4. Предмет международно-политической науки

Одним из вопросов, широко обсуждаемых сегодня в научном сообществе ученых-международников, является вопрос о том, можно ли считать теорию международных отношений самостоятельной дисциплиной или же это неотъемлемая часть политологии. На первый взгляд, ответ на него вполне очевиден: международные отношения, ядром которых являются политические взаимодействия, как бы «по определению» составляют неотъемлемую часть объекта политологии. Обусловлено это тем, что международная политика как выражение, или модус существования, международных отношений, подобно любой другой разновидности политики (экономической, социальной и т. п.), представляет собой соперничество и согласование интересов, целей и ценностей, в процессе которых взаимодействующие общности используют самые различные средства — от целенаправленного влияния до прямого насилия. Здесь так же, как и во внутренней политике, речь идет о столкновениях по поводу власти и распределения ресурсов.

Задумаемся, однако, над тем, почему же в существующей учебной литературе по политологии — а она, как известно, отражает наиболее устойчивые, апробированные результаты, а также нерешенные проблемы исследовательского процесса — международные отношения либо «блистательно отсутствуют», либо наличествуют чисто формально, в виде необязательного «довеска», зачастую во многом диссонирующего или же слабо коррелирующего с основным содержанием учебников?

Одним из ответов служит утверждение о том, что политология — это наука о внутренней политике, ограниченной рамками организованного государственного общества. Тем самым вроде бы автоматически постулируется самостоятельность науки о международных отношени­ях. Однако основанная на подобном видении самостоятельность сво­дится к чисто количественному измерению. Так, например, М. Гунелль, полагающий, что предмет политологии ограничивается национальными (т.е. внутриполитическими) проблемами, не считает это препятствием для включения в него международных отношений: «Основным предметом науки о международных отношениях являются властные отношения... ее предмет совпадает с предметом политической науки... Разное только географическое поле». В качестве доказательства при­водятся факты усиливающегося взаимодействия и взаимопереплетения внутриполитических и международно-политических процессов.

Действительно, в наши дни повсеместно наблюдается феномен вза­имопроникновения внутренней и международной политики. Примерами тому служат воссоединение Германии, возрастающее влияние внешнеполитических акций правительства того или иного государства на электоральное поведение его населения. Впрочем, внутренняя и внешняя политика всегда были едины по своим источникам и ресурсам, отражая (более или менее удачно и эффективно) присущими им средствами единую линию того или иного государства. Речь идет в конечном счете о двух сторонах, двух аспектах политики как сферы и процесса деятельности, в основе которой лежит борьба интересов. Не случайно, например, наиболее распространенные методы прогнозиро­вания внешней политики основываются либо на исследовании процесса принятия решений (работы Ч. Герменна, О. Холсти, Г. Аллисона и др.), либо на факторном подходе (Дж. Розенау, Д. Фрей, Д. Рюлофф), либо на анализе других аспектов и сторон, относящихся к внутриполитической области. Эти аспекты учитываются и системным подходом. И наоборот — анализ внутриполитических процессов требует учета влияния на них изменений в международной системе.

Как известно, разработка модели принятия решений послужила отправным пунктом для создания (в конце 1960-х гг.) школы сравни­тельного внешнеполитического анализа под руководством Дж. Розенау и попыток формулирования «предтеории внешней политики», базирующейся на постулате о взаимосвязи и взаимодействии нацио­нальных (или «внутренних») политических систем и международно-политической системы. Идеи Дж. Розенау, оказавшие значительное влияние на международно-политическую теорию, получили дальнейшее развитие в начале 1990-х гг., когда им была выдвинута концепция «постмеждународной политики», основанной на тезисе о разрыве, би­фуркации между традиционным государственно-центричным миром и новым полицентричным миром «акторов вне суверенитета» и о сме­щении, вследствие такого разрыва, всей совокупности параметров, ре­гулирующих международные отношения. Изучение взаимосвязи (Цпк-

аде) между внутренней жизнью общества и международными отноше­ниями, роли социальных, психологических, культурных и иных факторов в объяснении поведения участников этих отношений, анализ «внешних» источников, которые могут иметь, на первый взгляд, «чисто внутренние» события, стало сегодня неотъемлемой частью международно -политической науки.

Учитывая вышесказанное, представляется вполне понятным и пло­дотворным стремление рассмотреть основные вопросы политической науки без разделения ее проблем на внутренние и внешние (междуна­родные). Такого рода попытки отмечаются и в зарубежной, и в отече­ственной литературе (см., например: Мурадян. 1994; Поздняков. 1994; Байге. 1992).

Вместе с тем представления о чисто количественном характере раз­личий между внутренней и международной политикой, а тем более утверждения сторонников транснационализма о стирании в эпоху вза­имозависимости всякой грани между ними отражают не только тен­денции развития политического процесса, но и состояние самой науки о международных отношениях. Как справедливо отмечал канадский специалист, «интенсивная концептуальная и исследовательская дея­тельность может создать впечатление о том, что разработка теории международной политики находится на пути своего удачного заверше­ния, как это стремятся внушить некоторые видные представители школы сравнительной международной политики. Однако подобный оптимизм является, увы, довольно преждевременным».

В самом деле, несмотря на свой солидный возраст (одно из первых исследований в этой области — работа Фукидида «История Пелопон­несской войны» появилась еще в V в. до н.э.), наука о международных отношениях не может похвастаться крупными успехами. Даже в рамках такого теоретического течения, как политический реализм, придающий исследованию внешней политики государства центральное место, ее понимание остается слишком общим, лишенным необходимой строгости. Главное, что удалось сделать наиболее крупным представителям указанного течения — Г. Моргентау, Р. Арону, А. Уолферсу и др., — это показать сложность данного феномена, его неоднозначный характер, связанный с тем, что он имеет отношение и к внутренней, и к международной жизни, к психологии и теории организации, к эко­номической сфере и социальной структуре и т.п.

Это позволило критикам политического реализма — сторонникам модернистского направления приступить к конкретному изучению внешнеполитической деятельности государств, опираясь на возможности таких наук, как социология и психология, экономика и математика, антропология и информатика и др. С помощью методов систем­ного подхода, моделирования, ситуационного и структурно-функцио­нального анализа, теории игр и т.п. они (М. Каплан, Д. Сингер, К. Райт, К. Дойч, Т. Шеллинг и др.) подвергают проверке гипотезы, касающиеся прогнозирования внешней политики того или иного государства, основываясь на обобщении эмпирических наблюдений, дедуктивных суждений, изучении корреляций; систематизируют факторы, влияющие на международные ориентации правительств, формируют соот­ветствующие базы данных, исследуют процессы принятия внешнепо­литических решений. Однако модернизм не стал сколь-либо однород­ным теоретическим направлением. Догматизация принципа научной строгости и оперирования данными, поддающимися эмпирической ве­рификации, обрекала его на редуйционизм, фрагментарность конкрет­ных исследовательских объектов и фактическое отрицание специфики внешней политики и международных отношений.

Между представителями науки о международных отношениях пе­риодически разгораются «большие дебаты», которые ведутся факти­чески с первых шагов ее конституирования в относительно самостоя­тельную дисциплину (по общему мнению, этот процесс, продолжаю­щийся и поныне, начался в межвоенный период первой половины XX в.). Однако до сих пор у большинства из них нет неуверенности в эпистемологическом статусе своей дисциплины, особенностях ее объ­екта, специфике предметного поля и основных исследовательских ме­тодов. Более того, само продолжение таких дебатов, а главное — их содержание убеждают (непосредственно или имплицитно, целена­правленно или по существу) в оправданности подобной неуверенности.

В этой связи симптоматично, что в конце 1994 т. по обе стороны Атлантики специализированные журналы «1пегпаиопа1 Огдагпхаиоп» (в США) и «Ье Тпте81ге йи топйе» (во Франции) почти одновременно выпускают специальные издания, целиком посвященные выяснению состояния международных исследований и предмету науки о меж­дународных отношениях. Совпадает и один из главных выводов, вы­текающий из обеих дискуссий, в соответствии с которым главное препятствие автономизации науки «международных отношениях вы­текает из трудностей в идентификации ее объекта.

«Мы находимся в положении, — пишет в этой связи Б. Ланг, — когда реальность не дана исследователям в непосредственном воспри­ятии, когда они не имеют дела с объектом, который характеризовался бы четко очерченными контурами, отличающими его от не-объекта» (Ьап§. 1994. Р. 12). Еще более определенно высказывается Ф. Брайар, утверждающий, что «объект изучения международных отношений не обладает нередуцируемой спецификой по отношению к широкому полю политики... Сегодня становится все труднее утверждать, что этот объект не поддается исследованию на основе подхода и концептов по­литической науки и что необходимо развивать для этого собственную научную дисциплину» (БгаШагй. 1994. Р. 26).

Традиционно объектом теории международных отношений считалась среда, в которой господствует «предгражданское состояние» — анархическое, неупорядоченное поле, характеризующееся отсутствием центральной, или верховной, власти и, соответственно, отсутствием монополии на легитимное насилие и на безусловное принуждение. В этой связи Р. Арон считал специфической чертой международных отношений, «которая отличает их от всех других социальных отношений, то, что они развертываются в тени войны, или, употребляя более строгое выражение, отношения между государствами в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны» (Агоп. 1984. Р. 18). В целом с таким пониманием специфики объекта науки о международных отношениях соглашались и либералы, хотя они подчеркивали, что, во-первых, указанная анархичность никогда не была полной, а во-вторых, возникновение и развитие международных институтов, распространение и усиление международных режимов вносят все большую упорядоченность и регулируемость в отношения международных участников. Одновременно они обратили внимание на обстоятельство, которое затем стало использоваться транснационалистами в качестве главного контраргумента в полемике со сторонниками политического реализма. Речь идет о редуцировании международных отношений к межгосударственным взаимодействиям и абсолютизации принципа национального интереса, понимаемого реалистами, фактически, как некая априорная данность.

Однако как показало дальнейшее развитие исследований в области международных отношений, и транснационалистам не удалось преодо­леть указанный недостаток. Ссылки на взаимозависимость мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики, равно как и критерий «политической локализации», который призван преодолеть присущее реализму редуцирование международных отношений к межгосударственным, проблему не решают. Как уже отмечалось, в соответствии с этим критерием объектом науки о международных отношениях являются любые социальные отношения и потоки, пере­секающие границы и избегающие единого государственного контроля. Однако границы, на которые ссылается критерий политической лока­лизации, — неотъемлемый признак государственности, всемерно обе­регаемый символ национального суверенитета, поэтому ссылка на них так или иначе возвращает нас к вопросу о зависимости международных отношений от межгосударственных взаимодействий, сводя существен­этого поля являются такие отражающие специфику международных отношений «частнонаучные» понятия и проблемы, как «плюрализм суверенитетов», «баланс сил», «би- и многополярность», «дипломатия», «стратегия» и т. н. Разрабатываемые в рамках автономного предметного поля, эти понятия все чаще с успехом используются политологией в исследовании внутриполитических процессов. Наука о международных отношениях уже обогатила политическую теорию такими ставшими общеполитологическими понятиями, как «национальный интерес», «переговоры» и т.п., которые в полне успешно применяются для анализа внутриполитических проблем. Тем самым она предстает как относительно автономная политическая дисциплина, имеющая собственный предмет исследования. Это подтверждается и такими косвенными, но в то же время важными признаками, как наличие спе­циализированных журналов, существование международного научного сообщества — специалистов, которые следят за работами друг друга, и совместными усилиями, через взаимную критику, опираясь на об­щезначимые достижения, полученные в рамках различных теоретичес­ких направлений и школ, развивают свою дисциплину, ставшую неотъ­емлемой частью университетского образования.

И хотя речь идет о сравнительно молодой дисциплине, об оконча­тельном конституировании которой, ее полной автономности по отно­шению к политологии говорить пока еще рано (более того, особенности самого объекта международных отношений дают основания предпола­гать, что ее автономность вряд ли возможна и в сколь-либо обозримом будущем), это, в силу названных здесь обстоятельств, не избавляет от необходимости разработки проблем, касающихся самостоятельного теоретического статуса науки о международных отношениях.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гладков В.П. Международное общество: утопия или реальная перспектива // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 6.

2. Иноземцев Н.Н. Ленинский курс международной политики КПСС. М., 1978.

3. Ислам. Энциклопедический словарь. М, 1991.

4. Кукулка Ю.Проблемы теории международных отношений. М., 1980.

5. Курс международного права: В 7 т. Т. 1. Понятие, предмет и система международного права. М., 1989.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12.

7. Моргачев С. Пространство, время и поде в мировой политике // Мировая экономика и международные отношения, 1989. М§ 7.

8. Мурадян А.А. Двуликий Янус. Введение в политологию. М„ 1994.

9. О сути концепции внешней политики России // Международная жизнь. 1993. № 1. С 19.

1. Перестройка международных отношений: пути и подходы // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 1.

2. Поздняков ЭА. Философия политики. М., 1994.

10. Социализм и международные отношения. М., 1975.

11. Четкое М. Осмысление мироцельности: новая оппозиция идей или их сближение? // Мировая экономика и международные отношения. 1995. № 2.

12. Шахназаров Г.Х. Грядущий миропорядок. М, 1981. С. 19.

15 Ауоп К. Ипе 8осю1о§1е йе§ ге1а1юп§ ийегпа1юпа1е§ // Кеуие Ггапса1§е йс §осю1о§1е. 1963. Уо1. IV № 3.

16. АгопК. Ра1х е1 Оиегге еп1ге 1е§ па1юп§. Р., 1984.

17. Байге В. Ь'ЕШ 1трог1е, Ь'осс1йеп1аН§а1юп йе 1'огйге роШцие. Р., 1992.

18. ВгаШагй РИ. Ке1а1юп§ т1егпа1юпа1е§: ипе поиуе11е Й1§с1рНпе // Ье 1пте§ге йи топйе. 1994. № 3.

19. ВиПоп ШЖ. №ог1й 8о«е1у. Сатвпйде, 1972.

20. СарогаяоЗ. Берепйепсе, Бсрспйесу апй Ротеег т Ше 01оЬа1 8у§1ет: А 81гис1ига1 апй БеПауюга1 АпаН§1§ //1п1егпа1юпа1 Ог§аш§а1юп. 1979. № 10.

21. Юмйеу Ь. ТПе \Уогй апй Ше 8теогй: Ноте ТесП^ие§ оГ 1пГогта1юп апй V^о1епсе Науе 8Парей Оиг №ог1й. ОхГогй, 1991.

22. ОггагйМ. (8ои§ 1а йи\ йс). Ье§ тй1У1йи§ йап§ 1а роН^ие т1егпа1юпа1е. Р., 1994.

23. Но1т К.3. Митог, Мотог оп Ше \Уа11, \УЫсП Аге Ше Ра1ге§1 Тпеопе§ оГ А11? // 1п1егпа1юпа1 81ий1е§ (2иаг1ег1у. Vо1.' 33. 1989.

24. Ьапд В. Ьа йейпйюп йе§ Ке1а1юп§ т1егпа1юпа1е§: ипс'ргеа1аЫе а 1еиг Шеоп§а1юп // Ье Тпте§1ге йи топйе. 1994. № 3.

25. ИоагйЕ. 1п1егпа1юпа1 8ос1е1у. Ь., 1991.

26. Ье§ ге1а1юп§ т1егпа1юпа1е§: Ье§ поиуеаих йева1§ Шео^ие§ //'Ье Тпте§1ге йи топйе. 1994. № 3.

271 Мег1е М. 8осю1о§1е йе§ ге1а1юп§ т1егпа1юпа1е§. Р., 1974.

28. Мог§еп(Иаи Н. РоНйс§ атопд Ма1юп§. ТПе 81г觧1е Гог Ротеег апй Реасе. >1.У., 1948.

29. Роч>ей К. Апагспу т 1п1егпа1юпа1 Ке1а1юп§ Тпеогу: Ше №огеаН§1 — №оНЪега1 БеЬа1 // 1п1егпа1юпа1 Ог§ашга1юп§. 8рпп§ 1994. Vо1. 48, № 2.

30. Кояепаи 3. Ьтеаде РоНйс§: Е§§ау оп Ше Сопуегдепсе оГ Ма1юпа1 апй 1п1егпа1юпа1 8у§1ет. №У., 1969.

31. Кояепаи/. Ье 1оип§1е е1 1е 1еггоп§1е ои 1е§ йеих ех1гете§ йи соп1тиит т1егпа1юпа1 // Е1ийе§ т1егпа1юпа1е§. 1979. Лип.

32. Кояепаи/. ТигЫйепсе т \Уог1й РоШс§. А Тпеогу оГ СПапде апй Сопйпийу. Рппсе1оп, 1990.

33. 8(гап§е 8. 81а1е§ апй Магке1§. Ь., 1988.

34. 8упдегО. (ей.). (^иапйайуе 1п1егпа1юпа1 РоШс§: 1п§1§Й§ апй Еу1йепсе. >1.У., 1978.

35. ЖайегЛегп I. (§ои§ 1а Шг. йе). Ье§ те§аН1е§ еп1ге Е1а1§ йап§ 1е §у§1ете т1егпа1юпа1: оп§тс§ е1 рег§ресйуе§. — Сеп1ге ^иеЪе^о^§ йе ге1а1юп§ т1егпа1юпа1е§, Ишуегейу Ьауа1, 1975.

36. Жак!К. Тпеогу оГ Ыегпайопа! РоНйс§. №У., 1979.