Величина мобилизационной нагрузки России и Германии на момент выхода страны из войны
Во-вторых, и в России, и в Германии революция была прежде всего восстанием против войны, Компьен погасил этот очаг революции для немецких солдат. В России, наоборот, после Февральской революции — фактической капитуляции, союзники и либералы требовали нового наступления которое привело к радикальной перегрузке возможностей российского общества. Она перешла ту точку разрушения, за которой не оставалось никакого другого пути, кроме большевистской революции.
В-третьих, после капитуляции Германии (компьенского мира) победители оказали массированную продовольственную помощь побежденным, тем самым погасив уже разгоравшийся социальный взрыв. Голод, разразившийся в Германии и Австрии, был более веским аргументом в пользу социальной революции, чем все национальные различия вместе взятые.
Этот факт отмечали современники событий, так «Нью Репаблик» уже в декабре 1918 г. писала, что Германия не удержала бы своего социального мира, если бы не помощь Запада. Запад осознал свою ошибку в отношении России и пострался не повторить ее в отношении Германии (Уткин А.И., с. 303).
После капитуляции России (брестского мира) «союзники» не только не оказали помощи России, но наоборот, в день подписания мира начали против нее интервенцию, одновременно установив блокаду против своего «бывшего союзника». Законы политэкономии объективны, эволюция социальной революции в России, в этих условиях, могла идти только в сторону ее углубления и радикализации.
Был ли для России в этой ситуации выход? К началу 1917 г. даже заядлым оптимистам становилось очевидным, что силы армии и государства были на исходе. Тем не менее А. Деникин, очевидно, был прав: «Можно делать различные предположения по поводу возможностей сепаратного мира — был ли бы он Брест-Литовским или менее тяжелым
366
для государства и нашего национального самолюбия. Но надо думать, что этот мир весною 1917 года привел бы к расчленению России и экономическому ее разгрому...»1542 Однако у революционной России оставался выбор: оборона или наступление. Мы уже видели, что во Франции в сравнимой ситуации, как только возникла опасность мятежей, Петэн сразу же прибег к тактике «обороны в глубине». А что же Россия?
В России революционная пропаганда призывала к миру и вела к развалу армии, что на первый взгляд соответствовало планам Ленина, который еще в ноябре 1914 г. в манифесте «Война и российская социал-демократия» говорил: «Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг»1543. Однако уже в 1917 г. Ленин писал: «Если бы соглашатели, вместо того чтобы помогать Керенскому гнать армию в огонь, пришли с предложением демократического мира, тогда армия не была бы так разрушена. Они должны были сказать ей: стой спокойно. Пусть в одной руке у нее будет разорванный тайный договор с империалистами и предложение всем народам демократического мира, и пусть в другой руке будет ружье и пушка, и пусть будет полная сохранность фронта»1544. В теории с такой позицией трудно поспорить, она сохраняла России миллионы жизней, армию и ее экономический потенциал. С Лениным был фактически солидарен Брусилов, который в это время отчаянно доказывал, что с разложившимися войсками наступать нельзя. Он просил оставить фронт в пассивном состоянии, чтобы сохранить хотя бы видимость боеспособности и тем самым заставить противника держать на Востоке значительные силы1545.
Но весной 1917 г. «союзники настаивали на начале активных действий на нашем фронте, — вспоминал ген. Лукомский, — с другой стороны, теплилась надежда, что, может быть, начало успешных боев изменит психологию массы и возможно будет начальникам вновь подобрать вырванные из рук вожжи»1546. В. Войтинский: «Война переставала быть средством и путем к победе. Война сама по себе начинала казаться благом как противоположное революции начало»1547. Милюков говорил Набокову, что только «благодаря войне все у нас еще кое-как держится, а без войны скорее бы все рассыпалось»1548. Станкевич: «Бездеятельная армия явно разлагалась.. Надо было дать армии дело... Конечно, быть может, лучшим исходом было бы в смысле внутренней политики, если бы наступление начал сам противник. Но он не наступал. Значит, надо было двинуться на него и ценою войны на фронте купить порядок в тылу и армии»1549. Даже меньшевики, которые еще в мартовском номере своей «Рабочей газеты» утверждали, что «революция победила царизм, но если она не победит войну — все ее успехи превратятся в ничто. Война свалила старый режим, но она свалит и новый режим, если народам не удастся ее прекратить», в июне, войдя в коалицию с кадетами, сдвинулись к поддержке летнего наступления. Войтинский объяснял позицию своей партии: «Положение виделось нам в виде дилеммы: сепаратное перемирие или наступление»1550. Наступление не оправдало надежд
367
либералов и социал-демократов, наоборот — оно исчерпало последнюю каплю народного терпения...