Энциклопедия и методология истории введение Предварительное замечание

Название, под которым я объявил этот курс лекций, лишь приблизительно очерчивает то, о чём я намереваюсь говорить. Я не хочу предлагать Вам ни обзор отдельных дисциплин, каковые обычно причисляют к необходимым для изучения истории, ни руководство (одогетику) к тому, как следует организовывать это изучение, как восходить от одной ступени к другой. Моя цель иная, практическая в ином смысле. Среди наших академических и государственных экзаменов предмет истории признан особым; и число тех, кто, как принято говорить, изучает историю, непрерывно растёт.

Что же это значит: изучать историю? Что подразумевают под историей на экзаменах по этому предмету?

Приходя в университет со школьной скамьи, студенты полагают, что история есть не что иное, как важнейшие, главным образом политические события древнего и нового времени. Приблизительно такое же толкование, только более глубокое и специализированное, дают затем и в университетских лекциях, наряду с известным методом, как нам самим при исследовании получать из источников, критикуя их, новые результаты. Имея огромный объём уже накопленных исследований, мы всё больше свыкаемся с мыслью, что нельзя объять всю область истории, а нужна специализация, например, следует изучать только древнюю историю или, наоборот, только новую, или историю только немецкого средневековья, как будто это особые науки.

41

Итак, в чём же заключается научный характер таких занятий? Какова связь этого характера с их методом? Мне кажется, для всякого, кто хочет обратиться к историческим занятиям, будет интересно разобраться в этом и задаться вопросом, в чём их оправдание и как они соотносятся с иными формами и направлениями человеческого познания, в чём заключается своеобразие их задачи, насколько обоснован их метод.

Вопросы, над которыми до сих пор едва ли кто серьезно задумывался, и менее всего в кругах самих историков. Отсюда и то печальное явление, когда другие науки по-настоящему не знают, в чём они схожи с нами, а что относится только к нашей компетенции. Отсюда не менее безрадостное явление, когда другие науки время от времени претендуют на то или иное из нашей области, под конец, заявляя: то, что остается истории от других наук, принадлежит фантазии, история представляет собой всего лишь нагромождение случайных и внешних заметок – и прочие расхожие уничижительные отзывы.

Целью этого курса лекций является обсуждение намеченных вопросов, а также обзор задач исторической науки и того, каким способом она должна их решать.

Прежде всего, разберемся, как мы вообще приходим к тому, что начинаем говорить об истории и науке истории?

42

I. История. §1-7 Исходный пункт

Конечно, мы не будем заимствовать из других наук дефиницию нашей науки и правила её метода. Ибо мы тем самым подпали бы под их нормы и стали бы зависимы от их методов.

Если бы мы, как того часто требуют в наше время, захотели трактовать историю по методу естественных наук и заявили, что она постольку научна, поскольку объясняет механикой атомов исторический мир, то история была бы лишь одной из естественных наук. В то же время естественные науки признают, что далеко не всё, что относится к области эмпирических исследований, они могут объяснить с помощью своей механики атомов.

Если это так, то для того, что остаётся, сколь бы велико или мало оно ни было, необходимо найти иные формы познания, соответствующие своеобразию явлений, содержащихся в этом остатке, и вытекающие из этого своеобразия, для которого они должны быть пригодны.

Поскольку наша наука эмпирическая, мы не можем поступить иначе, как эмпирическим путем найти и занять исходный пункт для наших исследований.

Отыщем в нашем представлении слово «история». Мы употребляем его, ощущая приблизительность его значения.

43

Насколько мы сознаем самих себя, мы замечаем, что несём в себе огромную массу представлений, созерцаний и воспоминаний, опыта и достоверных понятий, которые соотнесены с уже не существующими, былыми вещами и событиями, в отличие от других наших представлений, которые соотносятся с ещё существующим и чувственно воспринимаемым,– представления и воспоминания, наличная совокупность которых обнимает и определяет наше Я, представляет собой орган нашего воления и умения.

То, чем мы таким способом обладаем, во внешней действительности уже не существует, поскольку в своем внешнем бытии оно минуло, а существует только как воспоминание и представление в нашем уме, лишь там оно ещё живо и оттуда продолжает действовать и участвовать в нашей жизни.

Мы понимаем под словом «история» сумму того, что произошло в течение времени, насколько наше знание может проникнуть в глубь веков – точно так же, как мы по аналогии употребляем слово «природа», желая охватить всё, что имеется где-либо в пространстве, доступное нашему знанию и исследованию.

[1. Пространство и время]. Здесь мне придется сделать одно замечание, имеющее для нашего вопроса наипервейшее значение. Оно касается способа наших чувственных, т. е. эмпирических, ощущений и тем самым является нормативным для нашего эмпирического познания. Это так называемая специфическая энергия наших органов чувств, как её объяснила новейшая физиология (Вундт. Физиологическая психология. 1874).

Она учит, что ощущения, относящиеся к различным чувственным нервам, например, ощущение синего, сладкого, теплого, ощущение высоты звука, образуют совершенно обособленные циклы. Одни и те же колебания воздуха, которые ухо воспринимает как звук, кожа, по крайней мере, при более низких звуках, воспринимает как вибрацию, а глаз как колебание струны. Каждый из этих органов чувств ощущает одно и то же явление иначе, каждый на свой лад. А с другой стороны, каждый из наших органов чувств, как бы он ни был возбужден, ощущает лишь в своем цикле ощущений; так, например, возбуждение глазного нерва, будь оно вызвано освещенными предметами или давлением на глазное яблоко, или электрическим током, пропущен-

44

ным через глаз, порождает лишь световые ощущения; глаз сам по себе не различает, каким образом возникло возбуждение, вследствие которого у него появилось это световое ощущение. Точно так же слух, вкус и т. д.

Следовательно, вещи не сами по себе синие, сладкие, теплые, высокого тона, а это ощущения, которые вызываются их воздействием на тот или другой наш орган чувств; не воздействующее является синим, теплым, сладким и т. д. То, как ощущается воздействие, принадлежит органу чувств, который его воспринимает. Следовательно, ощущение является не отображением в нашей душе того, что воздействовало на нее, а лишь знаком, который орган чувств телеграфирует в головной мозг, сигналом происшедшего воздействия. Ибо отображение требовало бы некого сходства с отображенным предметом. Знак же может не иметь никакого сходства с тем, что им обозначено; отношение между тем и другим состоит только в том, что один и тот же предмет, воздействуя при одинаковых условиях, приводит к возникновению одних и тех же знаков, следовательно, что неодинаковые знаки всегда соответствуют неодинаковым впечатлениям.

Какими бы субъективными, т. е. принадлежащими всецело нашим чувственным ощущениям, ни были эти знаки, они ни в коей мере не являются только видимостью, а каждый из них есть именно знак чего-то происходящего. Поскольку одинаковые комбинации воздействий на каждый из наших чувственных органов приводят к возникновению одинаковых знаков, относящихся к его сфере действия, постольку под воздействием одинаковых впечатлений на органы чувств и вследствие их перевода в головной мозг там всегда повторяется одна и та же комбинация соответствующих знаков. Если спелый персик был однажды воспринят глазом как пурпурный, вкусовыми нервами – как сладкий, осязательным органом – как мягкий, то затем при виде спелого персика в нашей душе повторяется та же комбинация знаков, и эта комбинация повторяется благодаря названным признакам спелости плода.

45

Когда мы ориентируемся в темноте среди предметов, которые нас окружают, ощупывая их кончиками пальцев, выясняя, плоски они или объемны, сколь они высоки и широки, стоят ли вплотную друг к другу или раздельно, и наши десять пальцев работают как подвижные ножки циркуля, тогда все наши органы чувств одновременно как бы ощупывают предметы вокруг нас, чтобы получить от них воздействия, каковые каждое из пяти чувств воспринимает по-своему и телеграфирует в душу, а затем, обобщив, найти, какая комбинация внешних знаков из этого получается. Мы имеем в этих знаках и их комбинациях не отображение действительности, а, скорее, соответствующую реальностям систему восприятий, которая подвижна, разнообразна и достаточно точна для того, чтобы в соответствующей изменяющейся комбинации знаков следить и наблюдать за тем, что существует и происходит вокруг нас, постоянно меняясь.

Сколь бы мало мы ни сознавали это натуралистически, в нашем мире знаков и, прежде всего только в нём, содержится для нас весь мир сущего и происходящего вне нас, точно так же, как в наборном ящике типографского наборщика содержатся слова, фразы и целые книги. Во все новых прикосновениях и восприятиях наших чувств, вновь и вновь под контролем наших знаковых систем, мы получаем если и не отображение сущего и происходящего, то хотя бы представление о них, непрерывно расширяющееся, пополняющееся и корректируемое.

Такова основа всякой эмпирии. Не мир явлений даёт нам эти знаки, а особая природа различных чувственных нервов и нашей спонтанной и своеобразной деятельности формирует из воздействий на наши чувства и при помощи этих инструментов то, что мы получаем для себя из этого воздействия. Она, возбужденная извне, образует бесконечные системы знаков, при помощи которых в нашем внутреннем мире проецируется и воспроизводится для нас мир явлений. И в этой своей деятельности наша душа развивается в особую спонтанную силу, она становится мыслящим духом.

46

Все внешние волнения, воспринимаемые нашим мыслящим духом посредством органов чувств, он накапливает и, имея их в наличии, анализирует, связывая на основе их разнообразных модальностей, среди которых временная последовательность и пространственное сосуществование являются наипервейшими и самыми общими. Обе эти формы возникают не из тех или иных ощущений отдельных органов чувств, а, так сказать, из нашего общего чувственного ощущения, ощущения того, что мы сами находимся в бесконечном пространстве посреди рассеянных и неустанно движущихся реальностей, движемся вместе с ними, и всё же являемся в них чем-то собранным и замкнутым в себе, твёрдой точкой, неким Я.

Как все другие модальности или регистры нашего восприятия и системы его знаков, пространство и время как таковые не существуют во внешнем мире; здесь имеет место лишь неустанное рассеяние и движение, так или иначе различимые колебания, которые наши органы чувств воспринимают как цвет, тепло, звук; тяжесть они воспринимают как свободное падение, коему что-то препятствует, и т. д.; лишь наш ум регистрирует полученные чувственные впечатления как цвет, тепло, звук, тяжесть, как пространство и время; и лишь благодаря этим чувственным впечатлениям мы начинаем различать в самих по себе пустых категориях: цвет, теплота, звук – всевозможные цвета и звуки.

Мы сперва воспринимаем эти воздействия реальностей на нас в пространстве и времени, а затем разлагаем нашу систему знаков на две большие области потому, что обе эти формы, оба регистра оказываются самыми общими, в которые можно включить и которым можно подчинить все прочие: тепло, звуки, цвет, тяжесть и т. д.

Ибо оба эти созерцания, пространство и время, объемлют в себе самые широкие альтернативы, и более того, они дополняют друг друга в такой степени, что под их «или-или» для нас всё подпадает, о чём мы узнаем из восприятия.

47

Пространство и время соотносятся друг с другом как постоянство и непрерывное движение, как покой и спешка, как связанность и безудержность, как материя и сила. Всякое движение состоит в том, что время снова и снова преодолевает инертное пространство и включает его в поток становления, пространство же снова и снова стремится затормозить мимолетное время, распространить его вширь и привести к покою бытия. Но эти наиболее общие созерцания, пространство и время, пусты, пока не получают какое-либо дискретное содержание в силу того, что мы определяем и наполняем их отдельными, одновременными или последовательными частностями. Определять последовательность и одновременность – значит различать частности в пространстве и времени, значит не только сказать, что они существуют, но и что они собой представляют.

[2. Двойственность человеческой сущности]. Из наших рассуждений вытекает ещё и другой результат. Наша человеческая сущность, условие нашего познания и знания, имеет сильно выраженный двойственный характер, она в одно и то же время и чувственна и духовна, находится в самой гуще неустанно движущегося мира явлений, увлекаемая ими из стороны в сторону, и одновременно сосредоточенная и по отношению к этому миру замкнутая в себе, в своей духовности, в своем Я-бытии.

Это Я-бытие – не только жизнь, которой живет и растение, не только чувственная душа, которая есть и у животных. Какими бы высокоодаренными ни были иные из животных, до высот Я-бытия, до речи, мышления, духовного творчества, насколько мы наблюдаем, не поднимается ни одно.

Аристотель (О душе. II, 4, 2) говорит, что у животного, растения есть способность «производить себе подобное (животное – животного, растение – растение), дабы по возможности быть причастным вечному и божественному». Следовательно, в непрерывности вида они соучаствуют в божественном и вечном; вид есть постоянное, идея, которая проявляется в отдельном животном, в отдельном растении, а именно так, что в любом из этих явлений вид повторяется и воспроизводится периодически.

48

Аристотель добавляет, что животное и растение, т. е. отдельное индивидуальное явление, «продолжает существовать, но не оно само, а ему подобное», «оставаясь единым не по числу, а по виду».

В противоположность этому характеризуется род людской. Он постоянно добавляет к самому себе приращение, создавая нечто новое и большее с явлением каждого нового индивидуума. Человек причастен божественному и вечному иначе, чем животное, оставляющее после себя только себе подобное. Ибо человеческое в каждом новом индивидууме получает некую прибавку к самому себе, и именно поэтому индивидуум имеет собственное значение, представляет интерес как индивидуум и значителен в ряду поступательного развития. Именно поэтому ему дано оставлять после себя в том, что он, созидая, совершает, свой αυτοτατον, выражение и отпечаток, отражение своего собственного бытия. И именно эта его сущность, созидающая и преобразующая в различных формах, относится к историческому исследованию. И у человека есть своя тварная сторона, но всё же genus homo не только животное; это естественнонаучное определение его рода охватывает не все его существо, как у животного или растения, можно бы даже сказать, что взамен родового понятия ему дана история. И её содержанием являются все новые и новые открытия и преобразования рода человеческого.

Такая чётко выраженная двойственность человеческой сущности обусловливает обширные циклы научных выводов, выработанных человеческим умом. Поскольку наше Я обладает духовной и чувственной сущностью, эти выводы могут исходить либо от чувственной, либо от духовной стороны, могут быть либо эмпирическими, либо спекулятивными, т. е. либо ум, наблюдая и исследуя, обращается к внешнему миру, либо мыслящее Я, обладая богатым накопленным содержанием, углубляется в него и познаёт само себя.

49

Конечно, это противопоставление необъективно, ибо в той и другой форме действует одно и то же познающее Я, оперирующее одним и тем же материалом, а именно теми же системами знаков, которые присутствуют в нас, будучи вызваны эмпирически, но мысленно упорядочены и скомбинированы в представления, слова, мысли.

Находясь в самом центре мира явлений, мыслящее Я может понять и познать себя лишь благодаря тому, что оно не желает отказаться от своей противоположности внешнему миру, не-Я.

И, опять-таки, мыслящее Я может эмпирически относиться к чувственному миру лишь потому, что оно знает себя как духовно единое, как целостность, и оно сосредоточивает как в фокусе внешнее, бесконечно рассеянное многообразие. Из этого центра оно может сознательно и целеустремленно воздействовать на внешний мир, как бы реагируя посредством своих органов чувств сообразно той же системе знаков, которую оно заимствовало из внешнего мира; может, насколько оно в силах, упорядочивать свою периферию.