На примере русской армии

Почему армии? Да потому, что именно она, по мнению А. Деникина, в 1917 году сыграла решающую роль в судьбах России: «Исследуя понятие "власть" по отношению ко всему дооктябрьскому периоду русской революции, мы, в сущности, говорим лишь о внешних формах ее. Ибо в исключительных условиях мировой войны небывалого в истории масштаба, когда 12% всего мужского населения было под ружьем, вся власть находилась в руках Армии»⁴³⁵. «Впервые в России была собрана армия такого размера и такого типа. В начале 1917 г. в армии и на флоте состояли 11 млн. человек — это были мужчины в расцвете сил...* Армия стала небывалым для России форумом социального общения, тем более не поддающегося политической цензуре»⁴³⁶.

Армия является оптимальным объектом для наблюдения еще и потому, что она, по верному замечанию Л. Троцкого, «представляет собою сколок общества, которому служит, с тем отличием, что она придает социальным отношениям концентрированный характер, доводя их положительные и отрицательные черты до предельного выражения»⁴³⁷.

Отречение

А Деникин, варившийся в гуще армейской жизни, вспоминал: «Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения и в массе своей было, во всяком случае, лояльно... Как явление общее, в офицерском корпусе было стремление отделить особу

* По данным С. Кара-Мурзы, классовый состав армии «был примерно таков: 60-66% крестьян, 16-20% пролетариев (из них 3,5-6% фабрично-заводских рабочих), около 15% — из средних городских слоев» (С. Кара-Мурза... С. 91.). Головин приводит статистические данные, согласно которым армия на 90-92% состояла из выходцев с сельской местности и только на 8-10% — из горожан. (Головин Н.Н... С. 82,403.)

99

государя от той придворной грязи, которая его окружала, от политических ошибок и преступлений царского правительства, которое явно и неуклонно вело к разрушению страну и к поражению армию. Государю прощали, его старались оправдать... В солдатской толще идея монархизма глубоких мистических корней не имела. Еще менее, конечно, эта малокультурная масса отдавала себе тогда отчет в других формах правления, проповедуемых социалистами разных оттенков. Известный консерватизм, привычка жить, как «испокон века», внушение церкви — все это создавало определенное отношение к существующему строю, как к чему-то вполне естественному и неизбежному... Как бы то ни было, настроение армии являлось достаточно благоприятным и для идеи монархии, и для династии. Его легко было поддерживать»⁴³⁸. Солдаты шли в бой под лозунгом «За веру, царя и Отечество». Параграф первый «Устава 1874 года о всеобщей воинской повинности» гласил: «Защита престола и Отечества есть священная обязанность каждого русского подданного...» Отречение царя от престола во время войны для солдат было равносильно освобождению от присяги, потере смысла войны.

Д. Пихно предупреждал еще в 1905 г., после опубликования Манифеста, вводившего конституцию: «За веру, царя и отечество» — умирали, и этим казалась Россия. Но чтобы пошли умирать за Государственную Думу — вздор»⁴³⁹. Наблюдения С. Витте подтверждали данный прогноз: «Я вынес то глубокое впечатление, что армия после... (Манифеста) находилась в весьма революционном настроении, что многие военачальники скисли и спасовали не менее, нежели некоторые военные и гражданские начальники в России, что армия была нравственно совершенно дезорганизована и что шел поразительный дебош во многих частях, возвращавшихся в Россию, до тех пор покуда ему не был положен, по моей инициативе, предел посредством карательных экспедиций... и смены главнокомандующего генерала»⁴⁴⁰.

Что же можно было ожидать от армии после революции и отречения самодержца... Боевой генерал А. Деникин отвечал: «Родины не стало. Вождя распяли...»⁴⁴¹ «Армии, сбитой с толку, развращенной ложными учениями, потерявшей сознание долга и страх перед силой принуждения. А главное — потерявшей «вождя». Ни правительство, ни Керенский, ни командный состав, ни Совет, ни войсковые комитеты, по причинам весьма разнообразным и взаимно исключающим друг друга, не могли претендовать на эту роль»⁴⁴². Генерал П. Краснов в эмиграции вспоминал: «Чем он был для тех, кто умирал за него? Для тех миллионов «неизвестных солдат», что умерли в боях, для тех простых русских, что и посейчас живут в гонимой, истерзанной Родине нашей. Пусть из страшной темени лжи, клеветы и лакейского хихиканья раздастся голос мертвых и скажет нам правду о том, что такое Россия, ее вера православная и ее Богом венчанный царь»⁴⁴³. Барон Унгерн: «Не стало царей. А с ними не стало и счастья. И даже люди, ищущие смер-

100

ти, не могут найти ее»⁴⁴⁴. Генерал П. Врангель: «С падением царя пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающее его обязательства. При этом власть и эти обязательства не могли быть ничем заменены»⁴⁴⁵.

«Отечество. Увы, затуманенные громом и треском привычных патриотических фраз, расточаемых без конца по всему лицу земли русской, мы проглядели внутренний органический недостаток русского народа: недостаток патриотизма» — приходил к выводу А. Деникин⁴⁴⁶. Английский посол Бьюкенен: «Русский солдат сегодняшнего дня не понимает, за что или за кого он воюет. Прежде он был готов положить свою жизнь за царя, который в его глазах олицетворяет Россию, но теперь, когда царя нет, Россия для него не означает ничего, кроме его собственной деревни»⁴⁴⁷. Но что малограмотные солдаты! По мнению Н. Головина, истинный патриотизм был вообще редким явлением в русском обществе: «Малое сознание в интеллигентских кругах России того, что защита родины с оружием в руках является долгом каждого гражданина, приводило к тому, что интеллигент легко устраивался в тылу или на безопасных местах в армии»⁴⁴⁸. А. Деникин указывал, что в размахе дезертирства и уклонения от военной службы, «повинна наша интеллигенция едва ли не больше, чем темный народ»⁴⁴⁹.

Полковник Б. Сергеевский, окончивший в 1901 году в Санкт-Петербурге гимназию с золотой медалью, вспоминал, как отреагировали старшие на его желание поступить в военное училище: «Все преподаватели меня отговаривали; дважды вызывался я на квартиру директора для убеждения отказаться от моего «некультурного» желания. «Это позор для гимназии», — говорил мне директор. «Ведь кто идет в офицеры? Только идиоты и неудачники», — говорили другие. Воинская повинность рассматривалась как что-то дикое, неприемлемое для культурного человека. Это была не почетная обязанность, а тяжелая кара, почти каторга. Так думали либералы, так часто думал простолюдин, и, что всего удивительнее, — соответственно поступало и правительство»⁴⁵⁰. Генерал Е.Мартынов в 1912 г. передавал отношение общественности к армии: «Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война — преступление, патриотизм — пережиток старины, армия — главный тормоз прогресса, военная специальность — позорное ремесло, воинская доблесть — проявление глупости и зверства...»

Николай II подписал отречение 2 марта. Ключевую роль в отречении сыграли великий князь Николай Николаевич, начальник штаба верховного главнокомандующего ген. Алексеев и все командующие фронтами: Брусилов, Эверт, Сахаров, Рузский, адмирал Колчак. Вопрос о степени участия и осведомленности генералов в перевороте и сверже-

101

нии царя до сих пор остается открытым. Гучков в эмиграции отрицал однозначную поддержку генералитетом заговора. По его словам он оставался в неуверенности относительно того, «удалось ли бы получить участников заговора в лице представителей высшего командного состава, скорее была уверенность, что они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план»⁴⁵¹. С другой стороны, М. Лемке отмечал в середине ноября 1915 года: «Очевидно, что-то зреет... Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать... Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли, что-то у него есть, связывающее с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой деятельности». «По некоторым обмолвкам Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер ставки) видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор...»⁴³²

Свое решение поддержать отречение Николая И Алексеев мотивировал тем, что «революция в России... будет означать позорное окончание войны... Армия очень тесно связана с жизнью в тылу. Можно с уверенностью утверждать, что беспорядки в тылу приведут к тому же результату среди вооруженных сил. Невозможно требовать от армии, чтобы она спокойно продолжала воевать, пока в тылу разрастается революция...»⁴⁵³ «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках Петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии... Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху»⁴⁵⁴.

Аналогичные причины выдвигали и другие члены высшего командного состава армии, почти единодушно выдвигая при этом сохранение династического принципа. Генерал М. Бонч-Бруевич: «Легковерные люди, мы полагали, что достаточно заменить последнего царя кем-либо из его многочисленных родственников, хотя бы тем же великим князем Михаилом Александровичем... — и династия обретет былую силу»⁴⁵⁵. Генерал Сахаров в обращении к Николаю II, излив свои верноподданические чувства, писал: «Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верноподданный его величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний»⁴⁵⁶.

102

За сохранение династии в форме конституционной монархии, выступал даже лидер либералов. П. Милюков уговаривал великого князя Михаила отказаться от отречения: «Если вы откажетесь, ваше высочество, будет гибель. Потому что Россия, Россия теряет свою ось. Монарх — это ось. Единственная ось страны. Масса, русская масса, вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь, будет анархия, хаос, кровавое месиво. Монарх — это единственный центр. Единственное, что все знают. Единственное общее. Единственное понятие о власти пока в России. Если вы откажетесь, будет ужас, полная неизвестность, ужасная неизвестность, потому что не будет присяги, а присяга — это ответ, единственный ответ, который может дать народ нам всем на то, что случилось. Это его санкция, его одобрение, его согласие, без которого нельзя ничего, без которого не будет государства, России, ничего не будет»⁴⁵⁷.

Керенский убеждал великого князя в противоположном: «Ваше высочество, мои убеждения — республиканские. Я против монархии... Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете Россию. Наоборот. Я знаю настроение массы рабочих и солдат. Сейчас резкое недовольство направлено именно против монархии. Именно этот вопрос будет причиной кровавого развала. И это в то время, когда России нужно полное единство. Пред лицом внешнего врага начнется гражданская, внутренняя война. И поэтому я обращаюсь к вашему высочеству, как русский к русскому. Умоляю вас во имя России принести эту жертву! Если это жертва. Потому что, с другой стороны, я не вправе скрыть здесь, каким опасностям вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол»⁴⁵⁸. С лидером трудовиков оказался по сути согласен адмирал Колчак: «Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну»⁴⁵⁹.

Под давлением Родзянко, Львова, Керенского, а больше всего под давлением либеральной волны, поднятой Февральской революцией, которая зашла уже слишком далеко, последний Романов подписал отречение династии от престола. Планы по установлению конституционной монархии в России провалились.

Революция привела к прямо противоположному эффекту, чем ожидалось. После кратковременного патетического подъема солдат петроградского гарнизона, «войны до победного конца», российская армия стала разбегаться. Именно отречение стало одним из ключевых факторов обвального роста дезертирства в армии. Так, если среднемесячное количество учтенных дезертиров с начала войны до февраля 1917 г. составляло примерно 6346 человек, то с февраля по август — 31 000 ⁴⁶⁰, к ним нужно еще добавить незарегистрированных дезертиров, количество которых в этот период насчитывалось почти 200 000 ежемесячно. К 1 ноября 1917 г. по стране бродило более 1,5 млн. дезертиров, т.е.

103

на каждых трех чинов действующей армии приходился один дезертир*. «Уже в марте на солдатских митингах явственно чувствовались признаки разложения частей петроградского гарнизона...»⁴⁶¹ Набоков писал в апреле: «Революция нанесла страшнейший удар нашей военной силе, ее разложение идет колоссальными шагами, командование бессильно»⁴⁶². В то время генерал Людендорф облегченно вздыхал: «Наше положение было чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным... наша экономика не отвечала требованиям войны на истощение. Силы на родине были подорваны... В апреле и мае 1917 г., несмотря на одержанную победу на Эне и в Шампани, только русская революция спасла нас от гибели»⁴⁶³.