Visible) man'/'видимый человек' или же является предикацией по

отношению к этому слову, отсюда 'the man sees'/ 'Человек видит'

или 'the man is seen'/ 'Человек видим', тогда как сочетание вроде

see man' 'видеть человек' может указывать, что слово под ударением

некоторым образом ограничивает применение первого слова, скажем

в качестве прямого объекта, отсюда 'to see a man' 'видеть человека'

или '(Не) sees the man' '(Он) видит человека'. Такие чередования

типов отношения, символизуемые различием в ударении, играют су-

щественную роль и часто встречаются во многих языках^.

Видеть в порядке слов и в акцентуации первичные способы вы-

ражения всех синтаксических отношений и рассматривать нынешнюю

реляционную значимость, присущую отдельным словам и элементам,

как явление вторичное, обусловленное переносом на них новых зна-

чений, - гипотеза, хотя и несколько рискованная, но все же не

лишенная некоторой обоснованности. Так, мы можем предполагать,

что латинское -m (окончание винительного падежа) в таких словах,

как, например, feminam 'женщину', dominum 'хозяина' и civem

'гражданина', первоначально^ не указывало на то, что 'женщина',

'хозяин' и 'гражданин' в данном предложении связаны с глаголом

объектным отношением, а означало нечто гораздо более конкретное^,

^ Ср. латинское ire 'идти'; ср. также наше выражение I have to go 'Я имею

пойти', т.е. должен пойти.

^В китайском не меньше, чем в английском.

^Под словом <первоначально> я, конечно, разумею эпоху, предшествующую

тому самому раннему состоянию индоевропейских языков, которое мы можем

восстанавливать сравнительным методом.

^Возможно, что оно служило элементом, обозначающим принадлежность име-

ни к какому-то классу.

111

а объектное отношение выражено было позицией или акцентировкой

слова (корневого элемента), непосредственно предшествующего эле-

менту -m, лишь в дальнейшем, по мере постепенного ослабления сво-

его более конкретного значения, это -m приняло на себя синтакси-

ческую функцию, первоначально ему не принадлежавшую. Такого

рода эволюцию посредством переноса можно проследить во многих

случаях. Так, предлог of в такой английской фразе, как the law of

the land 'закон страны', в настоящее время столь же бесцветен по

своему содержанию, является таким же чисто реляционным показа-

телем, как и суффикс <родительного> падежа -is в латинском lex

urbis 'закон города'. Мы знаем, однако, что первоначально этот пред-

лог был наречием, по своему значению достаточно конкретным^, оз-

начавшим 'прочь, в направлении от', и что синтаксическое отношение

первоначально выражалось падежной формой^ второго имени. По-

скольку падежная форма утратила свою значимость, функция ее была

перенята наречием. Если бы в самом деле оправдалось наше пред-

положение о том, что выражение всякого рода синтаксических отно-

шений, в конце концов, можно возвести к этим двум обязательным

динамическим характеристикам речи - к порядковой последователь-

ности и ударению^ - из этого следовало бы следующее принципи-

альное положение: все реальное содержание речи, заключающееся в

потоке произносимых гласных и согласных звуков, первоначально

ограничено было сферой конкретного; отношения не выражались пер-

воначально посредством внешних форм, но подразумевались и уста-

навливались при помощи линейного порядка и ритма. Иными сло-

вами, отношения ощущались интуитивно и могли только <просачи-

ваться> при посредстве динамических факторов, которые сами по

себе воздействуют на интуицию.

Есть один особый способ выражения отношений, столь часто по-

лучавший развитие в истории языка, что мы должны несколько на

нем задержаться. Это способ <согласования>, или схожей сигнали-

зации. Он основан на том же принципе, что и пароль или этикетка.

Все лица или предметы, отзывающиеся на одинаковый пароль или

одинаково заштампованные, признаются тем самым как-то между со-

бою связанными. Раз они отмечены печатью своей связанности, не-

важно, где соответствующие слова находятся и как они себя ведут

в предложении; мы знаем, что они между собою соотносятся. Мы

знакомы с принципом согласования по фактам языков латинского и

греческого. Многие из нас изумлялись таким надоедливым рифмова-

ниям, как, например, Vidi illum bonum dominum 'Я увидел того

доброго хозяина' или quarem dearum saevarum 'из каковых строгих

^Ср. параллельное ему исторически наречие off 'прочь',

^Эта форма была, в конечном счете, формой <отложительного> падежа (аб-

латива).

^По всей видимости, сюда же наряду с ударением следует относить и инто-

нацию.

112

богинь'. Существенным в приеме согласования является не звуковой

отголосок как таковой, выступает ли он в виде рифмы или аллите-

рации^, хотя, впрочем, в своих наиболее типичных и первоначальных

формах согласование почти всегда сопровождается звуковым повто-

ром. Сущность принципа согласования заключается попросту в том,

что слова (элементы), между собою соотносящиеся, в особенности

если они синтаксически равноценны или же связаны одинаковым об-

разом с другим словом или элементом, внешне отмечаются одина-

ковыми или функционально равнозначащими аффиксами. Примене-

ние этого принципа значительно разнится в зависимости от духа каж-

дого конкретного языка. В латинском и греческом, например, имеется

согласование между именем и определяющим словом (прилагатель-

ным или указательным словом) в отношении рода, числа и падежа,

между глаголом и субъектом - только в отношении числа, а между

глаголом и объектом согласование отсутствует.

В языке чинук имеются в наличии более многообразные типы согла-

сования между именем в функции субъекта или объекта и глаголом. Каж-

дое имя классифицируется по трем категориям: мужской род, женский

род, средний род^, двойственное число и множественное число. Слово 'жен-

щина' - женского рода, 'песок' - среднего, 'стол' - мужского. Поэтому, если

я хочу сказать 'Женщина кладет песок на стол', я должен приставить к

глаголу определенные классные или родовые префиксы, согласуемые с

соответствующими именными префиксами. Таким образом, получается

предложение: 'Артикль (жен.)-женщина она (жен.)-это (ср.)-это (муж.)-

на-класть артикль (ср.)-песок артикль (муж.)-стол'. Если про 'песок'

желательно сообщить, что его 'много', а про 'стол' - что он 'большой',

эти новые идеи выражаются как абстрактные имена, каждое с присущим

ему классным префиксом ('много' среднего или женского рода, 'большой' -

мужского) и с притяжательным префиксом, относящимся к определяемому

имени. Прилагательное, таким образом, взывает к имени, а имя - к глаго-

лу. Предложение 'Женщина кладет много песка на большой стол' при-

мет, следовательно, такой вид: 'Артикль (жен.)-женщина она (жен.)-это

(ср.)-это (муж.)-на-класть артикль (жен.)-того (ср.)-многость артикль

(ср.)-песок артикль (муж.)-того (муж.)-великость артикль (муж.)-стол'.

Отнесение слова 'стол' к мужскому роду повторяется, таким образом,

трижды - в имени, в прилагательном и в глаголе. В языках банту^

принцип согласования действует весьма схоже с тем, что мы видим в

языке чинук. В этих языках имена тоже классифицируются по множеству

^Как в языках бант)' или чинук.

^Пожалуй, лучше сказать <общий род>. Чинукский <средний род> может отно-

ситься к лицам, как и к вещам, он может также употребляться в отношении множе-

ственного числа. <Мужской род> и <женский род>, как это имеет место и по-немецки

и qg-французски, охватывают большое количество неодушевленных имен.

^На них говорят в большей части южной половины Африки, а на языке

чинук, распадающемся на несколько диалектов, - в долине нижнего течения р.

Колумбии. Поразительно видеть, как человеческий ум дошел до одинаковых форм

выражения в двух столь не связанных исторически районах.

113

категорий и соотносятся с прилагательными, указательными и относи-

тельными местоимениями и глаголами посредством префиксальных эле-

ментов, указывающих на классную принадлежность и образующих

сложную систему согласований. В таком предложении, как Тот свире-

пый лев, который приходил сюда, околел', класс, к которому относится

'лев' и который можно назвать классом животных, будет называться при

помощи согласующихся префиксов не менее шести раз - в указательном

местоимении (<тот>), в определяющем прилагательном, в самом имени,

в относительном местоимении, в субъектном префиксе глагола придаточ-

ного предложения и в субъектном префиксе глагола главного предложе-

ния ('околел'). В этом настойчивом стремлении внешне выражать связи

слов между собою мы узнаем тот же дух, что царит в лучше нам знакомом

латинском словосочетании ilium bonum dominum 'того доброго хозяина'.

В психологическом отношении способ порядковой последовательно-

сти и акцентуации, с одной стороны, и согласования, с другой, находятся

на противоположных полюсах. Тогда как первые два основаны на подра-

зумевании, на остроте языкового чутья, метод согласования боится ма-

лейшей двусмысленности, стремится повсюду наклеивать свои не вызы-

вающие сомнений ярлычки. Там, где господствует согласование, прояв-

ляется тенденция не считаться с порядком слов. В языках латинском и

чинук самостоятельные слова свободны в отношении позиции, в языках

банту - в несколько меньшей степени. Однако, как в языке чинук, так

и в языках банту средства согласования и порядковой последовательно-

сти в равной мере важны для различения субъекта и объекта, поскольку

классные префиксы в глаголе относятся к субъекту, объекту или косвен-

ному объекту в зависимости от позиции, которую они занимают один по

отношению к другому. Это опять же приводит нас к тому знаменательно-

му факту, что линейный порядок в каждом языке в той или иной мере

выступает в качестве наиболее фундаментального средства выражения

синтаксических отношений.

Внимательный читатель, вероятно, изумлен, что мы до сих пор

столь мало уделяли внимания пресловутым <частям речи>. Причину

этого искать недалеко. Наша условная классификация слов по частям

речи есть лишь смутное, колеблющееся приближение к последова-

тельно разработанному инвентарю опыта. Начать с того, что мы во-

ображаем, будто все <глаголы> обязательно имеют отношение к дей-

ствию как таковому, будто <имя> есть название какого-то определен-

ного предмета или лица, вид которого ум может себе представить,

будто все качества непременно выражаются той группой слов, кото-

рую мы покрываем термином <прилагательные>. Но достаточно об-

ратиться к нашему словарю, чтобы обнаружить, что части речи да-

леко не соответствуют такому упрощенному анализу действительно-

сти. Мы говорим: It is red 'Это (есть) красное' и определяем red

'красное' как качественное слово или прилагательное. Нам показа-

лось бы странным представить себе такой эквивалент высказывания

is red '(есть) красное', в котором все сказуемое (прилагательное и

глагол-связка) мыслилось бы как глагол, совершенно так же как мы

114

считаем глаголами такие слова, как extends 'протягивает' или lies

'лежит', или sleeps 'спит'. Но стоит нам <дуративное> представление -

представление о длительном наличии красного цвета - заменить

идеей становления или перехода из одного состояния в другое, как

мы, минуя параллельные формы: It becomes red 'Это становится крас-

ным', It turns red 'Это превращается в красное', можем попросту сказать

It reddens 'Это краснеет'. Никто не станет отрицать, что reddens 'крас-

неет' - такой же добропорядочный глагол, как sleeps 'спит' или даже

walks 'идет', а между тем It is red 'Это (есть) красное' относится к

It reddens 'Это краснеет' примерно так же, как Не stands 'Он стоит'

относится к Не stands up 'Он встает' или Не rises 'Он подымается'.

То, что мы не можем сказать: It reds 'Это краснит' в смысле It is red

'Это (есть) красное', объясняется лишь специфическими особенностями

нашего языка и вообще индоевропейских. Есть сотни языков, на кото-

рых так выразиться можно. Более того, есть много таких языков, в

которых то, что мы назвали бы прилагательным, может быть выражено

только посредством образованного от глагола причастия. Red 'красный'

в таких языках есть лишь производное - being red 'сущий красным',

подобно тому как наши sleeping 'спящий' или walking 'идущий' суть

производные от первичных глаголов.

Подобно тому как мы можем оглаголить идею качества в таких слу-

чаях, как, например, reddens 'краснеет', мы можем представить себе ка-

чество или действие и в виде вещи. Мы говорим о height of a building

'высоте дома', или о the fall of an apple 'падении яблока', как будто бы

эти идеи были вполне параллельны таким, как the roof of a building

'крыша дома' или the skin of an apple 'кожура яблока', забывая, что

высота, падение (выраженные именами) не перестали указывать на ка-

чество и действие, хотя мы и заставили их как бы говорить голосом пред-

метов. Совершенно так же, как есть языки, выражающие наши прилага-

тельные глаголами, есть и такие, которые выражают их именами. В языке

чинук, как мы видели, 'the big table'/ 'большой стол' будет 'the-table

its-bigness'/ 'стол его-великость', а в тибетском та же идея может быть

выражена через 'the table of bigness'/ 'стол великости', весьма схоже с

тем, как мы вместо a rich man 'богатый человек' можем сказать a man

of wealth 'человек богатства' [ср.русск, умный человек - человек боль-

шого ума. - Прим. перев.].

Но нет ли таких определенных идей, которые нельзя выразить

иначе, как путем таких-то и таких-то частей речи? Что может быть

сделано с таким словечком, как to 'к', в предложении Не came to

the house 'Он подошел к дому'? Однако, мы можем сказать: Не

reached the house 'Он достиг дома', вовсе устраняя предлог и при-

давая глаголу оттенок, включающий идею пространственного отноше-

ния, выражаемого словечком to 'к'. Но попробуем настаивать на

самостоятельном выражении идеи пространственного отношения. Бу-

дем ли мы тем самым вынуждены держаться за наш предлог? Ни-

сколько, мы можем превратить его в имя. Мы можем сказать нечто

вроде следующего: Не reached the proximity of the house 'Он достиг

115

близости дома' или Не reached the house-locality 'Он достиг место-

расположения дома'. Вместо Не looked into the glass 'Он взглянул

в зеркало' можно было бы сказать: Не scrutinized the glass-interior

'Он обозрел внутренность зеркала'. Такие выражения в нашем языке

кажутся напыщенными, так как они не вполне естественно подходят

под наши формальные шаблоны, но в других языках мы постоянно

находим, что пространственные отношения выражаются именно таким

путем. Иначе говоря, пространственное отношение номинализуется.

Продолжая в том же духе, мы можем рассматривать различные части

речи и показать, что они не только тесно примыкают одна к другой,

но и в поражающей степени превращаемы реально одна в другую.

Конечным результатом такого рассмотрения будет очевидная уверен-

ность в том, что <часть речи> отражает не столько наш интуитивный

анализ действительности, сколько нашу способность упорядочивать

эту действительность в многообразные формальные шаблоны. Часть

речи вне налагаемых синтаксической формой ограничений есть как

бы блуждающий огонек. Поэтому никакая логическая схема частей

речи - их число, характер и разграничение - не представляет ни

малейшего интереса для лингвиста. У каждого языка своя схема. Все

зависит от формальных размежеваний, наличествующих в нем.

И все-таки мы не должны заходить слишком далеко. Нельзя за-

бывать, что речь состоит из последовательности суждений. При этом

различение субъекта и предиката имеет столь фундаментальное зна-

чение, что подавляющее большинство языков специально его подчер-

кивает, создавая своего рода формальную преграду между этими дву-

мя частями суждения. Субъект высказывания есть имя. Поскольку

чаще всего субъектом высказывания является либо лицо, либо вещь,

имена группируются вокруг конкретных значений данного типа. По-

скольку то, что предицируется субъекту, обычно есть деятельность

(activity) в широчайшем смысле этого слова, переход от одного со-

стояния бытия к другому, - формы, выделенные для надобностей

предикации, иначе говоря глаголы, группируются вокруг значений,

связанных с деятельностью. Какой бы неуловимый характер ни но-

сило в отдельных случаях различение имени и глагола, нет такого

языка, который вовсе бы пренебрегал этим различением. Иначе об-

стоит дело с другими частями речи. Ни одна из них для жизни

языка не является абсолютно необходимой^.

^ В языке яна имя и глагол достаточно явственно различаются, хотя, впрочем,

у них есть некоторые общие черты, сближающие их между собою в большей

степени, чем нам это представляется возможным. Других же частей речи, собст-

венно говоря, нет. Наше прилагательное неотличимо от глагола. То же самое

можно сказать о числительном и вопросительном местоимении (напр., 'быть

чем?'), некоторых <союзах> и наречиях (напр., to be and 'быть и' и to be

not 'быть не'; говорится: and-past-I go 'и-(прош.вр,)-я идти', т.е. and I went 'и

я пошел'). Наречия и предлоги - либо имена, либо просто деривационные гла-

гольные аффиксы.