2. Международная политэкономия и неомарксизм Международная политэкономия

Вывод об относительности и узости сферы проявлений борьбы неоре­ализма и неолиберализма не означает, однако, их исчезновения. Спор между двумя парадигмами не обошел стороной и такое сравнительно новое направление науки международных отношений, как междуна­родная политэкономия.

Ее институализация происходит в 1970-е гг., когда осмысление новых тенденций в мировом экономическом развитии и вытекающих из,них новых политических задач поставило перед наукой проблему соединения подходов соответствующих дисциплин в целях наиболее адекватного теоретического отражения происходящего, попыток про­гнозирования будущего и выработки на этой основе рекомендаций по­литикам. В 1968 г. Ричард Купер, сыгравший значительную роль в генезисе международной политэкономии, формулирует ее основной вопрос следующим образом: «Как сохранить многочисленные выгоды от обширной сети международных экономических отношений, избав­ленных от уродующих их ограничений, и в то же время сберечь мак­симальную степень свободы для каждой нации, которая стремится пре­следовать свои законные экономические цели» (цит. по: Огаг. 1994. Р. 139).

Социетальные предпосылки международной политэкономии фор­мировались в ходе усиления взаимозависимости мира, возрастающей роли транснациональных корпораций, фирм, предприятий и банков, обострения проблем, связанных с доступом к природным ресурсам и их коммерциализацией. Вставшие перед наукой 'задачи выявления и анализа способов и средств воздействия экономики и политики на международные отношения и сложившийся мировой порядок обусло­вили необходимость инвентаризации и ревизии ее теоретического ар­сенала и, как следствие, отказа от положений реалистской парадигмы,

согласно которой «ключевой категорией политического реализма яв­ляется понятие интереса, определенного в терминах власти. Именно это понятие связывает между собой разум исследователя и явления международной политики. Именно оно определяет специфичность по­литической сферы, ее отличие от других сфер жизни — таких, как эко­номика (понимаемая в категориях интереса, определенного как богат­ство), этика, эстетика или религия. Без такого понятия теория политики, внутренней или внешней, была бы невозможна, так как в этом случае мы не смогли бы отделить политические явления от неполитических и внести хоть какую-то упорядоченность в политическую среду» (курсив мой. — П.Ц.) (Моргентау. 1997. С. 191).

Новые реалии поставили под вопрос правомерность отделения по­литических явлений от неполитических. К 1970-м гг. в экономически развитых странах Запада наступил кризис, свидетельствующий о закате эпохи «славного тридцатилетия» : заметно снизились темпы роста производства; массовая безработица охватила около 10% активного на­селения и сопровождалась маргинализацией той его части, которая оказалась за порогом бедности; рос бюджетный дефицит и, соответст­венно, внешняя задолженность. Кроме того, микроэлектронная рево­люция и роботизация производства вслед за рабочими лишает мест и служащих, периодический кризис перепроизводства обостряется зато­вариванием части рынка, а разрыв между производственной и финан­совой деятельностью увлекает свободные капиталы в сферу спекуля­тивных операций в ущерб инвестированию. Указанные явления тесно переплетаются друг с другом: если, например, финансовая спекуляция ослабляет производственную ткань и этим способствует росту безра­ботицы, то причиной такой спекуляции выступает задолженность, ко­торая вынуждает государственные власти и предприятия предлагать капиталам более привлекательные проценты — под угрозой бегства этих капиталов за границу в поисках более высокой нормы прибыли. Тем самым, как подчеркивает М. Мерль, речь идет о замкнутом круге, в который попали страны, привыкшие жить выше своих средств (Мег1е. 1974. Р. 57—58). Одной из причин потрясения мирового экономического порядка стала валютная политика США, результатом которой стало разрушен'ие-бистемы, установленной Бреттон-Вудскими Соглашениями. В августе 1971 г. Президент США издает декрет о «приостановке» конвертируемости доллара в золото. Эта мера стала неизбежной вследствие неосторожности самих США, которые, финансируя

¹ В последние годы этим термином обозначают эпоху экономического процветания ^стран Западной Европы, начавшуюся с планом Маршалла и продолжавшуюся до рубежа 1970^Л 1980-х гг.

войну во Вьетнаме, ввели «нижнюю границу доллара» и оказались бы банкротами, если бы все владельцы американской валюты потребовали обменять ее на золото. По сути, эта мера означала девальвацию американской валюты. А в феврале 1973 г., после того как американское правительство решило ввести «плавающий» курс доллара, Брет-тон-Вудская система была окончательно разрушена, и обменные курсы были обречены на общую неустойчивость, т.е. на конъюнктурные колебания и биржевые спекуляции (подробнее см. там же. С. 59—60).

При исследовании основных тенденций международной жизни международно-политическая наука уже не могла исходить из примата высокой политики и игнорировать экономические процессы, происхо­дящие в мире. Одновременно обнаружились недостатки и классической школы политической экономии. Продолжая традиции А. Смита и Д. Рикардо, которые в противовес меркантилистам отделяли экономику от политики, и развивая теорию абсолютных и относительных пре­имуществ, сторонники классической школы по-прежнему настаивали на невмешательстве государства в международные обмены, регулируемые «невидимой рукой рынка» (подробнее об этом см.: Буглай, Ливен-цов. 1996. С. 5—10). В результате эта школа оказалась не в состоянии ответить на запросы «творцов международной политики». Возникла острая потребность в новых политических средствах, способных обес­печить контроль и управление потрясениями международного эко­номического порядка, которые в противном случае, угрожают оконча­тельно подорвать их взаимную легитимность. Перед исследователями международных отношений встала двойная задача, связанная с крити­ческим анализом: 1) процессов легитимизации государственных аппа­ратов в их специфическом посредничестве между экономическим и политическим; 2) контекста кризиса, вызывающего необходимость «экономизации» политической деятельности государств на междуна­родной арене (Огаг. 1994. Р. 141).

Международная политэкономия (МПЭ) стремится опереться на накопленные ко времени приобретения ею «прав гражданства» теоре­тические предпосылки. Американские ученые Дж. Фриден и Д. Лайк, с которыми солидаризируется Р. Гилпин, называют три сложившиеся в международной политэкономии традиции. Реализм (вместе с меркан­тилизмом и Национализмом) исходит из приоритета политического над экономическим в международных отношениях, а также подчеркивает первостепенное значение силы среди целей, которые преследуют государства на международной арене. Марксизм в объяснении фор­мирования, развития и взаимодействия наций и государств, междуна­родных конфликтов и сотрудничества настаивает на примате эконо­мического над политическим. Либерализм разделяет экономическое и политическое, легитимируя международную политэкономию как авто­номную дисциплину. Указанные традиции оказали значительное влияние на международно-политическую науку, дав определенные по­ложительные результаты в объяснении международной политики. Од­нако такие результаты сыграли не более чем роль стимула для дальнейших, более глубоких исследований. Использование гипотез о рациональности выбора, утилитаризма акторов, стремящихся к дости­жению максимальной экономической выгоды, об экономической по­доплеке международных конфликтов и т.п. или же, наоборот, интер­претация международных экономических процессов в терминах силы, политического соперничества, различия правящих режимов и т.п. иг­норируют самое главное в предмете политэкономии — взаимодействие экономического и политического. Этот недостаток характерен и для либерального подхода. Именно поэтому, как подчеркивает Ж. Кусси, в отличие от указанных традиций, «основополагающее место в МПЭ могут занять только такие исследования, которые рассматривают вза­имодействие между фактами, одни из которых не интегрированы и не могут быть интегрированы в экономическую парадигму, а другие не интегрированы и не могут быть интегрированы в политическую пара­дигму. ...Любая политэкономия рождается из признания несводимости парадигм и необходимости их одновременного использования. Такое использование разнородных элементов создает опасность утраты пос­ледовательности, но это приемлемый риск для достижения убедитель­ности и обоснованности» (Соиаау. 1998. Р. 259).

Дальнейшее развитие МПЭ, подтвердив ограниченность монодис­циплинарного подхода, пошло под знаком усложнения экономической проблематики дисциплины и целенаправленного стремления дать ответ на политические требования мирового хозяйственного развития. Важную роль в этом сыграл журнал 1п1егпаЫопа1 ОгдапггаНоп, выпустивший в 1975 г. тематический номер под названием «Мировая политика и международная экономика». Его издатели поставили перед собой цель организовать научную дискуссию, которая способствовала бы, во-первых, выяснению основ международных экономических механизмов и, соответственно, формулированию аргументированных политических рекомендаций; во-вторых, интеграции методов экономики и политических наук и, в-третьих, выработке институциональных новаций, связанных с МПЭ как относительно автономной дисциплиной ^в рамках международно-политической науки. Однако в ходе дальнейшего развития этой дисциплины выявилось, что недостатки, связанные ^с разделением экономического и политического не только не были преодолены, но и в чем-то даже обострились, хотя это и происходит На фоне попыток их примирения.

Действительно, как показывает Ж.-К. Гра, в 1970—1980-е гг. МПЭ характеризовалась, во-первых, «экономическим онтологизмом» (т.е. обособлением международных экономических факторов в ущерб по­литическим); во-вторых, попыткой «теоретического синкретизма», ко­торая, тем не менее, сопровождалась имплицитным креном в сторону неореализма; наконец, в-третьих, «властным фетишизмом», свойствен­ным неомарксистской парадигме (Огаг. 1994. Р. 144—152).

Первая из указанных тенденция достаточно отчетливо проявилась в теориях «гегемонистской стабильности» и «международных режимов».

Так, размышления сторонников теории гегемонистской стабиль­ности вписываются в теории «коллективного действия» и «общих благ».Манкура Олсона и строятся вокруг интерпретации понятия ге­гемонии, которую дал ему в 1970 г. американский историк Киндель-бергер на основе исследования мирового экономического кризиса 1929 г. Правда, Киндельбергер не использовал термин «гегемония», предпочитая ему термины «ответственность» и «лидерство», он понимал под ними «захват диспозиций, необходимых для руководства рас­пределением «общественных благ» (т.е. благ, потребление которых не делает их менее доступными для других потребителей). С этой точки зрения, «гегемонистская стабильность» основывается на благосклон­ности господствующей в международных отношениях державы, которая в состоянии распределять «коллективные блага» между государствами международной системы, ограничивая таким образом присущую ей анархичность. По мнению Киндельбергера, «для того чтобы мировая экономика стала стабильной, должен иметься стабилизатор — единственный стабилизатор» (цит по: там же. Р. 145). Именно отсут­ствием такого «стабилизатора» сторонники теории гегемонистской стабильности объясняют как кризис мировой экономики в 1930-е гг., так и последовавшую затем депрессию, рост тарифных барьеров и в конечном счете Вторую мировую войну.

Ж.-К. Гра показывает, что, понимая этот тезис в контексте 1970— 1980-х гг., т.е. дискуссии относительно последствий, которые могла бы иметь возможная эрозия американской гегемонии для «либерального порядка», теория «гегемонистской стабильности» остается в рамках довольно простого трилогизма: добровольное распределение «коллек­тивных благ» в ансамбле государств международной системы зависит от существования гегемонистской силы (подразумеваются США — тезис о гегемонистской стабильности); или же, всегда существуют «рвачи» (спекулянты), из-за которых возрастают издержки и потеря легитимности гегемонистской силы (подразумеваются европейские государства и Япония — тезис об энтропии). Из этого следует, что

«упадок гегемонистской силы отрицательно сказывается на способности распределять «коллективные блага» (подразумеваются условия процветания капиталистической экономики — тезис об упадке) (там ясе. Р. 145—146). Таким образом, теория «гегемонистской стабильности» отдает явную дань неореалистской парадигме международно-по­литической науки и, следовательно, ей свойственны те недостатки, присущие данной парадигме, о которых говорилось выше.

В свою очередь, основные положения теории международных ре­жимов, вписываясь в рамки неоинституционализма, роднят ее с нео­либеральными позициями, которые, как мы уже видели, довольно близки к неореализму. Действительно, представляя собой, по определению Р. Кохэна и Дж. Ная, «совокупность явных и неявных принципов, норм, правил и процедур решения, вокруг которых сходятся ожидания акторов», международные режимы в конечном счете очерчивают «своего рода сферу действия «гегемонической державы» (или союза держав), содействующей распределению «коллективных благ». Различие двух концепций касается' понимания той роли, которая возложена на «гегемоническую силу» в формировании и поддержании международных режимов. Если для сторонников теории «гегемонистской стабильности» поддержание режимов обусловлено сохранением гегемонии, то для сторонников теории режимов это не обязательное условие. С точки зрения Кохэна, понятие международного режима обогащает концепцию «рационального выбора», позволяя осознать возможность межгосударственной кооперации, способной преодолевать «близорукий интерес государств» (там же. Р. 146).

Авторы, которых считают родоначальниками международной политэкономии, С. Стрэндж и Р. Гилпин попытались интегрировать не только эти различия, но и неомарксистские позиции, которые, по за­мечанию Ж. Кусси, «заметны во многих работах по международной политэкономии» (Соиззу. 1998. Р. 264). С точки зрения Р. Гилпина, предмет МПЭ связан с тремя принципиальными вопросами. Во-первых, это вопрос о причинах и следствиях возникновения глобальной рыночной экономики. Подчиняется ли функционирование рынка своей собственной внутренней логике, или же оно зависит от государственных регулирований? Во-вторых, это вопрос о диалектике экономических и политических изменений. В какой мере экономическая нестабильность может повлечь за собой политические потрясения? Как соотносятся стремление государств к сохранению своего суверенитета и глобализация способов экономического регулирования? В-третьих, ^это вопрос о политических путях вступления государств в процесс глобализации. Какими средствами располагает государство для кон­тролирования рынка и какие стратегии имеет в своем распоряжении рынок — вернее, те силы, которые его представляют, для преодоления или обхода государственных ограничений? Однако Гилпин в конечном итоге все же приходит к выводу, что «лучшую надежду миру на эконо­мическую стабильность дает меркантилизм в мягкой форме» (ОПрт. 1987. Р. 408). Тем самым он подтверждает свою приверженность нео­реализму.

Со своей стороны, С. Стрэндж уже в одной из первых изданных ею работ по МПЭ (81гапде. 1970) подчеркивает, что «стремительность со­бытий в международной экономике и изменений, связанных с эконо­мической взаимозависимостью, порождает новые вопросы, касающиеся природы национального интереса» (там же. Р. 315), и настаивает на необходимости изучения международных экономических отношений на основе приоритета «политического». В этой связи она предлагает подход, основанный на структурном понимании власти. Основной во­прос международной политэкономии — вопрос о соотношении госу­дарства и рынка — С. Стрэндж рассматривает через структурное по­нимание власти. Власть уподобляется четырехграннику, стороны ко­торого представляют собой структуры производства, безопасности, знания и финансов. Каждая сторона, соприкасаясь с тремя другими, оказывается с ними в положении тесной взаимосвязи, которая, в свою очередь, влияет на отношения между «властью» и «рынком». Развивая эту точку зрения в одной из своих последних работ (81гап§е. 1996), С. Стрэндж трактует международную систему как результат столкновений и борьбы, переговоров и компромиссов различных типов власти, которые стремятся навязать друг другу свой предпочтения. В настоящее время в этой борьбе наблюдается превосходство безличных рыночных сил. Автор называет две причины такой ситуации. Во-первых, это технологическая революция, которая привела к революции в сферах экономической деятельности и безопасности. А во-вторых, это удо­рожание стоимости капитала для предприятий и, соответственно, рост их потребности в финансах, на которую, в свою очередь, реагируют рынки. Результатом таких изменений становится переход власти над обществами и экономиками от государств к транснациональным кор­порациям, фирмам и банкам. Производственная деятельность во всех секторах экономики все чаще осуществляется помимо государств. Рас­пределение богатств в мире зависит уже не столько от государственных политик, сколько от трансфертов со стороны транснационального ка­питала. Фирмы и предприятия конфисковали у государств функции социального управления, обеспечения занятости, условий труда и его оплаты. Все это регулируется не столько государственными законами, сколько внутренними регламентациями самих фирм. Транснациональ­ные фирмы играют растущую роль и в фискальной сфере. Кроме того, они все больше подрывают роль государств в политике безопасности, экономики, коммуникации и в целом его монополию на насилие. Од­нако, по мнению Стрендж, все это не означает, что можно прогнозиро­вать исчезновение государства или его переход под полный контроль со стороны транснациональных фирм. История учит, что соотношение сил между институционально-политической и экономической властью — величина переменная. Сегодня это соотношение складывается не в пользу государства, однако это не значит, что такая ситуация сохранится и в будущем. В то же время важное значение имеет рост асимметрии между государствами с точки зрения их способности управлять своими обществами и экономиками. Только США обладают всеми видами структурной власти. Поэтому выводы об утрате их гегемонии выглядят, по мнению С. Стрэндж, безосновательными.

«Экономический структурализм» С. Стрэндж стал не только по­пыткой теоретического синкретизма, т.е. преодоления крайностей и соединения преимуществ, конкурирующих в МПЭ позиций (см.: Огаг. 1994. Р. 151). Парадоксальным образом он совпадает в ряде своих по­ложений с «неолиберальной контрреволюцией» и с концепцией «новой политэкономии», основанной на неоклассических подходах (см. об этом: Соизззу. 1998).

Действительно, одной из важнейших категорий «экономического структурализма», его «несущей конструкцией» выступает «глобализа­ция», понимаемая как результат стратегии крупных предприятий, ко­торые все более заметно утрачивают связь с какой-либо одной страной

:. и подчиняют государства своим решениям. Глобализация — следствие неумеренной, но естественной экспансии капитализма, против которой

. бесполезно бороться. «Новая политэкономия» лишь усиливает этот тезис, «развенчивая» любые попытки государств воспрепятствовать процессу глобализации как неуместное вмешательство, противоречащее неумолимой логике рынка. Отсюда один из главных тезисов «новой политэкономии» — о деполитизации современных экономических процессов. Представители данного течения (Р. Палан, Дж. М. Боучанан, Д. Колландер, А.О. Крюгер и др.) утверждают, что государственное регулирование национальных экономик должно уступить место саморегулированию, осуществляемому через механизмы мирового рынка, и что такое саморегулирование деполитизирует международные экономические отношения, сделает невозможными межгосударственные конфликты, ослабит проявления национализма и сведет роль государства к минимуму, т.е. к его представительским функциям. В то же время с целью навязать либерализацию сторонники рассматриваемого течения стремятся мобилизовать гегемонические отношения, использовать свои позиции в международных организаци-

ях и даже силу (подробнее об этом см.: Соиззу. 1998. Р. 266—267, 271-Богомолов. 2000). Таким образом, постклассическое течение в МПЭ характеризуется отказом от теоретического компромисса, возвратом к позициям вытеснения политического из экономического, свободы ры­ночных сил и минимизации (если не полного отрицания) государст­венного регулирования внутренних и международных экономических процессов. Некоторые из отмечаемых сторонниками данного течения тенденций и часть их прогнозов находят свое подтверждение в дейст­вительности. В мировой экономике усилилась роль транснациональных корпораций в ущерб государственным акторам. Рыночные отношения распространяются на все новые страны, втягивая их таким образом в процессы освобождения цен, снижения протекционистских мер в международной торговле. Большинство слаборазвитых стран и государств с переходной экономикой уже не конфликтуют с ТНК и международными валютными и экономическими институтами (как межправительственного, так и частного характера), а стремятся сделать все, чтобы выглядеть привлекательными в их глазах с целью обес­печения благоприятного климата для инвестиции. С другой стороны, противники неоклассицизма указывают на то, что либерализация ми­ровых экономических отношений влечет за собой рост неравенства государств и народов, увеличивает угрозы для национальных экономик, обостряет социальные проблемы и опасность возникновения новых конфликтов. Самое общее -представление о международной политэкономии можно получить из табл. 2.

Наиболее радикальными критиками неоклассицизма и положений «новой политэкономии» выступают неомарксисты.

Неомарксизм

В институализации и развитии современной международной полит­экономии значительную роль сыграли исследования неомарксистов. При осмыслении того места, которое занимает в современной международно-политической науке неомарксизм, следует учитывать следующие моменты. Во-первых, то, что объединяет его с традиционной марк­систской парадигмой, и то, что его отличает от нее. Во-вторых, следует принимать во внимание, что неомарксизм, в отличие от канонического марксизма (но так же, как и другие парадигмы науки международных отношений), представляет собой чрезвычайно разнородное течение: обстоятельство, которое требует рассмотрения не только его общих (парадигмальных) характеристик, но и особенностей теоретических взглядов наиболее крупных представителей¹. При этом такие особен­ности нередко делают указанные взгляды настолько далекими от тра­диционного марксизма и, напротив, настолько приближают их к пози­циям экономического структурализма (или международной политэко­номии), что порою кажется, что специфика неомарксизма утрачивает свое значение. Наконец, в-третьих, несмотря на то что его отдельные представители являются крупными учеными, пользующимися автори­тетом в научном сообществе, в целом неомарксизм как идейное течение, как одна из парадигм международно-политической науки остается относительно маргинальным (см. об этом: Уеппеззоп. 1998. Р. 186). Под­черкнем, однако, именно относительность такой маргинальное™: если в странах Запада авторитетом пользуются отдельные представители рассматриваемого направления, то на «рынке» в развивающихся стра­нах, а также государствах бывшего СССР и (хотя и в меньшей степени) Восточной Европы неомарксизм в целом занимает более прочные по­зиции.

Значительную роль в становлении неомарксистской парадигмы в международно-политической науке сыграли работы группы ученых, объединенных аргентинским экономистом Раулем Пребишем в рамках возглавлявшейся им в начале 1950-х гг. Экономической Комиссии Объединенных Наций по Латинской Америке. Пребиш и его

В рамках данной главы мы остановимся, главным образом, на обзоре общих черт неомарксизма, что же касается взглядов его отдельных представителей на те или иные проблемы, то они рассматриваются в соответствующих разделах, посвященных данным группа выступили с критикой реализма, который не выходил в рас­смотрении экономических вопросов за рамки неоклассического течения экономической мысли, основанной на подходах «наделенности факторами». Они доказывали, что капиталистическое разделение труда не только не приводит к конвергированию национальных экономик, но в действительности поддерживает поляризацию между странами — эспортерами сырья (т.е. «наделенными фактором труда») и странами — экспортерами готовых продуктов (т. е. «наделенными фактором капитала»). Истоки этих исследований, которые обычно рассматриваются как «теории зависимости», лежат в контексте латиноамериканской борьбы против империализма США. Они отталкиваются от тезисов Бухарина, Гильфердинга и Ленина о господстве финансового капитала на высшей стадии монополисти­ческого капитализма. Рассматривая с этих позиций роль господству­ющих классов «периферийного капитализма» и их отношений с транснациональными фирмами, они стремились объяснить причины зависимости «периферийного капитализма» внутренними и внешними экономическими структурами (подробнее об этом см.: Огаг. 1994. Р. 136—137). Преодоление зависимости «периферии» от «центра» они видели на путях замены экономики, основанной на торговле сырьем и импорте готовой продукции, эффективной стратегией инду­стриализации, направленной на сохранение в слаборазвитых странах прибыли от использования новой техники.

Современные неомарксисты (среди которых следует назвать И. Валлерстайна, Р. Кокса, С. Амина, М. Рогальски, Й. Галтунга, Н. Ге-раса) представляют международные отношения в виде глобальной сис­темы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Базовыми понятиями неомарксизма выступают «мир-система» и «мир-экономика»¹. Определяющее место в их взаимодействии принадлежит, естественно, «мир-экономике». Данное понятие отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные из них. Основные черты со­временной «мир-экономики» — всемирная организация производства, рост значения транснациональных монополий в мировом хозяйстве, интернационализация капитала и рынков продуктов при одновременной сегментации рынка труда, стандартизация моделей потребления, уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу

¹ В другой интерпретации эти понятия переводятся на русский язык как, соответст­венно, «мировая система» и «мировое хозяйство» (см.: Валлерстайн. 1998).

финансов и связанная с этим глобальная тенденция «финансизации» (высокие процентные ставки, «плавающие» обменные курсы, свобода спекулятивных трансфертов) и повсеместная приватизация. Неомарк­систы подвергают логику международной ?кспансци современной, ка­питалистической «мир-системы» критике за сокращение социальных расходов, демонтаж политики полной занятости, изменение фискальных систем в пользу наиболее богатых. Они утверждают, что первым из главных следствий этого является рост неравенства между членами международной системы. Это лишает ее «периферийных» акторов (слаборазвитые государства и регионы) реальных шансов ликвидировать разрыв между ними и «центральными» акторами (государства при этом нередко уподобляются социальным классам: «государства-классы»). В среде последних, в свою очередь, происходят сложные процессы перераспределения влияния и кристаллизация «несимметричной взаимозависимости» в пользу США.

Резкой критике подвергается и господствующая в мировой системе идеология, обслуживающая управление указанными процессами • в пользу международного капитализма — идеология «гиперлиберализма» (Сох. 1990. Р. 697). «Гиперлиберализм» рассматривает роль государства прежде всего с позиций помощи глобальным рыночным силам, осуждая всякие разговоры о перераспределении богатства в пользу бедных регионов как «протекционистское вмешательство». В современном мире существуют и противоположные процессы — диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и других организаций и структур, поиски новых путей развития. Но радикально-либеральная идеология внушает массовому сознанию, 'что альтернативы глобализации нет, поскольку речь идет о неумолимых экономических законах.

Гиперлиберальная мир-экономика нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. Такую роль присвоили себе США. Это позволяет им претендовать на привилегии, в виде исключений из пра­вил. США — самый большой должник в мире. Но их положение отли­чается от положения других дебиторов. США рассчитывают на даль­нейшее получение кредитов от других стран и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные производительные возможности, ссылаясь на тяжесть «военной ноши», которую они Несут, защищая «свободный мир».

«Гиперлиберализм» меняет роль национального суверенитета. Роль государства рассматривается прежде всего с точки зрения помощи рыночным силам. И, наоборот, оно утрачивает свою роль социальной защиты населения. Подобно тому как это происходит во ^ВнУтриобщественных отношениях, в мировом масштабе любые шаги, направленные на перераспределение в пользу бедных регионов, расце­ниваются господствующей идеологией как «протекционистское вме­шательство», которое противоречит логике рынка. Поэтому регионы все меньше связывают свои интересы с «центром». Усиливаются авто­номистские движения: богатые не хотят делиться с бедными, а бедные не видят решения своих проблем в сохранении тесных связей с бога­тыми (Сох. 1990. Р. 698-699).

Все это порождает опасную для мира ситуацию как в экономичес­ком, так и в политическом плане. Выход может дать только разрыв с указанной логикой, отказ государств подчинять ей свое развитие, новая, альтернативная нынешней, регионализация.

Обосновывая необходимость стратегии «антисистемного разрыва», Самир Амин исходит из того, что основные черты наблюдающейся сегодня «разнузданной глобализации» являются следствием пяти мо­нополий, обусловливающих ее поляризующий характер. Это монополия на новые техники, на контролирование финансовых потоков, на контроль доступа к природным ресурсам, на контроль доступа к сред­ствам коммуникаций и на обладание оружием массового уничтожения (Атт. 1997. Р. 33).

Поэтому основная задача «стратегии разрыва» с существующей системой — это разрушение их мощи. Для этого необходимо форми рование «фронта антисистемных народных сил». Такой фронт может быть создан через прогрессивный национализм в противовес обскуран тистским, этническим, религиозно-фундаменталистским и шовинис тическим формам национализма, которые столь широко распростра нены и поощряются стратегиями капитала. Этот прогрессивный национализм не исключает регионального сотрудничества. Он должен побуждать к формированию крупных регионов, которые являются ус ловием для эффективной борьбы против пяти монополий. При этом, как подчеркивает С. Амин, речь идет о таких, моделях регионализации, которые кардинально отличаются от моделей, восхваляемых господ ствующими властями и призванных играть роль проводников импери алистической глобализации.

Интеграция в масштабах Латинской Америки, Африки, арабского мира, ЮВА вокруг континентальных стран (Китая, Индии), но также и Европы (от Атлантики до Владивостока), базирующаяся на народных и демократических союзах, в конечном итоге вынудит капитал, по мысли неомарксистов, приспосабливаться к требованиям этих союзов. С другой стороны, такие союзы выработают программы организации внутри- и межрегиональной взаимозависимости как в том, что касается «рынков» капиталов (цель которых — побудить их инвестировать в расширение производственных секторов), так и валютных или тор­говых соглашений. Совокупность указанных программ придала бы силу амбициям демократизации как на уровне национальных обществ, так и на уровне мировой системы. «На этом основании, — пишет С. Амин, — я располагаю их в перспективу длительного перехода от мирового капитализма к мировому социализму, проходящему через ряд этапов» (Лтт. 1997. Р. 46).

Используя термин А. Грамши, Р. Кокс называет этот процесс дли­тельного поэтапного перехода к новой системе международных - от­ношений «позиционной войной». Глобализация «мир-экономики», сопровождаемая ростом богатств для самых богатых, будет иметь след­ствием разрыв социальных связей, демографический кризис и поляри­зацию между богатыми и бедными в мировом масштабе. Вместе с тем по мере развития этого процесса наиболее обездоленные группы могут скоординировать свои усилия для смягчения его неблагоприятных последствий. Демократизация международных отношений способствует гомогенизации и стандартизации мира, манипулированию мировым политическим процессом со стороны тех, кто способен его финан­сировать и кто владеет сложными технологиями манипулирования на­циональным и мировым общественным мнением. Но одновременно она ведет и к диверсификации. Она расширяет возможности утверждения партикулярных идентичностей, которые стремятся избежать унификации культуры. Она может дать место проявлению желания жить и работать иначе. В длительной перспективе — способствовать диверсификации общественных проектов и путей развития. Однако для осуществления этого необходимо вести постоянную воспитательную работу, которая является условием объединения широких народных сил и одновременно — базовой деятельностью «позиционной войны», призванной преодолеть современный идеологический конформизм {Сох. 1990. Р. 702-703).

Таким образом, неомарксизм объединяют с традиционным марк­сизмом следующие черты. Во-первых, и тот и другой при анализе меж­дународных взаимодействий отдают приоритет экономическим струк­турам и их роли в общественном развитии. Во-вторых, оба течения рассматривают международные отношения как отношения классовой борьбы, господства и подчинения, эксплуатации и неравенства. Отсюда, в-третьих, характер международной среды трактуется как конфликтный, а ее основные проблемы как проблемы преодоления угнетенными международными классами эксплуатации и господства со стороны правящих классов. В-четвертых, как марксизм, так и его современные последователи в международно-политической науке исходят (хотя и в разной степени) из прогрессистских взглядов, отличаются верой в позитивный результат эволюции международных отно­шений , который, однако, по их мнению, требует для своего осущест­вления активных действий со стороны народных масс. Наконец, важно отметить и то, что как марксизм, так и неомарксизм в международно-политической науке гораздо более убедительны и концептуальны в критике существующего положения, нежели в выработке путей выхода из него и, особенно, в описании альтернативной картины, призванной заменить его. При этом, как можно было заметить из сказанного выше, к неомарксизму данное замечание относится еще в большей степени, чем к его предтече.

Вместе с тем, в отличие от традиционного марксизма, неомарксизм не может быть охарактеризован как экономический детерминизм: придавая важную, часто первостепенную роль экономическим структурам, представители неомарксизма не рассматривают между­народные отношения как «вторичные» и «третичные», не упоминают о «надстроечном» характере культуры или же институтов. Кроме того, неомарксисты в противоположность своим идейным предшественникам при анализе взаимосвязи и взаимодействия внутренней и внешней политики отдают приоритет не первой, а второй (что иногда дает основания для их обвинений во «властном фетишизме» — см.: Огаг. 1994. Р. 51). Наконец, важным отличием неомарксизма, имеющим принципиальное значение -в контексте международно-политической науки, является то обстоятельство, что его сторонники считают необходимой разработку специальной и автономной теории международных отношений, чему традиционный марксизм не придавал особого значения.

Оценивая место международной политэкономии и неомарксизма в международно-политической науке и весомость их теоретического вклада, нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что указанные направления оказали и продолжают оказывать значительное влияние на социологию международных отношений.

Основные положения неоканонических парадигм (школ неоре­ализма, неолиберализма и неомарксизма) схематически представлены в табл. 3.

¹ Вместе с тем неомарксисты стремятся отмежеваться от модернистского понимания «детерминизма». Заявляя, что «человеческая история прогрессивна, и это неизбежно», И. Валлерстайн вместе с тем подчеркивает, что «анализ мировых систем стремится ли­шить понятие прогресса статуса траектории и открыть его заново как аналитическую переменную». Дискуссию «свободной воли» против «детерминизма» не следует вести в пределах «или — или». Необходимо исследовать переходы, анализировать процессы, которые скрываются за этими понятиями, и быть готовыми к неожиданным результатам (см.: Вамерртайн. 1998. С. 138-139).

Таблица 3

ноше Цели

рд*-о<ет спора оры

1рнрода меж­дународных от-нсний

слова

оцессы

будущее МО

Исход

<>д и 1.1 и

пункт тоорсти-ого анализа

Неореализм

Государства (прави­тельства), их союзы

Анархическая (от­сутствие верховной власти и господство принципа «помоги себе сам»)

Защита националь­ных интересов; безо­пасность государст­ва, сохранение ста­тус-кво в междуна­родной системе

Сила и союзы для сохранения баланса сил (стратегия и ди­пломатия)

Межгосударствен­ные конфликты и войны как крайняя форма их проявле­ния

Нет будущего: ха­рактер МО остается неизменным

Неизменность чело- неческой Природы; национальные инте- ресы

Нсолибсралидм

Государства, а также МПО, иегосударствен ни организации

Ограниченная анархия (благодаря деятельности международных органи­заций, увеличению роли мирового общественного мнения и морали)

Международная безо­пасность (в той мере, в какой она не противоре­чит национальным инте­ресам)

Распространение идеа­лов либеральной демо­кратии и рынка

Глобализация; возраста­ние взаимозависимости; Падение роли государст­ва

Новый мировой поря­док, основанный на ли­беральной демократии и индивидуальных нравах | человека

Экономические интере­сы; моральные ценности; права человека

Неомарксизм

Центр, периферия и полу периферия «мир-системы»; «государст­ва-классы» и «регио­ны-классы»

Империалистическая, эксплуататорская

Антисистемный раз­рыв; преодоление по­ляризующей логики глобапизации

«Позиционная вой­на»; региональная ин­теграция «перифе­рии* И «полуиерифе-рии»

Рост разрыва между центром и перифе­рией; формирование несимметричной вза­имозависимости в пользу США Освобождение от экс­плуатации. Миронов социализм

«Мир-система» и «мир-экономика»

«РВДставители

Ъ. Бузан, Р. Гнлпип, К. Уолц

Р, Кован, X. Милнер

С. Амин, И. Валлер­стайн, Р. Кокс