвета, и присвоим ей

символическое обозначение red 'рыж[ий]'; далее помыслим другую

конкретную идею, скажем лица или предмета, и обозначим ее сим-

волом dog 'пес'; наконец, возьмем третью конкретную идею, ска-

жем действия, и припишем ей символ run '6еж[ать]'. Едва ли воз-

можно поставить рядом эти три символа - Red dog run 'Рыж[ий]

пес 6еж[ать], чтобы не соотнести их как-то между собой, например,

(The) red dog runs 'Рыжий пес бежит'. Я весьма далек от желания

утверждать, будто суждение всегда рождается таким аналитическим

путем, я только утверждаю, что самый процесс соположения значе-

ний, символа с символом, заставляет нас по крайней мере <ощутить>

^ В конечном счете также и исторически: примерно, age to 'делай тот'.

109

какое-то между ними отношение. К некоторым синтаксическим связям

мы очень чувствительны, например, к определительному отношению

качества (red dog 'рыжий пес') или к субъектному отношению (dog

run 'пес бежать'), или к объектному отношению (kill dog 'убить

пес'); к другим мы более безразличны, например, к обстоятельствен-

ному отношению (Today red dog run 'Нынче рыжий пес бежать' или

Red dog to-day run 'рыжий пес нынче бежать', или Red dog run

to-day 'рыжий пес бежать нынче' - все такие последовательности

суть эквивалентные суждения или суждения в зародыше). Таким об-

разом, слова и элементы, раз только они поставлены в каком-то

порядке, не только имеют тенденцию к установлению какого-то рода

отношений между собою, но и притягиваются друг к другу в большей

или меньшей степени, Можно предполагать, что именно эта большая

или меньшая степень притягивания и приводит, в конце концов, к

образованию тех крепко спаянных сочетаний элементов (корневой

элемент или корневые элементы плюс один или несколько грамма-

тических элементов), которые мы уже имели случай рассматривать.

По всей видимости, эти сложные слова - не что иное, как поряд-

ковые последовательности, стянувшиеся воедино и выделившиеся из

ряда других порядковых последовательностей и обособленных эле-

ментов в потоке речи. Покуда они еще полны жизни, иначе говоря,

покуда они функциональны в каждом своем элементе, они могут

держаться в психологическом отдалении от своих соседей. Но по

мере того как они утрачивают свою жизненность, они возвращаются

в объятия предложения как целого, и последовательность самостоя-

тельных слов вновь приобретает то значение, которое было частично

перенесено на окристаллизовавшиеся сочетания элементов. Речь та-

ким образом постоянно то усиливает, то ослабляет связи между сво-

ими последовательностями. В высоко интегрированных формах речи

(латинский язык, эскимосский) <энергия> последовательности, в

значительной мере замкнутая внутри сложных словесных образова-

ний, превращается в своего рода потенциальную энергию, которая

не может иногда быть высвобождена в течение тысячелетий. В более

аналитичных формах речи (китайский язык, английский) эта энергия

подвижна, готова ко всяким услугам, которые мы можем от нее по-

требовать.

Едва ли можно сомневаться в том, что образование устойчивых

групп элементов или сложных слов из тех или иных последователь-

ностей предложения зачастую происходит под определяющим влия-

нием акцентуации. Такое английское слово, как withstand 'противо-

стоять', было прежде просто словосочетанием with stand, т.е. 'про-

тив^ стоять', в котором неударяемое наречие неудержимо притяги-

валось к последующему глаголу и теряло свою самостоятельность в

качестве знаменательного элемента. Подобным же образом француз-

^ Относительно with в значении 'против' ср. немецкое wider 'против'.

110

ское будущее типа irai '(я) пойду' есть лишь результат сращения

под воздействием объединяющего ударения первоначально самостоя-

тельных слов ir^ a'i 'to-go I-have'/'идти я-имею'. Но ударение не

только связывает или объединяет речевые последовательности, кото-

рые сами по себе предполагают наличие некоторого синтаксического

отношения. Оно вместе с тем есть наиболее естественное средство из

находящихся в нашем распоряжении для подчеркивания языкового

контраста, для выделения ведущего элемента в последовательности,

поэтому мы не должны удивляться тому, что ударение не в меньшей

степени, чем порядковая последовательность, может служить само-

стоятельным символом наличия определенных отношений. Возможно,

что противопоставление таких форм в английском языке, как go'

between 'тот, кто идет посредине' и to go between' ('идти посреди-

не'), есть явление по своему происхождению вторичное, но имеются

всяческие основания полагать, что аналогичные различения во все

времена имели место в истории языков. Такая последовательность,

как see' man 'видеть человек', может подразумевать наличие такого

типа отношения, при котором 'видеть' определяет последующее сло-

во, отсюда -'a seeing man' / 'видящий человек' или 'a seen (or