Движущие силы истории

История в чистом виде есть только перечень видимых фактов, знание которых мало что дает для ее понимания. П. Столыпин отмечал это явление утверждением, что «...видимая правда часто противоречит истине»³³. Д. Менделеев приводил образный пример: «Ведь правда, неоспоримая правда для всякого непосредственного наблюдателя, что Солнце вертится вокруг Земли, между тем истина, добытая пытливым умом человека, противоречит этой правде»³⁴. К. Маркс придавал этой аксиоме научную строгость: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней...»³⁵ Но как найти «сущность вещей»?

Можно выделить несколько подходов к решению этой задачи.

Традиционный — сводится к той или иной интерпретации исторических фактов. Примером, в данном случае, могут являться рассуждения Б. Такман, которая приходит к выводу, что, «продираясь через различные интерпретации, историк бредет, пытаясь найти истину относительно дней минувших и выяснить, — «как это, собственно, происходило». Он обнаруживает, что истины субъективны и различны, они состоят из маленьких кусочков свидетельств различных очевидцев»³⁶. Последователи этого метода, понимая его субъективистский характер, в целях повышения достоверности дополняют традиционный подход утверждением: «Не делить, не дробить нужно историю, а следить... за связью явлений... Ничто не может быть без значительного ущерба вырвано из общей исторической связи»³⁷.

Альтернативный — А. Широкорад дает ему следующее обоснование: «Кто-то написал: «История не терпит сослагательного наклонения». Если следовать этой фразе и не рассматривать альтернативные варианты хода исторических событий, то историк из ученого превращается просто в регистратора событий. Грамотная оценка событий возможна лишь при условии тщательного анализа альтернативных вариантов... ими не стоит увлекаться и... строить цепь последующих событий. Тут резко убывает вероятность, и историк становится писателем-фантастом»³⁸. О том же писал и Ницше: «Повсюду широкий оптимизм в науке. Вопрос «что произошло бы, если б не наступило то или другое?» почти единогласно отклоняется, а между тем это как раз кардинальный вопрос, который превращает все в предмет иронии»³⁹.О. Касимов предлагает свою версию теории «альтернатив», опираясь на «неумолимую логику развития» событий, и «требует от историка анализа вариантов — отражений реальности»⁴⁰.

Творческое осмысление истории — этот подход получил наибольшее, массовое распространение. Он, как правило, делает упор на особенностях исторических личностей, народов, партий, классов, отдавая им на откуп историю. Данный метод ограничивается весьма узкими

11

рамками исследуемого объекта, что не позволяет в полной мере осветить всю картину происходивших событий. Кроме этого, творческий подход порой дает волю фантазии и зачастую больше обращен к эмоциям человека, чем к логике происходивших событий. В лучшем случае попытки творческого осмысления служат популяризации истории, в худшем — приводят к созданию заказных «мыльных опер» на исторические темы...

Идеологический — исследователи данного направления придерживаются правила: историю пишут победители, а их задача сводится к подгонке под эту «историю» соответствующих исторических фактов. Ницше обосновывал этот принцип так: «Всякая история до сих пор писалась с точки зрения успеха, и притом при предположении разумности этого успеха»⁴¹. М. Лермонтов утверждал его в стихах:

Поверь: великое земное

Различно с мыслями людей.

Сверши с успехом дело злое —

Велик; не удалось — злодей...

Если в Средние века движущие силы истории однозначно определяла победившая религия, то в XX веке их стала столь же однозначно определять победившая идеология*. История здесь становится одним из элементов пропаганды утверждающих «политику свершившихся фактов».

Чаще всего указанные методы используются не в отдельности, а в той или иной совокупности, что позволяет порой почти вплотную приблизиться к «исторической истине». Но исследователь по-прежнему остается бесконечно далек от ее понимания, поскольку все эти методы являются лишь отражением внешних форм проявления исторических фактов и не дают ответа на ключевой вопрос о «сущности вещей».

На необходимость нового подхода к изучению истории указывал еще в 1831 г. П. Чаадаев в своих «Философских письмах», которые взорвали образованное общество того времени: «Ни к чему не ведут попытки связать между собой времена... (и) непрестанная работа над фактическим материалом... если внимательно всмотреться в дело, то окажется, что все сырье истории уже исчерпано... если и предстоит еще дать лучшие объяснения прошедшим эпохам, то эта задача будет решена не критикой, которая способна копаться лишь на свалке истории, а приемами

*Некоторые авторы подходят к вопросу с поистине религиозным рвением и порой создается впечатление, что вся их умственная работа заключается лишь в смене старых идолов на новых...

12

чисто рациональными...» «В наши дни рациональное воззрение на историю привело бы, без сомнения, к более положительным результатам. Разум века требует совсем новой философии истории, такой философии истории, которая так же мало напоминала бы старую, как современные астрономические учения мало схожи с рядами гномонических наблюдений Гиппарха и прочих астрономов древности. Надо только осознать, что никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать, а для того, чтобы многое предчувствовать, их было достаточно со времен Моисея и Геродота. Самые факты, сколько бы их не собирать, еще никогда не создадут достоверности, которую нам может дать лишь способ их понимания. Точно так же, как, например, опыт веков, раскрывший Кеплеру законы движения планет, был недостаточен для того, чтобы обнаружить для него общий закон природы; это открытие выпало на долю необычайного воззрения особого рода, на долю благочестивого размышления. Именно так нам... и следует пытаться понять историю»⁴².

Рациональное понимание истории подразумевает под собой исследование сил, воздействующих на общество и обеспечивающих его развитие. Ведь «сущности вещей» — это не что иное, как внешнее проявление влияния этих сил. И здесь, по аналогии с определением Менделеева для химии, можно сформулировать основной постулат для исторического исследования: «Без понимания взаимодействия сил, приводящих ее в движение, история является лишь описательным источником знания»*. При этом, «взаимодействие сил» носит не случайный характер, а подчиняется действию вполне объективных законов развития общества**.

За изучение сил и законов, крутящих колеса истории, отвечает специальная наука — «политэкономия», — понятие которой было предложено французом А. Монкретьеном еще в 1615 г. в книге «Трактат политической экономии»***. А. Смит, У. Петти, Т. Мальтус, Ж. Сэй, Д. Рикардо и др. сделали из теории политэкономии самостоятельную науку, исследующую внутренние закономерности общественного развития. Выдающийся немецкий ученый Г. Гегель назвал политическую экономию наукой, которая «делает честь мысли, потому что она, имея перед собой

* Перефразируя Менделеева: «Без понятия о массах, действующих друг на друга, химия была бы лишь описательным (источником) знания».

** Эти тезисы вовсе не отрицают фактологии, наоборот фактология является основой любого исторического исследования. Но ее задача ограничена сбором, систематизацией и первичной обработкой исторических фактов. В истории она выполняет те же функции, что и статистика в экономике.

*** Дословно: «правила ведения общественного хозяйства», «законы о государственном хозяйствоведении».

13

массу случайностей, отыскивает их законы. Интересно видеть, как все взаимозависимости оказывают здесь обратное действие, как особенные средства группируются, влияют на другие сферы и испытывают от них содействие себе или помеху. Эта взаимная связь, в существование которой сначала не верится... замечательна главным образом тем — и сходна в этом с планетарной системой, — что она всегда являет глазу лишь неправильные движения; и все же можно познать ее законы»⁴³.

Политэкономия Маркса

С Маркса в политэкономии начался новый этап развития. Основной постулат, повторенный К. Марксом бесчисленное количество раз в различных трактовках, звучит так: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще»⁴⁴. Энгельс развивал мысль: «Экономическое производство и неизбежно вытекающее из него строение общества любой исторической эпохи образуют основу ее политической и умственной истории...»⁴⁵ «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития человеческой истории, Маркс открыл тот до последнего времени скрытый под идеологическими наслоениями простой факт, что... производство непосредственных материальных средств к жизни и тем самым каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из которых они, поэтому, должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор»⁴⁶. Политэкономия марксизма жестко утвердила примат материальных сил, движущих развитием общества.

Однако развитие общества происходит не только под действием материальной силы. На другую силу указывал еще Моисей за пару тысяч лет до возникновения политэкономии. Наиболее полное и глубокое ее понимание оставил П. Чаадаев: «Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости. Соглашаемся ли мы с этой силой или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью. Поэтому нам остается только стараться дать себе верный отчет в ее действии на нас... эта сила, без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается, она-то и ведет вселенную к ее предназначению»⁴⁷. «Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и этот закон... он называет нравственный закон...»⁴⁸ «Нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его... каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить

14

о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле. Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять ни судить, он не будет существом разумным»⁴⁹.

Носителем нравственного закона — духовной силы — с момента своего возникновения стала церковь. Она на протяжении веков исправно несла свое бремя, создавая соответствующие времени моральные предпосылки развития. Но с начала XIX века философы почти единодушно стали отмечать падение роли церкви. Д. Кортес в 1852 г. в письме к римскому кардиналу Фермари предсказывает апокалипсические потрясения, так как: «Гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал: в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»⁵⁰. В конце XIX столетия Ф. Ницше констатировал «Бог умер» и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»⁵¹. Европейские философы предвидели в нарастающей бездуховности общества наступление эпохи глобальных социальных и политических катастроф и катаклизмов.

За полвека до Ф. Ницше П. Чаадаев тонко уловил эти тенденции и пришел к выводу о том, что человечество для своего выживания неизбежно должно выдвинуть в скором времени новое учение, которое свяжет воедино физические и нравственные силы общества. П. Чаадаев даже указал, откуда возникнет это новое учение — из понимания исторических законов развития: «Для всякого, кому истина не безразлична, явные ее признаки налицо... Это вся совокупность исторических фактов, должным образом проработанных. Сейчас их надо свести в стройное единое целое, облечь в доступную форму и так их выразить, чтобы они подействовали на души людей...»⁵² И это учение, объединившее основы материальных и духовных сил, возникло немногим более десяти лет спустя.

Его основателями стали Маркс и Энгельс, которые, опираясь на базу политэкономических законов, дали свое толкование истории. Ф. Энгельс отмечал, что «политическая экономия в самом широком смысле есть наука о законах, управляющих производством и обменом материальных жизненных благ в человеческом обществе», что она «не может быть поэтому одной и той же для всех стран и всех исторических эпох... политическая экономия, по своему существу, — историческая наука. Она имеет дело с историческим, т.е. постоянно изменяющимся материалом...»⁵³ И. Шумпетер в середине XX века находил важнейшее достижение К. Маркса именно в экономической интерпретации истории⁵⁴. С ним по сути согласны Е. Гайдар и В. May, которые полагают: «наиболее интересными и актуальными компонентами марксовой теории являются..., философия истории, как метод исторического анализа, и теория экономической истории»⁵⁵.

15

Марксистская идеология*, объединив в себе науку и религию, приобрела черты своеобразной «светской религии», призванной дать ответы как на материальные, так и на моральные запросы общества**. И. Шумпетер обращал внимание, что научный характер придает марксизму убедительность, а элементы религии, рассуждения на тему добра и зла, моральном долге делают его особенно притягательным⁵⁶. Д. Норт отмечал: «Несмотря на то, что по истории технологии и связи технолога с экономическим процессом написано много прекрасной литературы, этот вопрос по существу остался за рамками какого-либо формального корпуса теории. Исключение составляют труды Карла Маркса, который попытался соединить технологические изменения с институциональными изменениями»⁵⁷.

С другой стороны, идеологизм марксизма сразу же подвергся вполне обоснованной критике. Так, Л. Фойер отмечал, что для идеологии, в отличие от науки, нет объективной истины, поскольку идеология связана с интересами⁵⁸. А. Фурсов, обобщая мнение подавляющего большинства критиков марксизма, указывает, что сила и слабость марксизма заключалась в том, что он «провозгласил себя научной идеологией»⁵⁹. Именно здесь, констатируют Е. Гайдар и В. May, «возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма...»⁶⁰ Эту критику можно было бы признать справедливой, если бы Маркс ставил пред собой только научные цели...

Возврат от Маркса к чистой науке произошел в конце XIX в. в виде учения о рациональном поведении человека в рыночной экономике. Ее приверженцами стали первые представители маржинализма***. Как и следовало ожидать, новая трактовка старой науки, поддержанная выдающимися учеными, привела к рождению новой науки. В 1902 г. английский экономист А. Маршалл положил начало неоклассической политэкономии и впервые начал читать курс «Экономикс». Определяя его, А. Маршалл писал: «Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повседневной жизни. Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее

* Понятие идеологии—«науки о мыслях людей» — было введено в конце XVIII века французскими философами. Детюд де Траси в 1801 г. выпустил учебник «Элементы идеологии».

** В. Ленин указывал на «три составных части марксизма»: философию, политэкономию и «научный коммунизм».

*** Маржинализм — один из основных принципов неоклассической политэкономии, основанный на использовании предельных величин в анализе экономических явлений. Основные представители: К. Менгер, О. Бём-Баверк, Ф. Визер, У. Джевонс, Л. Вальрас.

16

устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни»⁶¹. Политэкономия Маркса потерпела сокрушительное поражение с гибелью СССР. «Молитвенником» «новых русских экономистов» вместо «Капитала» К. Маркса безоговорочно стал «Экономикс»*.

Экономикс

Экономикс, по определению Б. Селигмена, «представляет собой один из способов рассмотрения всего комплекса социального поведения. В этом смысле он является частью общей теории социальных систем и имеет своей задачей как изучение чисто экономических процессов, так и вытекающих из этих процессов форм поведения»⁶². Для более четкого понимания этого определения приведем другие трактовки понятия экономикс. Самуэльсон, подразумевая экономикс, писал: «Экономика есть наука о том, какие из редких производительных ресурсов люди и общество с течением времени, с помощью денег или без их участия, избирают для производства различных товаров и распределения их в целях потребления в настоящем и будущем между различными людьми и группами общества»⁶³. Но, пожалуй, ближе всего к классическому стало определение К. Макконнелла и С. Брю: «Экономикс — это исследование поведения людей в процессе производства, распределения и потребления материальных благ и услуг». Они уточняют: «Экономикс исследует проблемы эффективного использования ограниченных ресурсов или управления ими с целью достижения максимального удовлетворения материальных потребностей человека»⁶⁴. Именно в этом определении наиболее ярко выступает отличие жесткого естественного материализма Экономикса в противовес идеологическому материализму политэкономии.

Таким образом, в настоящее время в мире, казалось бы, существуют две основные теории исследования сил, двигающих общественным развитием: политэкономия и «экономике»**. Обе ставят своей первоочеред-

* Помимо Экономикса другим «осколком» политэкономии стал институционализм, сложившийся в работах американских экономистов конца XIX — начала XX веков: Т. Веблена, Д. Коммонса, У. Митчела. Терминами «институт» стали называться явления как экономического, так и неэкономического порядка — государство, законодательство, общественные организации и структуры, обычаи, семья и т.д. Институционалисты подчеркивали общественные мотивы в поведении людей, выступали за госрегулирование и «социальный контроль». Институционализм получил популярность после Второй мировой войны. В настоящее время преподается в большинстве высших экономических учебных заведений.

** Вводятся и новые понятия, например, — «хронотроники» как «междисциплинарной науки, изучающей эволюцию общества во времени и пространстве как

17

ной целью исследование «побудительных мотивов, воздействующих на поведение человека». В чем же их различие?

К. Макконнелл и С. Брю вскользь указывают, что экономикс — это отдельный предмет, который не есть суррогат политэкономии, а лишь ее часть. Однако для многих экономикс, как в России, так и на Западе, подменил собой понятие политэкономии — и далеко не случайно. Еще Ф. Ницше писал: «Они научились подменивать имена, и таким образом люди стали ошибаться относительно простых вещей. Вот все искусство самых мудрых». Перенесение понятия политэкономии на экономике приводит к тому, что человеческое общество предстает неким стадом хищников, члены которого готовы перегрызть друг другу глотку за максимальное удовлетворение своих материальных потребностей...

Об опасности такого одностороннего толкования сил развития предупреждал еще С. Витте: «Теперешняя революция и смута показали это с реальной, еще большей очевидностью. Никакое государство не может жить без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, когда они просты, высоки, если они способны охватить души людей, одним словом, если они божественны. Без живой церкви религия обращается в философию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, нежели четвероногие...»⁶⁵ А. де Кюстин почти за 70 лет до Витте отмечал: «Чем тщательнее изучаешь характер различных наций, тем тверже убеждаешься в том, что участь их зависит от исповедуемых ими религий; религия — залог долговечности общества, ибо, лишь веруя в сверхъестественное, люди могут проститься с так называемым естественным состоянием — состоянием, рождающим только насилие и несправедливость...»⁶⁶ В. Шубарт накануне Второй мировой войны указывал: «Когда человеческое общество не скреплено связью с Богом, оно постепенно разлагается до естественно-первобытного состояния, какое виделось Гоббсу, — и начинается война всех против всех, бессмысленная бойня ради низменных целей. Человечество или живет надчеловеческими ценностями, или — прекращает существование. В конце пути, на который ступили позитивисты, стоит не человек разумный, а бестия, и вместо желанного господства человека над природой устанавливается господство хищного зверя над человеком»⁶⁷.

систему взаимовлияния человека и природы с целью нахождения оптимальных путей развития в условиях ограниченных ресурсов на основе выявления объективных закономерностей в природе и обществе». (Валянский С, Калюжный Д... С. 418.) Понятие хронотроники, судя по определению, в принципе подменяет политэкономию. Некоторые возвращаются к понятию «хрематистика» как устаревшему синониму «политэкономии».

18

Для пояснения мысли приведем несколько примеров: Согласно Экономиксу, мотивом работы врача или адвоката является получение личной материальной выгоды. Но в этом случае врач зарабатывает на страданиях больного, а адвокат на оправдании преступления. Выполнение врачебного или адвокатского долга (оказание помощи больному или восстановление справедливости) требует, чтобы кроме материального интереса ими двигали еще и какие-то нравственные принципы. Политэкономия, как раз и рассматривает это сочетание материальных и моральных сил, движущих общественным развитием. Или другой, более общий, но более существенный пример: отделение экономики от социальных и духовных потребностей очень удобно; в частности, можно, с одной стороны, с праведным, полным благородства порывом бороться за светлые идеалы, за права человека, а с другой, экономической стороны — со спокойной совестью грабить его, при этом порой прикрывая одним другое.

Именно на обман этого расхождения в конце XIX века указывал В. Соловьев: «Нельзя склоняться перед христианской истиной и в то же время смиряться с антихристианской действительностью как с чем-то вечно неизменным и неизбежным». В. Шубарт выделял здесь особенность русской натуры, ведь Запад к тому времени уже давно преодолел подобные моральные преграды и подобный максимализм оставался только на Руси: «Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью»⁶⁸.

Между тем потребность в развитии толкает человеческую цивилизацию, и прежде всего Запад, к поиску компромисса. Именно его пытаются отобразить авторы «Экономикса» своим вопросом-утверждением: «Капитализм и демократия действительно образуют самое невероятное сочетание. Может быть, поэтому они нуждаются друг в друге, чтобы внести некое рационально зерно в понятие равенства и некую человечность в понятие эффективности»⁶⁹.

Но какова связь между нравственностью и материальной выгодой? Где точка равновесия между «человечностью» и «эффективностью»? Где грань между социал-дарвинизмом и моралью? На эти вопросы экономике ответа не дает. Статус-кво может быть восстановлен, если считать, что экономике рассматривает только часть вопросов, определяющих силы развития общества, и в этом является одним из важнейших и ключевых разделов политэкономии.

Между тем сама политэкономия в марксистской трактовке в XX веке объективными и субъективными предпосылками фактически была сведена почти исключительно к борьбе классов, что привело ее к отставанию от развития общества. На эти недостатки указывал еще Ф. Бродель: «секрет притягательности его (Маркса) идей лежит в том, что он был первым, кто сконструировал социальные модели, ориентирующиеся

19

на долгосрочное развитие. Но эти модели были слишком простыми и неизменными. Им придали силу закона и начали использовать как готовые автоматические объяснения процессов, протекающих в любом месте и в любом обществе... Именно это ограничило эффективность использования наиболее сильных средств анализа социальных процессов в течение последнего века»⁷⁰.

Но значение политэкономии как науки, определяющей движущие силы человечества, не потеряло своей актуальности. Наоборот, развитие общества и переход его на следующий, постиндустриальный уровень, возрастающие одновременно ресурсные ограничения обостряют вопросы, стоящие перед человечеством, до крайности, а для отдельных государств и народов — вплоть до дилеммы «быть или не быть».

В настоящее время, по аналогии с Экономиксом, можно сказать, что политэкономия исследует проблемы использования ограниченных ресурсов в целях достижения максимального удовлетворения материальных и духовных потребностей человека.