1) Общий, в одну сторону направленный дрейф, о природе которого

мы почти ничего не знаем, но о котором мы можем подозревать, что

характер его по преимуществу динамический (например, тенденции

к усилению или ослаблению ударения, к большей или меньшей звон-

кости звуков); 2) выравнивающая тенденция, направленная на со-

хранение или восстановление фундаментальной фонетической систе-

мы языка; 3) предохраняющая тенденция, выступающая тогда, когда

основной дрейф угрожает слишком серьезным морфологическим рас-

стройством. Я ни на минуту не воображаю, будто всегда возможно

выделить эти три стихии или будто этого чисто схематического ана-

лиза достаточно для выяснения тех сложных сил, которыми обус-

ловлено конкретное фонетическое развитие. Фонетическая система не

является неизменной, но изменяется она куда медленнее, чем входя-

щие в ее состав звуки. Любой имеющийся в ней фонетический эле-

мент может претерпеть радикальное изменение, а сама система со-

хранится в неприкосновенности. Было бы нелепо утверждать, будто

нынешняя фонетическая система английского языка тождественна с

древней индоевропейской, и все же весьма любопытно отметить, что

даже теперь английские ряды начальных согласных

p t k

b d g

f th h

в точности соответствуют санскритским рядам

b d g

bh dh gh

p t k

Отношение между фонетической системой и индивидуальным звуком

в общем параллельно между морфологическим типом языка и одной из

его специфических морфологических черт. И фонетическая система, и

фундаментальный тип языка чрезвычайно консервативны, как бы ни про-

тиворечили этому утверждению явления поверхностного порядка. Что из

них консервативнее, мы сказать не можем. Я подозреваю, что они связа-

169

ны между собою каким-то особым образом, каким именно - мы в насто-

ящее время не можем полностью уразуметь.

Если бы всем фонетическим изменениям, вызванным к жизни фо-

нетическим дрейфом, дано было реализоваться, то весьма вероятно,

что в большинстве языков обнаруживались бы в большом количестве

иррегулярности в морфологии, находящиеся в полном отрыве от ос-

новной формальной схемы этих языков. Звуковые изменения проис-

ходят механически. Поэтому они затрагивают то какую-либо морфо-

логическую группу в целом - это еще не беда, - то одну лишь

часть морфологической группы, а это может повести к расстройству

системы. Так, старая англосаксонская парадигма склонения

Единств,ч. Множеств.ч.

Именительный-Винительный fot fet (раньше foti)

Родительный fotes fota

Дательный fet (раньше foti) fotum

не могла долго оставаться в таком виде. Чередование о : е было

желательным явлением в том отношении, что оно резко отграничивало

единственное число от множественного. Форма дательного падежа

единственного числа fet, хотя и оправданная исторически, скоро стала

ощущаться как бы неуместной. По аналогии с более простыми и

чаще встречающимися парадигмами создана была форма fote (ср.,

например, fisc 'рыба', дательный падеж единственного числа fisce).

Fet, в качестве формы дательного падежа, вышло из употребления.

Отныне гласный о распространился по всему единственному числу.

Как следствие этого, формы падежей родительного и дательного мно-

жественного числа, с гласным о, стали казаться неуместными. Форма

именительного-винительного fet употреблялась, конечно, гораздо ча-

ще, чем соответствующие формы родительного и дательного. Эти по-

следние не могли, в конце концов, не подчиниться аналогии с fet.

Поэтому в самом начале среднеанглийского периода мы видим, что

старая парадигма уступила место более регулярной, а именно:

Единств.ч. Множеств.ч.

Именительный-Винительный *fot *fet

Родительный *fotes fete

Дательный fote feten

Формы, отмеченные звездочкой, это - те старые ячейки, вокруг

которых образовалась новая парадигма. Формы без звездочек не про-

исходят непосредственно от своих формальных прототипов. Они -

подстановки по аналогии.

История английского языка кишит такими примерами выравнива-

ния и распространения по аналогии. Было время, когда elder и eldest

были единственными возможными формами сравнительной и превос-

ходной степени от old 'старый' (ср. немецкие alt, `alter, der `alteste;

гласным, следовавшим за old-, alt- первоначально был i, который и

изменял качество корневого гласного). Общая аналогия с подавляю-

щим большинством английских прилагательных привела, однако, к

170

замене форм elder и eldest формами с неизмененной гласной older

и oldest. Слова elder и eldest сохранились лишь пережиточно в ка-

честве более или менее архаичных обозначений соответственно стар-

ших и самых старших брата и сестры. Это иллюстрирует то поло-

жение, что слова, психологически оторвавшиеся от своих этимологи-

ческих или формальных групп, обнаруживают тенденцию сохранения

следов фонетических законов, которые иначе ничего приметного в

языке бы не оставили, или же следов морфологического процесса,

уже давно утратившего свою жизненность. Внимательное изучение

таких пережитков, или атрофированных форм, может быть полезным

для реконструкции ранней истории данного языка и для плодотвор-

ных предположений о его отдаленнейших связях.

Аналогия не только переделывает формы внутри родственной

группы форм (т.е. <парадигмы>) - ее влияние может простираться

значительно дальше. Так, из ряда функционально равнозначных эле-

ментов иногда выживает только один, а остальные подчиняются по-

стоянно расширяющемуся влиянию аналогии. Это, например, случи-

лось в английском языке с множественным числом на -s. Первона-

чально ограниченное определенным, правда, весьма многочисленным,

классом имен мужского рода, множественное число на -5 постепенно

распространилось на все имена, за исключением небольшой их гор-

сточки, доныне сохраняющей почти окончательно вымершие типы

образования множественного числа (foot 'нога' : feet, goose 'гусь' :

geese, tooth 'зуб' : teeth, mouse 'мышь' : mice, louse 'вошь' : lice;

ox 'вол' : oxen, child 'дитя' : children, sheep 'овца' : sheep, deer

'олень' : deer). Таким образом, аналогия не только регулирует ир-

регулярности, появившиеся в результате фонетических процессов, но

и расстраивает издавна установившуюся систему форм обычно в на-

правлении ее упрощения и упорядочения. Эти преобразования по

аналогии почти что всегда являются симптомами общего морфологи-

ческого дрейфа языка.

Морфологическое явление, представляющееся случайным послед-

ствием фонетического процесса, как, например, английское множест-

венное число с измененным гласным, подвержено распространению

по аналогии не в меньшей мере, чем старые морфологические явле-

ния, возникшие по причинам нефонетического порядка. Раз гласный

е в таком среднеанглийском слове, как fet, был отнесен к формам

лишь множественного числа, не было теоретически никаких препят-

ствий к тому, чтобы чередование типа fot : fet и mus : mis устано-

вилось в качестве продуктивного типа различения категории числа в

именах. В действительности этого не произошло. Образование мно-

жественного числа по типу fot : fet упрочилось ненадолго. Призван-

ное на время к жизни одним из поверхностных дрейфов в языке,

оно в среднеанглийский период было отброшено в сторону более

могучим дрейфом, направленным на использование простых разли-

чительных форм. Для столь прозрачной символизации, как чередо-

вание типа foot : feet, время было упущено, - она уже не пред-

171

ставляла для английского языка никакого серьезного интереса. Те

примеры этого типа, которые возникли законно, т.е. в результате

чисто фонетических процессов, были на время допущены, но тип как

таковой никогда не имел шансов на распространение.

Иначе обстояло дело в немецком языке. Весь ряд фонетических

изменений, покрываемых термином <умлаут>, в том числе и переход

u в `u и au в oi (пишется а`u), обрушился на немецкий язык в такую

пору, когда общий дрейф к морфологическому упрощению еще не

был сильным, а потому появившиеся в связи с этим новые типы

формообразования (например, Fuss 'нога' : F`usse; fallen 'падать' :

f`allen 'валить'; Horn 'рог': Geh`orne 'множество рогов'; Haus 'дом':

H`auslein 'домик') могли не только удержаться в неприкосновенности,

но и распространиться на такие формы, которые не относились за-

конно к их сфере влияния. <Умлаут> доныне очень живой символи-

ческий процесс в немецком языке - возможно, даже более живой

теперь, нежели в средние века. Такие образовавшиеся по аналогии

формы множественного числа, как Baum 'дерево' : b`aume (ср. в

средневерхненемецком bourn : bourne), и производные образования,

как lachen 'смеяться' : Gel`achter 'смех' (ср. в средневерхненемецком

gelach), показывают, что перегласовка установилась в качестве про-

дуктивного морфологического процесса. В некоторых диалектах этот

процесс развился еще дальше, чем в стандартном немецком языке,

по крайней мере в некоторых отношениях. Так, например, в языке

идиш^ <умлаутное> множественное число распространилось и на сло-

ва, для которых нет соответствующих прототипов множественного

числа в средневерхненемецком или таких же соответствующих парал-

лелей в современном немецком литературном языке, как-то: tog 'день' :

teg 'дни' (по-немецки Tag : Tage) по аналогии с gast 'гость' : gest

'гости' (по-немецки Gast : G`aste), shuch^ 'башмак' : shich 'башмаки'

(по-немецки Schuh : Schuhe), по аналогии с fus 'нога' : fis 'ноги'.

Возможно, что <умлаут> пройдет положенный ему путь развития и

перестанет быть в немецком языке живым функциональным процес-

сом, но время это пока еще далеко. Осознание же <умлаута> как

явления чисто фонетического порядка полностью улетучилось не-

сколько столетий тому назад. В настоящее время <умлаут> - строго

морфологический процесс, ни в коей мере не механическое приспо-

собление артикуляции. Мы имеем в нем прекрасный пример того,

как простой фонетический закон, сам по себе не наделенный значи-

мостью, может, в конце концов, окрасить или преобразовать обшир-

ные области морфологии языка.

^Идиш (еврейский язык) обособился от прочих немецких диалектов в конце

XV - начале XVI в. Поэтому он может служить хорошим критерием при оп-

ределении силы тенденции к <умлауту>, тем более что в нем развился мощный

др^ф в сторону аналитической техники.

^Ch как в немецком Buch 'книга'.

172

IX. Как языки влияют друг на друга

Подобно культурам, языки редко бывают самодостаточными.

Потребности общения заставляют говорящих на одном языке

вступать в непосредственный или опосредованный контакт с го-

ворящими на соседних или культурно доминирующих языках.

Это общение может быть дружеским или враждебным. Оно мо-

жет развиваться в плане ординарных деловых и торговых отно-

шений или же состоять в заимствовании или взаимном усвоении

духовных ценностей - искусства, науки, религии. Трудно найти

вполне изолированный язык или диалект, - и менее всего сре-

ди первобытных народов. Бывают столь небольшие по численно-

сти племена, что для них браки с другими племенами, говоря-

щими на иных диалектах или даже на вовсе неродственных

языках, - явление самое обычное. Можно даже высказать

предположение, не имеют ли смешанные браки, межплеменные

торговые отношения и общекультурные взаимные связи на низ-

ших ступенях развития даже относительно большее значение,

чем у нас. Каков бы ни был уровень или характер взаимного

контакта между соседними народами, он в общем итоге всегда

достаточен для установления какой-то степени языкового взаимо-

влияния. Зачастую влияние развивается преимущественно в од-

ном направлении. Естественно, что у языка страны, на которую

смотрят как на средоточие культуры, больше данных оказывать

заметное влияние на другие языки, распространенные по сосед-

ству с ним, нежели испытывать на себе их влияние. Китайский

язык в течение веков наводнял лексикон языков корейского,

японского и вьетнамского, ничего от них взамен не получая. В

средневековой и новой Европе французский язык оказывал схо-

жее, хотя, вероятно, не столь подавляющее влияние. Английский

язык заимствовал великое множество слов из французского язы-

ка норманских завоевателей, позже и из придворного француз-

ского языка Иль-де-Франса, усвоил оттуда же некоторое коли-

чество аффиксальных элементов деривационной значимости (на-

пример, -ess, как в слове princess 'принцесса', -ard, как в слове

drunkard 'пьяница', -ty как в слове royalty 'королевский сан'),

получил от контакта с французским как бы некий лишний сти-

173

мул в своей общей тенденции к развитию аналитизма' и даже

претерпел под влиянием французского - правда незначительное -

изменение своей фонетической системы (например, начальные v

и j в таких словах, как veal 'телятина' и judge 'судья'; в

словах англосаксонского происхождения эти звуки могут встре-

чаться только после гласных, например, over 'сверх', hedge 'из-

городь'). Английский язык со своей стороны не оказал сколько-

нибудь заметного влияния на французский.

Самый простой вид влияния, оказываемого одним языком на дру-

гой, сводится к <заимствованию> слов. Когда есть налицо культурное

заимствование, есть полное основание ожидать соответствующего за-

имствования слов. Когда древние германские народы северной Евро-

пы, вследствие своего торгового или военного контакта с римлянами,

ознакомились с виноделием и мощеными дорогами, было только ес-

тественно, что они приняли латинские слова в качестве наименований

для нового напитка (vinum 'вино', английское wine и немецкое Wein)

и неизвестного им рода дороги (strata [via] 'мощеная дорога, мосто-

вая', английское street и немецкое Strasse 'улица'). Позже, когда в

Англии было введено христианство, множество связанных с ним слов,

как bishop 'епископ' и angel 'ангел', проникло в английский язык.

И процесс этот непрерывно продолжался до наших дней: каждая

новая культурная волна приносила с собою новый груз лексических

заимствований. Тщательное изучение таких заимствованных слов мо-

жет служить интересным комментарием к истории культуры. Роль

различных народов в развитии и распространении культурных цен-

ностей можно почти в точности установить путем выяснения, в какой

мере их лексика просачивалась в лексику других народов. То, на-

пример, что образованный японец едва ли может построить литера-

турно хотя бы одну фразу, не используя китайских ресурсов, или

что доныне языки тайский, бирманский и кхмерский пестрят заим-

ствованиями из санскрита и пали, проникшими столетия назад вместе

с индийским буддизмом, или что, аргументируя в пользу или против

преподавания латыни и греческого, мы неизбежно насыщаем нашу

аргументацию словами, пришедшими к нам из Рима и Афин, - все

эти факты косвенно дают нам указания на значение в мировой ис-

тории древней китайской культуры, буддизма, классической среди-

земноморской цивилизации. Можно насчитать пять языков, игравших

преобладающую роль в истории в качестве проводников культуры.

Это языки классический китайский, санскрит, арабский, греческий и

латинский. В сравнении с ними даже такие культурно важные языки,

как древнееврейский и французский отходят на второй план. Нас

' Впрочем, прежние исследователи английского языка чрезмерно преувеличи-

вали это общее <дезинтегрирующее> воздействие французского языка на средне-

английский. Еще задолго до того, как он стал подвергаться французскому вли-

янию, английский язык уже далеко продвинулся в сторону более аналитической

структуры.

174

может несколько огорчить тот факт, что общекультурное влияние

английского языка в этом отношении представляется почти что ни-

чтожным. Английский язык широко распространился в результате

колонизации англичанами огромнейших территорий, но нет никаких

данных, которые бы свидетельствовали о том, чтобы он проник в

лексическое нутро каких-либо иных языков, наподобие того как

французский окрасил своей лексикой английский или как арабский

наводнил своими словами персидский и турецкий. Этот факт сам по

себе показателен для суждения о силе национализма, как политического,

так и культурного, в течение последнего столетия. В наше время ок-

репло психологическое сопротивление заимствованию или, вернее, но-

вым источникам заимствования^; такого сопротивления не было сколько-

нибудь заметно в средние века или в эпоху Возрождения.

Но может ли заимствование слов встречать сопротивление, более

глубинное по своей природе? Обычно считается, что характер и раз-

меры заимствования зависят исключительно от исторических фактов

культурного общения; считается, что если, например, немецкий язык

меньше английского заимствовал из языков латинского и француз-

ского, то это только потому, что у Германии с культурными обла-

стями классического Рима и Франции были менее глубокие связи,

чем у Англии. Это в значительной мере верно, но это не вся правда.

Мы не должны преувеличивать физическое значение норманнского

завоевания и не должны недооценивать того обстоятельства, что гео-

графически центральное положение Германии делало ее особо Чувст-

вительной к французским влияниям XVII и XVIII вв. Представляется

весьма вероятным, что психологическая позиция самого заимствую-

щего языка в отношении языкового материала в значительной мере

обусловливает его восприимчивость к чужеродным словам. В англий-

ском языке уже давно развивалась тенденция к вполне объединен-

ному, неразложимому слову, независимо от того, односложное оно

или многосложное. Такие слова, как credible 'вероятный', certitude

'достоверность', intangible 'неосязаемый', вполне приемлемы в анг-

лийском, потому что каждое из них выражает единую, точно выде-

ленную идею и потому что их формальное разложение (cred-ible,

cert-itude, in-tang-ible) не представляется необходимым для неиску-

шенного ума (cred-, cert- и tang- не обладают по-английски реальной

значимостью, сравнимой со значимостью good- в goodness 'доброта').

Такое слово, как intangible, коль скоро оно прижилось, есть уже

почти столь же простая, психологически неделимая единица, как лю-

бой односложный корень (например, vague 'смутный', thin 'тонкий',

grasp 'хватать'). В немецком же языке многосложные слова имеют

тенденцию разлагаться на значащие элементы. Поэтому многие фран-

цузские и латинские слова, в свое время заимствованные по мере

проникновения определенных культурных влияний, не смогли удер-

^ Ибо и теперь новым научным инструментам и патентованным медицинским

средствам мы даем греческие и латинские названия.

жаться в языке. Латино-немецкие слова, вроде kredibel 'вероятный'

и франко-немецкие вроде reussieren 'успевать', не давали возможно-

сти неискушенному уму усвоить их согласно обычным нормам ощу-

щения и трактования слова. Неискушенный ум как бы спрашивал:

<Я готов принять ваше kredibel, если вы будете столь любезны объ-

яснить мне, что значит kred->. Поэтому-то немецкий язык, когда

возникала надобность в новых словах, считал, как общее правило,

более для себя легким создавать их из собственных своих ресурсов.

Психологический контраст между языками английским и немецким

в их отношении к чужеродному лексическому материалу есть такого

рода контраст, который может быть прослежен во всех частях земного

шара. На атабаскских языках Северной Америки говорят народы, у

которых поразительно разнообразные культурные связи с другими

народами, и все же мы не можем усмотреть, чтобы какой-либо ата-

баскский диалект сколько-нибудь широко заимствовал^ слова из ка-

кого-нибудь соседнего языка. Эти языки всегда находили более лег-

ким создавать новые слова путем сложения имеющихся под рукой

элементов. В них по этой причине проявилась высокая степень со-

противляемости языковому отражению внешнего культурного опыта

говорящего на них населения, Кхмерский и тибетский языки в их

реакции на санскритское влияние являют в высшей степени поучи-

тельный контраст. Оба эти языка - аналитические, каждый из них

коренным образом отличается от изысканно сложного, флективного

языка Индии. Кхмерский язык - изолирующий, но, в противопо-

ложность китайскому, он включает много многосложных слов, эти-

мологический состав которых роли не играет. Поэтому-то, подобно

тому как в английский проникли заимствования из французского и

латинского, в кхмерском языке открылся свободный доступ великому

множеству санскритских слов, многие из коих сохраняются в широ-

ком употреблении и поныне, - им не было оказано психологического

сопротивления. Иное мы видим в тибетском языке. Хотя классическая

тибетская литература была лишь рабским сколком с индийской буд-

дийской литературы и нигде буддизм не утвердился столь прочно,

как в Тибете, представляется прямо удивительным, сколь мало сан-

скритских слов нашло себе доступ в этот язык. Тибетский язык

оказал величайшее сопротивление многосложным санскритским сло-

вам из-за того, что слова эти не могли автоматически разлагаться на

значащие слоги, как бы это требовалось для удовлетворения тибет-

ского чувства языковой формы. Поэтому тибетскому языку пришлось

значительное большинство санскритских слов передавать собственны-

ми эквивалентами. Тибетское чувство формы получило удовлетворе-

ние, хотя, с другой стороны, буквальные переводы иностранных тер-

минов сплошь и рядом должны были казаться насилием над подлин-

ной тибетской речью. Даже собственные имена санскритских ориги-

налов тщательно переводились по своим составным элементам на ти-

^ Можно даже сказать, что почти вовсе не заимствовал.

бетский язык; так, например, имя Swya-garbha 'sun-bosomed'/ 'солнце-

чревный' было передано по-тибетски Nyi-mai snying-po 'sun-of heart-

the, the heart (or essence) of the sum'/'coAHiie-or сердце-это, сердце

(или сущность) солнца'. Изучение того, как язык реагирует на на-

плыв чужеродных слов, отбрасывает ли их, переводит ли или сво-

бодно перенимает, - может дать много ценного для уяснения при-

сущих ему формальных тенденций.

Заимствование чужеродных слов всегда сопряжено с их фонети-

ческими изменениями. Конечно, в них встречаются чуждые звуки

или особенности акцентуации, которые не подходят под фонетические

нормы заимствующего языка и которые поэтому подвергаются изме-

нению, с тем чтобы насилие над этими нормами было сведено к

возможному минимуму. Сплошь и рядом встречаются фонетические

компромиссы. Такое английское слово, как недавно проникшее из

французского camouflage 'маскировка', в том виде, как оно обычно

ныне произносится, не отвечает ни английскому, ни французскому

фонетическому типу. Придыхательное k, неясный гласный второго

слога, особое качество 1 и последнего а и, главное, сильное ударение

на первом слоге, - все это результат неосознанного приспособления

к английским произносительным нормам. Всеми этими чертами анг-

лийское слово camouflage резко отличается от того же слова, произ-

носимого французами. С другой стороны, наличие долгого интенсив-

ного гласного в третьем слоге и конечная позиция звука zh (как г

в слове azure 'лазурь') явно чужды английскому языку, совершенно

так же, как в среднеанглийском начальные ; и v* должны были на

первых порах казаться необычными, не вполне отвечающими англий-

ской норме (теперь эта необычность уже изжита). Во всех этих че-

тырех случаях - начальное j, начальное v, конечное zh, безударное

долгое а - английский язык не перенял новых звуков, а только

расширил употребление старых.

Случается, что проникает новый звук, по-видимому, лишь для

того, чтобы скоро потом исчезнуть. Ко времени Чосера старое анг-

лосаксонское и (писалось у) уже давно потеряло свою огубленность

и превратилось в i, но появился новый звук и в целом ряде заим-

ствованных из французского слов в таких словах, как due 'должный',

value 'ценность', nature 'природа'). Новое и продержалось недолго;

оно превратилось в дифтонг iu и слилось с исконным дифтонгом iw

таких слов, как new 'новый' и slew 'убил'. В конце концов этот

дифтонг преобразился в уи, переменив место ударения: dew 'роса '(из

англосаксонского deaw), как и due (во времена Чосера du). Такого

рода факты показывают, с каким упорством сопротивляется язык

радикальному нарушению его фонетической системы.

И тем не менее мы видим, что языки влияют друг на друга в

фонетическом отношении, и это совершенно не связано с усвоением

звуков вместе с заимствуемыми словами. Один из самых любопытных

* См. с. 174.

177

фактов, который должна отметить лингвистика, это - наличие по-

разительных фонетических параллелей в совершенно неродственных

или весьма отдаленных по родству языках, распространенных в ог-

раниченной географической области. Эти параллели становятся осо-

бенно показательными, если их рассматривать контрастивно в широ-

кой фонетической перспективе. Вот несколько примеров. В герман-

ских языках, в целом, отсутствуют назализованные гласные. А между

тем в некоторых верхненемецких (швабских) диалектах имеются на-

зализованные гласные там, где прежде был гласный плюс носовой

согласный (n). Случайность ли, что это как раз те диалекты, которые

распространены по соседству с французским языком, широко исполь-

зующим назализованные гласные? Далее, у языков голландского и

фламандского есть некоторые общие фонетические черты, противо-

поставляющие их, скажем, севернонемецким и скандинавским диа-

лектам. Одна из этих черт - это наличие непридыхательных глухих

смычных (p, t, k), обладающих особым металлическим качеством,

напоминающим соответствующие французские звуки. Эти смычные

резко отличаются от более сильных, придыхательных смычных, пред-

ставленных в английском, севернонемецком и датском языках. Даже

если мы признаем, что непридыхательные смычные более архаичны,

что они - сохранившиеся потомки древних германских согласных,

не представляется ли все же знаменательным историческим фактом,

что голландские диалекты, соседние с французским, оказались ог-

ражденными от изменения этих согласных, которое соответствовало,

по-видимому, общему германскому фонетическому дрейфу? Еще бо-

лее разительную картину являет специфическое сходство в отношении

некоторых фонетических черт между русским и другими славянскими

языками и неродственными им урало-алтайскими языками^ Повол-

жья. Так, например, специфическому гласному звуку, русскому ы^,

можно найти урало-алтайские аналогии, но вместе с тем он полностью

отсутствует в языках германских, греческом, армянском и индоиран-

ских, т.е. в ближайших индоевропейских родичах славянских языков.

Мы вправе по меньшей мере предположить, что этот славянский

гласный исторически находится в какой-то связи со своими урало-

алтайскими параллелями. Один из наиболее головоломных случаев

фонетического параллелизма мы находим в многочисленных амери-

канских индейских языках, распространенных к западу от Скалистых

гор. Даже при самом пристальном рассмотрении мы можем устано-

вить наличие по меньшей мере четырех совершенно неродственных

языковых групп на территории от Южной Аляски до центральной

Калифорнии. И тем не менее у всех, за редчайшими исключениями,

языков на этом громадном пространстве имеются некоторые общие

^Угрофинскими и тюркскими (татарскими).

^В терминах Суита его, по-видимому, можно определить как задний (или,

лучше, между задней и ^средней> позицией), верхнего подъема, узкий, неогуб-

ленный. Он в общем соответствует индоевропейскому долгому и.

178

существенные фонетические черты. Важнейшая из них - это наличие

<глоттализованного> ряда смычных согласных совершенно особого

образования и вполне специфического акустического эффекта^. В се-

верной части означенной территории все языки, родственны ли они

между собой или нет, обладают также различными глухими l-звуками

и рядом <велярных> (задненебных) смычных согласных, этимологи-

чески отличных от обычного ряда k. Трудно поверить, чтобы эти

три столь специфические фонетические черты, указанные мною, мог-

ли развиться независимо в соседних языковых группах.

Как же объяснить эти и сотни им подобных фонетических совпа-

дений? В отдельных случаях мы, быть может, имеем дело в дейст-

вительности с явлениями, восходящими к общему источнику, обус-

ловленными генетическим родством, доказать которое при нынешнем

уровне наших знаний мы не в состоянии. Но такое объяснение много

нам не даст. Оно, например, должно быть решительно отвергнуто в

отношении двух из трех приведенных мною европейских примеров:

и назализованные гласные, и славянское ы безусловно вторичного

происхождения в индоевропейских языках. Как бы мы ни рассмат-

ривали подобного рода явления, мы не можем избежать вывода, что

некоторые звуки речи или некоторые особые способы артикуляции

обнаруживают тенденцию распространяться вширь по определенной

территории, наподобие того как те или иные элементы культуры

излучаются как бы из единого географического центра. Можно пред-

положить, что индивидуальные варианты произношения, появляющи-

еся на стыках языковых областей, вследствие ли непроизвольного

косвенного влияния чужих речевых навыков или же вследствие пря-

мого переноса чужеродных звуков в речь двуязычного населения, в

дальнейшем постепенно усваиваются фонетическим дрейфом языка.

Поскольку в фонетическом отношении каждый язык дорожит не

столько своими звуками как таковыми, сколько объединяющей их

системой, нет в действительности никаких препятствий к тому, чтобы

он непроизвольно усваивал чужеродные звуки, которым удалось про-

никнуть в его гамму индивидуальных вариантов, конечно при ус-

ловии, что эти новые варианты (или количественно окрепшие преж-

ние варианты) согласуются с направлением исконно присущего ему

дрейфа.

Небольшая иллюстрация может помочь уяснению этой точки зре-

ния. Предположим, что два соседних неродственных языка, А и B,

оба имеют глухие звуки типа l (вроде уэльсского ll). Мы делаем

предположение, что это не случайность. Допустим, что сравнительное

лингвистическое исследование позволяет нам установить, что глухим

l-звукам в языке А соответствуют ряды сибилянтов в родственных

ему языках, что прежнее чередование s : sh сменилось новым чере-

^По-видимому, имеются аналогичные или почти аналогичные звуки в некото-

рых языках Кавказа.

179

дованием l (глухое) : s^. Следует ли из этого, что и в языке B

глухое l имело ту же историю? Ничего подобного. Быть может, языку

В свойственна определенная тенденция к явно слышимой придыха-

тельности конца слова, вследствие чего конечное l, как и конечные

гласные, первоначально сопровождалось заметным придыханием. У

говорящих могла развиться склонность несколько предварять это глу-

хое придыхание на конце слова и тем самым <оглушать> последнюю

часть конечного l (наподобие того как звук l в таких английских

словах, как felt 'войлок', обнаруживает тенденцию к частичному ог-

лушению в предварение глухости последующего t). И все же это

конечное l со скрытой тенденцией к оглушению могло бы никогда

не развиться в настоящее глухое l, если бы наличие глухих l-звуков

в языке А не послужило неосознаваемым стимулом или косвенным

толчком к более радикальному сдвигу в соответствии с присущим

языку B дрейфу. А раз конечное глухое l появилось, его чередование

в родственных словах со срединным звонким l вполне естественно

повело к его проникновению и в середины слов. И в результате

оказывается, что и у А, и у B имеется общая существенная фонети-

ческая черта. В конце концов, их фонетические инвентари, разуме-

емые лишь как совокупности звуков, могут даже совершенно уподо-

биться друг другу, хотя, впрочем, этот крайний случай едва ли ве-

роятен на практике. Что весьма знаменательно во всех таких фоне-

тических взаимовлияниях, - это сильнейшая тенденция каждого язы-

ка охранять в неприкосновенности свою фонетическую систему. По-

скольку в данных неродственных языках одинаковые звуки выстра-

иваются по различным рядам, поскольку им присущи иные <значи-

мости> и разный <удельный вес>, постольку про эти языки нельзя

говорить, будто они в отношении своего материала отошли от линии

присущего им дрейфа. И в фонетике, и в лексике мы должны ос-

терегаться преувеличенной оценки межязыковых влияний.

Я уже мимоходом указывал, что английский язык перенял от

французского некоторое количество морфологических элементов. Ан-

глийский язык использует также некоторые аффиксы, идущие из

латыни и греческого. Кое-какие из этих чужеродных элементов, как

-ize (например, в слове materialize 'материализовать') или -able (на-

пример, в слове breakable 'ломкий', ср. break 'ломать'), продуктивны

и поныне. Но примеры, подобные этим, едва ли могут служить на-

стоящим доказательством морфологического влияния одного языка

на другой. Не говоря уже о том, что они относятся к сфере дери-

вационных значений и не затрагивают центральной морфологической

задачи выражения реляционных идей, они ничего не внесли нового

в специфическую структуру английского языка. Английский язык уже

был подготовлен к связи pity 'жалость' с piteous 'жалкий' благодаря

уже существовавшим в нем таким парам, как luck 'удача' и lucky

^Такая эволюция может быть действительно установлена в отношении одного

из атабаскских языков Юкона.

180

'удачливый'; material и materialize просто расширили ряд системы

форм, известной по таким парам, как wide 'широкий' и widen 'рас-

ширять'. Иными словами, морфологическое влияние, оказанное ино-

странными языками на английский, если опираться только на при-

меры, подобные мною приведенным, едва ли по существу отличается

от обычного заимствования слов. Усвоение суффикса -ize едва ли в

большей мере отразилось на внутреннем строении языка, нежели то

обстоятельство, что он воспринял то или иное количество новых слов.

Вот если бы в английском языке развилось новое будущее время по

образцу синтетического будущего французского языка или если бы

он усвоил из латинского и греческого их использование удвоения в

качестве функционального средства (латинское 'трогать' tango :

tetigi; греческое 'оставлять' leipo : leloipa), лишь тогда мы были бы

вправе говорить о настоящем морфологическом влиянии. Но такие

далеко идущие влияния не наблюдаются. На всем протяжении исто-

рии английского языка едва ли мы можем отметить хотя бы одно

существенное морфологическое изменение, которое бы не было пред-

определено направлением его естественного дрейфа, хотя в отдельных

случаях мы и можем предполагать, что этот дрейф в присущем ему

направлении был несколько ускорен косвенным влиянием форм фран-

цузского языка^.

Важно подчеркнуть непрерывное, самодовлеющее морфологиче-

ское развитие английского языка и весьма скромные размеры тех

влияний, которым его внутреннее строение подвергалось извне. Ис-

тория английского языка иногда изображалась в таком виде, будто

он был охвачен своего рода хаосом в связи с приходом норманов,

которые будто бы все поставили вверх дном в англосаксонском язы-

ковом наследии. Современные ученые более умеренны в своих суж-

дениях. Тот факт, что далеко идущее развитие в направлении ана-

литичности могло бы иметь место и независимо от тех внешних вли-

яний, каким подвергался английский язык, подтверждается историей

датского языка, который пошел даже дальше английского в отноше-

нии некоторых выравнивающих тенденций. Пример английского язы-

ка особо показателен. Английский язык наводнялся заимствуемыми

из французского словами на исходе средних веков, как раз в ту

эпоху, когда его дрейф к аналитическому типу был особенно силен.

Таким образом, он одновременно видоизменялся и изнутри, и на

поверхности. Удивительно поэтому не то, что он перенял некоторое

количество внешних морфологических черт, наслоившихся на его

грамматический инвентарь; удивительно другое, а именно, что, во-

преки тем преобразующим влияниям, которым он подвергался, он

все же остался до такой степени верен своему собственному типу и

' В области синтаксиса можно, правда, отметить некоторые французские и

латинские влияния, но сомнительно, проникли ли они глубже сферы письменного

языка. Многое в области этого рода влияний относится скорее к литературному

стилю, нежели собственно к морфологии.

181

^.

^ ;_;_$<

V- А"

Sfe- -1

исторической линии своего дрейфа. Картина, устанавливаемая на дан-

ных английского языка, всецело подтверждается всем тем, что мы

достоверно знаем из истории других языков. Нигде мы не видим

ничего, кроме поверхностных морфологических взаимовлияний. Из

всего этого мы можем сделать один из нижеследующих выводов: что

действительно существенное морфологическое влияние не вполне,

быть может, невозможно, но во всяком случае его действие настолько

медлительно, что оно едва ли может быть прослежено на том срав-

нительно малом отрезке языковой истории, который доступен нашему

наблюдению; либо что для глубоких морфологических потрясений

извне необходимы особо благоприятные условия, скажем, исключи-

тельная неустойчивость языкового типа или же необычная степень

культурного взаимообщения, т.е. такие условия, которых мы не на-

ходим в нашем документально достоверном материале; либо, наконец,

что мы вообще не вправе умозаключить о способности одного языка

непосредственно оказывать преобразующее морфологическое влияние

на другой язык.

И вместе с тем мы все же не можем не считаться с тем поража-

ющим фактом, что определенные морфологические черты зачастую

оказываются распространенными на большой территории среди су-

щественно различных языков, столь даже различных, что их принято

считать генетически неродственными. Иногда мы можем предпола-

гать, что морфологическое сходство есть чисто случайное совпадение,

что одинаковое морфологическое явление независимо возникло в не-

родственных языках. Но территориальное распространение некоторых

морфологических фактов иногда столь специфично, что нельзя от

него попросту отмахнуться. За ним должна стоять какая-то истори-

ческая обусловленность. В связи с этим нелишне вспомнить, что по-

нятие <языкового семейства> никогда не окончательно^ в ограничи-

тельном смысле. Мы можем только сказать с законной долей уве-

ренности, что такие-то и такие-то языки восходят к общему источ-

нику, но мы не можем говорить, что такие-то другие языки генети-

чески между собою не связаны. Мы можем лишь ограничиться ут-

верждением, что не располагаем совокупными данными в пользу их

родства, а следовательно, что вывод об общности их происхождения

не является абсолютной необходимостью. А раз это так, не представ-

ляется ли вероятным, что ряд фактов морфологического сходства

между различными языками на определенной территории есть лишь

пережиток общности их типа и фонетического состава, затемненный

до неузнаваемости в результате разрушающей работы разнонаправ-

ленных дрейфов? Между современными языками английским и ир-

ландским есть еще как будто достаточно лексического и морфологи-

ческого сходства, чтобы позволить нам сделать относительно обосно-

ванный вывод об их генетическом родстве, и притом только на основе

свидетельств их современного состояния. Конечно, такой вывод по-

См. С.142.

182

" ..>

казался бы несколько легковесным по сравнению с тем, который мы

действительно можем сделать об их родстве, привлекая для доказа-

тельства имеющиеся в нашем распоряжении исторические и сравни-

тельные данные. Однако, даже только на современных данных обос-

нованный вывод в этом случае не так уж плох. Но пройдут еще два

или три тысячелетия, и черты сходства между английским и ирланд-

ским языками, вероятно, до того сгладятся, что, пожалуй, придется

регистрировать их, если исходить только из их описательных харак-

теристик, как языки <неродственные>. У них еще будут общими

некоторые основные морфологические черты, но по достоинству оце-

нить их будет затруднительно. Только в свете контрастной перспек-

тивы, в сравнении с еще более далекими языками, такими, как ба-

скский или финский, эти пережиточные черты сходства получат по-

длинную историческую значимость.

Можно только подозревать, что многие из наиболее знамена-

тельных совпадений морфологического порядка в признаваемых

<неродственными> языках следует объяснять именно как такого

рода пережитки. Теория <заимствования> представляется совер-

шенно неподходящей для объяснения тех фундаментальных

структурных черт, таящихся в самой сердцевине языкового це-

лого, общность которых устанавливается, скажем, в языках се-

митских и хамитских, в различных суданских языках, в языках

малайо-полинезийских, мон-кхмерских" и мунда^, в языках ата-

баскских, тлингит и хайда. Мы не должны слишком поддавать-

ся робости специалистов, которым порой решительно недостает

того, что я назвал <контрастной перспективой>.

Делались попытки объяснить территориальное распространение

этих фундаментальных структурных черт при помощи теории диф-

фузии. Мы знаем, что мифы, религиозные идеи, типы социальной

организации, хозяйственные изобретения и иные элементы культуры

распространяются от пункта к пункту, постепенно оседая, как у себя

дома, в таких культурах, которым они первоначально были чужды.

Мы также знаем, что не менее свободно, чем культурные ценности,

распространяются и слова, что могут <заимствоваться> и звуки, что

даже морфологические элементы могут перениматься. Мы можем пой-

ти дальше и установить, что некоторые языки, по всей видимости,

переняли те или другие структурные черты в результате испытанного

ими влияния со стороны соседних языков. Рассмотрение подобных

случаев^, однако, почти неизбежно вскрывает тот знаменательный

факт, что мы имеем дело лишь с поверхностными наростами на мор-

^ Группа языков юго-восточной Азии, наиболее известным представителем ко-

торых является кхмерский язык.

" Группа языков северо-восточной Индии.

'" Я имею в виду, например, наличие послелогов в верхнечинукском диалекте,

что, очевидно, объясняется влиянием соседних сахаптинских языков, а также

использование в языке такелма инструментальных префиксов, которые, по всей

видимости, были внушены соседними <хоканскими> языками (шаста, карок).

183

фологической ткани языка. Поскольку непосредственные имеющиеся

в нашем распоряжении исторические свидетельства не дают нам до-

подлинно убедительных примеров глубоко проникающего морфоло-

гического влияния путем диффузии, т.е. распространения вширь, по-

стольку нам лучше не слишком полагаться на теорию диффузии.

Таким образом мы, как правило, предпочитаем относить ббльшую

часть совпадений и расхождений языковой формы - фонетической

системы и морфологии - за счет автономного дрейфа каждого языка,

а не объяснять их осложняющим воздействием обособленных явле-

ний, распространившихся и сгруппировавшихся то в том, то в другом

направлении. Язык, вероятно, наиболее самодовлеющий, наиболее ус-

тойчивый и способный к сопротивлению изо всех социальных фено-

менов. Легче уничтожить его, нежели подвергнуть разложению его

индивидуальную форму.

Г^'

^ 1