Г) Народ §61(66)

Уже из вышесказанного проясняется, что сущность народа состоит не в том, что он, как он есть, является произведением природы, а в том, что ещё в большей степени он в виде семьи, рода и племени есть продукт исторической непрерывной традиции, однако такой продукт, который, раз возникнув, энергией естественной общности, субстанциональной нравственности охватывает и сохраняет всех объединённых в нём. В народе, как и в других формах естественных общностей, исторически возникнувшее становится врождённой природой людей.

Но как же это происходит? Что вообще кроется за этим понятием «народ», разве не понятие естественного родства тех, кого объединяет это имя – «народ»? Впрочем, в формах, в которых выражается единство народа: язык, миф, телосложение – мы распознаем особый склад общности, который до некоторой степени исключителен. Мы назовем его относительно первоначальным, поскольку мы уже не может доказать, как он сложился из различных сосуществующих элементов. И если окажется, что несколько народов, теперь далеких друг от друга, объединены некоторой похожестью языка и т. д., то некогда, на ступени их общности, они, вероятно, были единством. То, что есть общего во всех индогерманских языках как в корнях слов, так и в окончаниях, является доказательством первоначальной общности тех народов, которые по языку похожи друг на друга.

Но образовавшееся на этой общей основе различие является также доказательством того, что они ушли от начальной общности и развились в самостоятельные народные формы, как и дети в семье, в конце концов, основывают свои семьи, но в которых все ещё сохраняется тип их семьи, хотя и с примесью новых чуждых элементов, появившихся в результате брака.

319

Как только представители одного народа, отделившись пространственно, перейдя в иную климатическую и ландшафтную среду, в иные условия естественной и исторической жизни, выделились из прежнего единства, они положили начало новой жизни. И в такой отъединившейся ветви общего племени повторяется тот же процесс.

Чем легче и подвижнее была историческая жизнь этого объединения, тем скорее оно распадалось, становясь новой единицей. Например, в Греции такой раскол дошёл до крайности, жители чуть ли не любой долины, любого горного склона чувствовали себя резко отгороженными от ближайшего соседа по диалекту, по религиозному культу, по обычаю и строю.

Где же тогда понятие «народ»? Можно ли назвать индогерманцев, греколатинян, греков, жителей Афин народом?

То, что первоначально было одним народом, разделяется на всё большее число народов, хотя и с общим основным типом, каковой происходит с незапамятных времен.

Мы узнаем такой тип в расах, в родстве языков, в общности мифологии. Но одновременно нам придётся признать, что этот тип кажется только естественным и данным, кажется лишь потому, что ни одно исследование уже не может проникнуть в ход его исторических преобразований. Но то, что сам этот тип возник лишь исторически, мы можем заключить из того, что в области истории сам тип, например в его религиозном моменте, можно было изменить и даже вытравить, так что он проявляется только ещё в самых слабых отзвуках.

Если мы зададимся вопросом, в чём заключается, по сути, понятие «народ», то мы должны будет ответить, что, хотя в нём проявляется и то и другое, т. е. общий тип и различия, но ни то, ни другое, ни вместе, ни по отдельности не решат этого вопроса.

То, что общее происхождение, первоначально связующее народ, само по себе недостаточно, чтобы воспрепятствовать дивергенции жизни объединившихся естественным путем людей или задержать этот процесс, уже было сказано.

320

И гипотетическое родство само по себе отнюдь не обязательно свяжет снова и без труда всех принадлежавших друг другу по происхождению, по крови и языку; например, иудейский родовой строй исключил из числа детей Авраама многих – что проделал даже Эберс. Да, именно родовой строй может с равным успехом принимать в себя чуждое, как, например, 12 еврейских племен приняли в себя много «простонародья» из Мицраима. Только путем обрезания у горы Синай согласно закону они становились иудеями. И вот именно в этом пункте, сдаётся мне, заключено главное. Именно в законе, в уверенности быть богоизбранным народом объединились и сплотились в народ дети Израиля. Они не являются, а становятся чем-то органически единым, они становятся таковым, поскольку нечто, поначалу исторически смутно присутствующее, в ходе истории претворилось в естественную привычку. Как здесь, так и повсюду сущность народа состоит в сознании, воле единства, какими бы они ни были и в какой бы форме ни представлялись. Это сознание, эта воля единства есть исторический результат, и, будучи историческим результатом, народ постигает и охватывает всех членов со всей энергией естественной, врожденной определённости. Естественной, поскольку каждый, являясь на свет, застаёт уже этот результат, получает от него свое субстанциональное наследство. Но, получив такое наследство, он сам в свою очередь становится живым куском и членом в этом теле, в этой корпорации, и нельзя сказать, что он лишь материя и не свободен. Здесь также имеет место соотношение духа и плоти: не плоть порождает дух, не естественный момент – идею народа, народный дух. Эта идея есть исторический результат, и она создаёт себе форму своего наличного бытия, строит себе национальное тело из людей, которые представляют народ как единое целое только в этом духе, без него они лишились бы сущностной определенности, человеческого существования. Этот народный дух является постоянным, объединяющим, формообразующим. Но он не первоначален, а возник в историческом процессе; он не остаётся таким, каким он был, а включен в поток истории.

321

Так сформулированный постулат кажется довольно тривиальным; но он в своем историческом применении в одинаковой степени точен и плодотворен.

Прежде всего, форма, в которой складывается и укрепляется сознание единства, является отнюдь не везде одна и та же. История Италии показывает, как медленный рост воинственной городской общины в конечном итоге смог спаять в единый народ и италиков, и греков, и кельтов, затем за пределами Orbis Romanus основать римский народ. Ещё один пример, скульптурные произведения Египта совершенно ясно показывают, что в стране Нила жили люди различного цвета кожи и расы – мумии это подтверждают, но все они были переплавлены в один народ благодаря религиозному культу и политической власти фараона. Далее, у многих греческих племен, начиная от времени гомеровских поэм, развилось сознание духовного единства, которое, наконец, в период аттицизма и в системе образования демосфеновской эпохи вылилось в сильное, напряженное национальное чувство, которое сначала укреплялось в антагонизме по отношению варварского мира.

Такой феномен, что народ сплачивается только вокруг объединяющей идеи, какого бы вида она ни была, делает понятным то обстоятельство, что какими бы смелыми и отважными ни были племена – я думаю о германцах времён переселения народов – они, не способные подчиниться культу единой идеи, могли спокойно жить в историческом движении врозь и развиваться в ряд народов, которые затем не смогли сохранить естественную общность языка.

Но то же обстоятельство объясняет и другое явление, что возникший народ силой новой идеи, появилась ли она вследствие соблазна или насилия, может быть взорван и целиком или частично увлечен в новые общности. Галлы под властью римской идеи стали римлянами; покорённые отрядом романизированных норманнов англосаксы утратили центр своей национальной сущности и т. д. И такой процесс идёт в истории неустанно. История без такого неустанного порождения народов превратилась бы в болото.

322

Только одного естественного момента национальности недостаточно, он не срабатывает, если у него нет силы, животворной энергии воспроизводить собственные идеи.

Но новая идея, завоевание ли, обращение в свою веру, колонизация или ещё что-либо иное, будет тотчас применена для претворения её во все формы субстанциональности, чтобы стать естественной обусловленностью тех, кто от рождения имеют её, чтобы связать их со всей энергией прирождённой естественности. Если в старой народности есть ещё какая-то жизнь и энергия, то она сопротивляется энергично и плодотворно, и новая идея не всегда побеждает. Идея эллинизма пала перед тупой энергией старых национальностей Западной Азии; язык и право Рима проникли в Галлию, но не смогли перейти Рейн и Дунай, и т. д. Чтобы оценить этот ход вещей, следует понимать историю в её всеобщих контекстах. В каждом отдельном случае всякий чувствует, что он имеет в своём народе своё самое святое, свою естественную нравственность, и он имеет право и обязанность всеми силами сохранять его единство и защищать его.

Вышеизложенного достаточно, чтобы показать, с каких точек зрения следовало бы изучать историю народа, я подразумеваю историю этой идеи во всех её разнообразных формах проявления. Только ещё замечу, что здесь каждый отдельный случай бесконечно важнее общей схемы. Эти случаи, обобщённые как история народов, дали бы совершенно иной результат, чем история государств. Ибо только в исключительно редких случаях и та и другая история совпадают, а часть живого движения в истории обоснована в том, что та и другая история постоянно не совпадают, что народ, сознавая свою общность в других категориях: языке, обычае, потребностях – хочет получить также своё государство, т. е. свою власть, а в свою очередь государство, идея власти стремится сформировать принадлежащих ему людей в один народ, т. е. в субстанциональную общность.

323

Мы могли сказать, что только призванные к более высокому народы нашли путь к родовому строю. Его сущностью было до некоторой степени признание имеющегося различия и закрепление его; они всегда завершались движением к действительному полисному государству; так что из некоторых в отдельности равноправных племен возникал один народ, часто в монархической форме, часто в такой форме, что одно племя становилось господствующим над другими, часто в форме военной власти. Племенные различия при этом полностью не исчезали, но они низводились до второстепенных моментов. Разве понятие «народ» не такого вида? Разве это понятие существует не для того, чтобы стать моментом в более высоких общностях?

Время, когда эта идея появилась впервые, хотя и в чужих формах, представляет собой одну из достопамятных эпох мировой истории. Именно в этой области истории вообще начинается наше более или менее определённое знание о ней. В течение четырех-пяти веков та же самая идея утвердилась в буддизме, в греческом образовании, в мессианских упованиях. Эта идея человечества, т. е. познания, что выше естественных особенностей, согласно которым дифференцирован мир людей, стоит единство их духовной природы: эта идея единства, которую принесли в мир буддизм – как отрицание всякой человеческой и естественной особенности, эллинский мир – в форме интеллектуальности и, наконец, христианство, исполняя мессианскую идею, выразило её во всей полноте положительной энергии, в представлении единства в «царстве не от мира сего».

Идея человечности в учении Будды стала объединяющей для большей половины рода человеческого, но она не ведёт жизнь народов вперед, поскольку она была только отрицанием одного из двух факторов, на которых основывается нравственная жизнь согласно духовно-чувственной природе человека. Из единения эллинистического и иудаистского мира родилась положительная и прогрессивная идея человечества.

324

Эта христианская идея затем подверглась искажениям в двух отношениях. С одной стороны, отталкиваясь от интеллектуализма греческого мира, признали, что царство Божие в основном заключается в теологических понятийностях, является как бы казуистикой трудных научных проблем. Это направление вылилось в риторические красоты, засушило Евангелие до такой степени, что народам могло показаться спасением, началом новой жизни возвращение к простому монотеизму и теизму ислама.

Затем на Западе христианская идея «Царства не от мира сего» выродилась в том смысле, что стали рассматривать посюсторонний мир как никчемный, пагубный, злой, бежать которого, по крайней мере, отделиться от него, рассматривалось как наивысшее благочестие, следовательно, посюсторонний мир и его царство приписывали дьяволу, как бы другому божеству. Обосновывали дуализм церкви и действительности и, отбрасывая любую внутреннюю связь той и другой, разрушали всякую нравственность. Ибо её сущность состоит во взаимопроникновении духовного и телесного, в реализации идеального и одухотворении действительного.

Мне не надо говорить, что лишь Реформация преодолела этот безнадежный дуализм или, по крайней мере, увидела его, чтобы проложить новые пути для глубокой христианской идеи человечества.

Мы увидим, как эта идея положительно работает в высших нравственных сферах. Не в её природе уничтожать различия народов, но, пожалуй, надстроить над ними общности большего формата, как в народе заключены семьи, чтобы только в таком истинном положении они получили свои полные права.