§ 2. Общая характеристика исков об истребовании имущества из чужого незаконного владения

1. Истец и ответчик по иску об истребовании имущества. Предметом нашего исследования будут виндикационные иски. Это значит, что договорные и деликтные иски, иски из неосновательного обогащения, а также иные обязательственные иски, хотя бы они и были направлены на охрану вещественного состава социалистической и личной собственности, будут рассматриваться нами лишь в той мере, в какой это окажется необходимым для уяснения содержания и задач института виндикации.

Изучение виндикационных исков в советском праве следует начать с ответа на вопрос: кто имеет право на виндикационный иск и кто может быть надлежащим ответчиком по такому иску?

В юридической литературе широко распространено мнение, что виндикационный иск — это иск не владеющего собственника к владеющему несобственнику о возврате вещи в натуре. Из этого определения следует, что право на виндикационный иск имеет только собственник. Некоторые авторы прямо указывают, что расширение обладателей активной легитимации по виндикационному иску в советском праве невозможно.¹¹¹ Это мнение нельзя признать правильным. Титульное владение пользуется в нашем праве широкой петиторной защитой. Так, в силу ст. 170 ГК наниматель имеет право судебной защиты против всякого нарушителя своего владения, в том числе и против собственника. Если иск нанимателя к собственнику-наймодателю о защите владения следует квалифицировать как обязательственный иск, то иск нанимателя к третьему лицу никак нельзя подвести под категорию обязательственных исков. ' Все различие между иском собственника к третьему лицу о возврате вещи в натуре и аналогичным иском нанимателя состоит в том, что иск собственника основан на праве собственности, тогда как вещный иск нанимателя — на каком-то ином праве.

Еще более разительный пример петиторной защиты титульного владения дает нам ст. 98 ГК. Залогодержатель по этой статье защищен в тех же пределах, что и собственник. Если применительно кет. 170 ГК еще могут возникнуть сомнения,—защищается ли наниматель только против непосредственного нарушителя владения или также и против третьего добросовестного приобретателя, поскольку из обладания собственника вещь вышла по его воле-договору, то ст. 98 ГК содержит на этот счет совершенно определенные указания: «Залогодержатель, который потерял или у которого похищен переданный ему предмет залога, имеет право истребовать его у всякого владельца, в том числе у собственника. В случае, когда заложенное имущество оставлено у должника (ст. 92), залогодержатель вправе истребовать его от всякого недобросовестного (стр.99) приобретателя, государственный же орган — от всякого приобретателя».

Правило ч. 2-й ст. 98 ГК объясняется тем, что заложенное имущество оставляется у должника по соглашению сторон (ст. 92 ГК), а потому и приравнивается к имуществу, вышедшему из обладания управомоченного по его воле.

Наконец, в силу ч. 2-й ст. 60 ГК: «Государственные учреждения и предприятия могут истребовать от всякого приобретателя принадлежащее им имущество, незаконно отчужденное каким бы то ни было способом». Вещные иски между госорганами не являются спором о праве собственности. Иск не владеющего госоргана к госоргану — третьему приобретателю основан на праве непосредственного оперативного управления и направлен на изъятие имущества в натуре из незаконного владения госоргана-ответчика.

Как и при иске собственника, иск госоргана направлен на изъятие вещи в натуре из незаконного владения ответчика. Различие же между виндикационным иском собственника и вещным иском госоргана заключается в том, что иск собственника основан на праве собственности, а иск госоргана на праве управления.

Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 19 марта 1948 г. признало, что иски об исключении имущества из описи могут предъявляться как собственниками описанного имущества, так и лицами, в пользовании которых имущество находится на основании закона или договора с собственником.¹¹² Тем самым была пробита новая брешь в традиционном воззрении на виндикационный иск, как на иск только собственника.

Правда, в литературе иногда склонны квалифицировать этот иск не как иск о защите права собственности, а как иск об отмене процессуального мероприятия. Могут поэтому сказать, что ссылка на постановление от 19 марта 1948 г. не имеет прямого отношения к делу. С этим нельзя согласиться. Иск об исключении имущества из описи — это либо виндикационный, либо негаторный иск. Квалификация же подобного иска, как иска об отмене процессуального мероприятия, не вскрывая юридической природы иска, сводится лишь к констатации того очевидного факта, что опись имущества—процессуальное мероприятие.

Итак, и госорган, и договорный титульный владелец, и собственник имеют право на иск об истребовании вещи из чужого незаконного владения. Необходимо поэтому найти то общее юридическое основание, которое служит всем этим лицам достаточной легитимацией для предъявления вещного (по существу — виндикационного) иска. Таким общим основанием, является наличие у истца права на владение истребуемой вещью. Именно право владения легитимирует и собственника, и госорган, и нанимателя, и залогодержателя, и всех остальных титульных владельцев на истребование вещи из чужого незаконного владения.

По мнению А. В. Венедиктова, действительным основанием легитимации для предъявления иска об истребовании имущества является не право владения, (стр.100) а то право, в силу которого истец обладает правомочием владения. (Гражданско-правовая охрана социалистической собственности в СССР. Изд. АН СССР, М.—Л., 1954, стр. 110, примечание). В своей полемике А. В. Венедиктов совершенно не учитывает того, что исследователь не может ограничиться простым перечислением лиц, имеющих право на иск об истребовании имущества. Необходимо выявить то общее юридическое основание, которое легитимирует всех этих лиц на предъявление виндикационного иска. Таким общим основанием как раз и является наличие у всех этих лиц права на владение истребуемой вещью. При этом, поскольку речь идет о праве владения, само собой разумеется, что владение истца опирается на тот или иной титул. Полемика А. В. Венедиктова против права владения выглядит тем более странна, что и сам автор в другом месте пишет: «Основным средством вещно-правовой защиты является право социалистической организации, управомоченной на владение имуществом в силу того или иного законного основания, на истребование этого имущества из чужого незаконного владения» (ук. соч., стр. 79).

Как видим, А. В. Венедиктов признает здесь, что на предъявление виндикационного иска социалистическую организацию легитимирует именно право владения. Что же касается ссылки автора на «то или иное законное основание», то она является излишней, поскольку право владения это и есть титульное владение.

Необходимо, однако, подчеркнуть, что иск об истребовании вещи, основанный на праве владения, нельзя квалифицировать, как владельческий иск в юридико-техническом смысле. На предъявление иска истца легитимирует не только факт нарушения владения, но и право владения. Разбирательство возбужденного искового спора происходит в петиторном процессе.

На первый взгляд это положение может показаться противоречивым. Ведь виндикация — это иск лица, не владеющего вещью, об истребовании вещи из чужого незаконного владения. Можно ли после этого утверждать, что именно право владения легитимирует истца на виндикационный иск? Для ответа на этот вопрос следует различать право владения как юридически обеспеченную возможность и реальное осуществление этого права. Предъявление виндикационного иска означает, что истец не в состоянии осуществить принадлежащее ему право владения. Истец не осуществляет над вещью ни хозяйственного, ни физического господства, которое сосредоточено в руках других лиц. Из этого, однако, вовсе не следует, что истцу не принадлежит больше и самое праве владения. Именно это право владения и легитимирует истца на предъявление виндикационного иска.

Теперь мы должны рассмотреть вопрос о том, кто может быть ответчиком по виндикационному иску. Обратимся для этого к конкретному примеру из судебной практики. В определении по иску колхоза им. Кагановича к гр-ке Тектовой Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР указала, что «по данному делу Суслина (фактический владелец предмета спора, — Ю. Т.) должна быть привлечена к участию в деле в качестве ответчика, а не третьего лица, так как лицо, фактически владеющее теленком, должно отвечать по иску колхоза о передаче ему теленка».¹¹³ Таким образом, ответчиком по виндикационному иску может быть незаконный фактический владелец чужого имущества, т. е. тот, кто незаконно держит чужую вещь в своих руках. Поэтому если добросовестный приобретатель вещи от неуправомоченного (стр.102) отчуждателя, не ставший собственником вещи, передаст вещь в реальное обладание другого лица, например, по договору хранения или ссуды, то надлежащим ответчиком по виндикационному иску следует признать того, кто фактически держит вещь в своих руках, хотя добросовестный приобретатель, осуществляя хозяйственное господство над вещью, также является ее незаконным владельцем.

2. Предмет виндикационного иска и предмет спора по иску. Предметом виндикационного иска является требование о признании истца собственником или иным законным владельцем истребуемой вещи и о возвращении вещи истцу.

Предметом спора по виндикационному иску является индивидуально-определенная вещь, которая принадлежит истцу на праве собственности (праве владения). Наличие в фактическом владении ответчика индивидуально-определенной вещи выступает, как юридический факт, от которого зависит бытие виндикационного иска, во всяком случае против данного ответчика. Если же .индивидуально-определенной вещи, принадлежащей истцу на праве владения, ни в чьем незаконном владении нет, виндикационный иск вообще не может быть удовлетворен.

В подтверждение этого тезиса приведем несколько примерив из судебной практики. В марте 1946 г. Козелева продала дом, принадлежащий Селину«, за 5500 руб. Купивший указанный дом Семочкин разобрал его и перевез в г. Борисоглебск. Народный суд по иску Седина признал договор купли-продажи дома недействительным и обязал Семочкина возвратить дом Седину с правом снесения на старое место. Козелеву суд обязал вернуть Семочкину; 5500 руб. Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР указала, что «.. . дом в том виде, в каком он был у Селина, в данное время не существует, и у суда не было оснований изымать построенный Семочкиным дом. В связи с указанными обстоятельствами, поскольку к моменту возбуждения дела в суде спорного дома уже не существовало, истец Седин может в порядке ст. 403 ГК отыскивать убытки, причиненные ему Козелевой своими действиями, — продажей спорного дома».¹¹⁴

В определении Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда СССР по иску Ступаковой к Антоненко говорится: «Из имеющихся в деле материалов видно, что ко времени рассмотрения дела в суде у Антоненко была корова не Ступаковой, а корова, полученная им по обмену с частью Красной Армии; поэтому У суда не было оснований присуждать истице корову, собственником которой она не являлась». Все определение помещено под следующим четким заголовком: «В порядке ст. 59 ГК собственником может быть предъявлен иск об изъятии от незаконного владельца лишь индивидуально-определенного имущества, принадлежащего собственнику, но не о возмещении ущерба в виде взыскания (стр.102) денежной стоимости отыскиваемого имущества или присуждения другого имущества того же рода».¹¹⁵ Особенно важным для нас является здесь указание, что присуждение истцу взамен принадлежавшего ему имущества другого имущества того же рода не может рассматриваться как удовлетворение по виндикационному иску.

Итак, удовлетворяя заявленный виндикационный иск, суд должен всякий раз установить, что истребуемое имущество действительно принадлежит истцу на праве собственности 'или на праве владения. Игнорирование указанного обстоятельства в ряде случаев приводит судебные органы к вынесению принципиально неправильных решений, наносящих серьезный ущерб интересам государства.

В подтверждение этого' приведем пример из судебной практики. Истец К. предъявил к поселковому совету иск о признании права собственности на дом. Обстоятельства дела таковы: до войны дом представлял собой сруб, строительством закончен не был. В 1942 г. в период фашистской оккупации истец был угнан в Эстонию. В период оккупации гитлеровские захватчики достроили дом и разместили в нем гестапо. После изгнания оккупантов в доме был размещен медпункт, который понес значительные затраты на оборудование и содержание дома. В 1946 г. истец возвратился к прежнему месту жительства и, найдя дом в исправном состоянии (дом использовал медпункт), уехал. В июле 1949 г. К. предъявил иск о признании за ним права собственности на дом. По данным Бюро технического учета, затраты на дом распределяются следующим образом: довоенные, т. е. произведенные истцом,—33% общей стоимости дома, периода войны и послевоенные—59%. Таким образом, дома в том виде, в каком он был до войны, к моменту судебного рассмотрения дела не существовало. Поскольку истец пропустил исковую давность, суду следовало поставить вопрос о переходе дома, как бесхозяйного, в собственность государства. Но даже если бы суд и не нашел оснований для применения к настоящему делу исковой давности, суд обязан был признать наличие отношений общей собственности между К. и государством и разрешить дело в зависимости от заинтересованности государства в судьбе дома. Несмотря на это, суд признал за истцом право индивидуальной собственности на дом, удовлетворив лишь встречные требования медпункта о возмещении затрат, произведенных на оборудование дома. При этом суд указал, что истец может зачесть взысканную с него сумму в счет якобы причитающейся ему с медпункта арендной платы за пользование домом. Тем самым было допущено неосновательное обогащение истца за счет государства в размере, по крайней мере, около 4000 руб.

Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 19 марта 1948 г. устанавливает: «В тех случаях, когда спорное имущество (стр.103) (исключенное из описи по решению суда,—К). Т.) не может быть возвращено истцу в натуре, суд с согласия истца и при имеющейся у ответчика фактической к тому возможности может присудить истцу другое равноценное имущество того же рода».¹¹⁶ Было бы неверно считать, что Пленум допустил в этом постановлении возможность виндикации родовых вещей. При присуждении истцу взамен принадлежавшего ему имущества другого имущества того же рода мы имеем либо деликтный иск, либо иск из неосновательного обогащения.

Таким образом, право на виндикационный иск имеет лицо, которому принадлежит право на владение вещью; ответчиком по виндикационному иску может быть незаконный фактический владелец вещи; предметом спора по виндикационному иску является индивидуально-определенная вещь.

3. О допустимости конкуренции исков в советском праве. Конкуренция договорного и деликтного исков категорически отвергнута в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 10 июня 1943 г.¹¹⁷

Что же касается разграничения деликтного и кондиционного исков, то господствующим в советской юридической литературе является мнение, что если обогащение произошло в результате виновного поведения обогатившегося, следует предъявлять иск из причинения вреда; если же обогащение произошло в результате невиновного поведения обогатившегося, следует предъявлять иск из неосновательного обогащения.¹¹⁸ С этим, однако, нельзя согласиться. Специфическим признаком гражданско-правовой ответственности является лишение причинителя у части принадлежащих ему имущественных прав в целях удовлетворения потерпевшего этот признак присущ всем без исключения мерам гражданско-правовой ответственности, независимо от того, возникло ли правонарушение в результате виновного или невиновного поведения причинителя. Именно поэтому не является мерой ответственности изъятие неосновательно полученной выгоды, хотя бы обогащение возникло в (стр.104) результате виновного поведения обогатившегося. Тезис, в силу которого, если обогащение возникло в результате виновных действий обогатившегося, предъявленный к нему иск следует квалифицировать как деликтный, не вытекает из закона.

В ст. 399 ГК ничего не говорится о том, что неосновательное обогащение возникает лишь в случае невиновного поведения обогатившегося лица. Теоретически наиболее 'правильно разграничивать деликтный и кондиционный иски не по принципу вины, а в зависимости от того, образуется ли на стороне правонарушителя имущественная выгода.

Такое решение вопроса диктуется не только теоретическими, ни и практическими соображениями.

Известно, что одним из условий ответственности по ст. 403 ГК является вина причинителя. Преимущество иска из неосновательного обогащения, по сравнению с деликтным иском, состоит в том, что для изъятия неосновательно полученной выгоды не требуется устанавливать вину обогатившегося лица; достаточно доказать факт получения имущественной выгоды без правового основания. Таким образом, разграничение исков из причинения вреда и из неосновательного обогащения не по принципу вины, а в зависимости от того, образуется ли на стороне правонарушителя имущественная выгода, в наибольшей степени обеспечивает охрану социалистической и личной собственности.

Что касается конкуренции деликтного и виндикационного исков, то ее не может быть по самому существу дела. В деликтном иске речь идет о гражданско-правовой ответственности, когда обязанное лицо лишается части принадлежащих ему прав в целях удовлетворения потерпевшего. Напротив, в случае предъявления виндикационного иска речь идет не о лишении незаконного владельца права на истребуемую вещь, поскольку никаких прав; на вещь у него нет, а о возвращении вещи тому, кто имеет на нее право. Поэтому истребование вещи в натуре по виндикационному иску, хотя бы незаконный владелец вещи и был недобросовестен, не может квалифицироваться как мера ответственности.

Несмотря на это, в практике низовых судов в ряде случаев ошибочно допускается сопряженное применение ст. 59 и 403 ГК. Так, в своем определении по иску Петрушиной к Фалиной о взыскании 2500 руб. Судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда СССР указала на ошибку суда, который «... совершенно, неправильно при разрешении дела руководствовался ст. 59 и 403 ГК, так как ст. 59 предусматривает право собственника отыскивать свое имущество из чужого незаконного владения, а ст. 403 ГК предусматривается ответственность, вытекающая из правонарушения, — деликтная ответственность за причиненный вред, отличающаяся от ответственности за убытки, причиненные нарушением договорных обязательств»¹¹⁹.(стр.105)

Наиболее сложным является вопрос об отграничении виндикационных исков от договорных исков, также направленных на охрану вещественного состава социалистической и личной собственности.

М. В. Зимелева считает, что советское право допускает конкуренцию виндикационного и договорного иска, когда стороны связаны обязательственным правоотношением и притязание кредитора направлено на изъятие принадлежащей ему вещи в натуре из владения должника. Аргументация автора по этому вопросу сводится к следующему. Лицо, получившее от собственника вещь во временное владение на основе договора, законно владеет ею лишь до того времени, когда, в силу договора, для него возникает обязанность вернуть се, т. е. до возникновения у собственника притязания на возврат вещи. С этого момента владение должника лишается правового основания и тем самым, в силу ст. 59 ГК, открывается путь для виндикации. Советскому праву чуждо правило о том, что владелец вещи почитается ее собственником. Поэтому при предъявлении .виндикационного иска собственник может ограничиться доказыванием своего права на вещь, предоставив ответчику обосновывать свое право на владение вещью. Следует допустить конкуренцию вещного и договорного иска, если ответчик не только нарушает договорную обязанность возврата вещи, но и отрицает самое наличие ее в условиях, когда доказывание наличия договора представляется для кредитора трудно осуществимым.¹²⁰

Аргументацию М. В. Зимелевой следует признать неправильной по следующим основаниям. Что советское право не устанавливает в пользу владельца общеобязательной презумпции права собственности в смысле ст. 2279 Кодекса Наполеона, это, конечно, верно. Значит ли это, что доказывание истцом права собственности на вещь может быть отделено от доказывания того, что вещь получена ответчиком договору с обязательством возврата? Нет, не значит. В том-то и все дело, что доказать наличие права собственности истец, предъявивший обязательственный иск, не сможет, не доказав характер договорных отношений между ним и ответчиком, не доказав, что вещь была получена ответчиком по такому юридическому основанию, которое не перенесло на него право собственности на вещь.

Ведь для того чтобы добиться удовлетворения по виндикационному иску, мало доказать, что истец когда-то был собственником вещи. От доказательства одного только этого факта бремя доказывания еще не перейдет на ответчика. Истец обязан доказать, что он продолжает оставаться собственником и в момент принудительного осуществления виндикационного притязания, а доказать это истец не сможет, не доказав, какой договор был заключен между ним и ответчиком. Только после того, когда истец докажет это обстоятельство, как основание своего требования о возврате. (стр.106) вещи, бремя доказывания в силу ст. 118 ГПК, перейдет на ответчика.

Таким образом, отсутствие в советском праве общеобязательной презумпции законности владения ни в какой мере не подкрепляет аргументации сторонников конкуренции вещного и обязательственного иска. Тот же факт, что истец, в силу ст. 118 ГПК, обязан доказать основание своего иска, говорит о практической бесплодности перехода от обязательственного иска к виндикационному в тех случаях, когда стороны связаны обязательственными правоотношениями, доказывание которых представляется для кредитора трудно осуществимым.

По мнению А. В. Венедиктова, от конкуренции исков необходимо отличать переход от договорного иска к виндикационному в условиях, когда основание договорного иска не могло быть доказано, несмотря на всю активность, проявленную сторонами и самим судом. Все дело в том, говорит А. В. Венедиктов, в какой момент предоставлять истцу право выбора между различными основаниями исков. Если право выбора предоставляется истцу еще до того, как установлена невозможность обосновать иск по тому основанию, по которому он в первую очередь должен быть обоснован,¹²¹ то это означает не что иное, как конкуренцию исков. Если же переход от одного иска к другому допускается только после того, как установлена невозможность обосновать иск по тому основанию, по которому он в первую очередь должен быть обоснован, то это конкуренции исков не означает. Такой переход от договорного иска к виндикационному в условиях, когда основание договорного иска не могло быть доказано, представляется автору практически целесообразным и находящимся в соответствии с принципом активности суда и сторон в советском гражданском процессе. Ведь может же случиться, говорит А. В. Венедиктов, что хотя основание договорного иска и не было доказано, зато будет доказаны основание виндикационного иска, и вещь по этому основанию должна быть передана истцу.¹²²

Аргументация А. В. Венедиктова представляется нам ошибочной.. Согласно мнению, широко распространенному в науке процессуального права, «. . . основание иска образуется фактическими обстоятельствами, определяемыми соответствующими нормами материального права».¹²³ «Что касается процессуальной науки, — свидетельствует К. С. Юдельсон, — то сколько бы ни было споров ' вокруг природы основания иска, — фактический состав его как часть основания иска или как все основание никогда сомнению не (стр.107) подвергался».¹²⁴ Для советского гражданского процесса такой взгляд на основание иска вытекает из ст. 118 ГПК.

В силу ст. 2 ГПК сторона может во всяком положении дела изменить основание иска. Следует отметить, что в ряде случаев изменение основания иска вообще не отразится на юридической квалификации отношений сторон.

Приведем конкретный пример из судебной практики. Торговая база предъявила иск к Управлению железной дороги о взыскании 89124 руб. В качестве основания для ответственности железной дороги истец в исковом заявлении указал на то, что железная дорога не сдала базе груз, прибывший в ее адрес, а потому последняя и должна нести ответственность по ст. 67 Устава железных дорог 1935 г. В судебном заседании основание иска истец формулировал несколько иначе: железная дорога должна нести ответственность за груз потому, что этот груз сгорел по вине железной дороги. Как видим, конкретизация основания иска не связана здесь с переходом от одного иска к другому.

В других случаях изменение основания иска действительно приведет к тому, что истец получит удовлетворение не по первоначально заявленному им иску. Допустим, что истец предъявил к ответчику виндикационный иск об истребовании вещи. В судебном заседании было установлено, что истец действительно был собственником вещи, однако к моменту рассмотрения спора вещь эта в натуре не сохранилась, например, потому, что ответчик потребил вещь или уничтожил ее. Здесь уже изменение основания иска повлечет за собой изменение юридической квалификации отношений сторон: истец получит удовлетворение не по виндикационному, а, например, по деликтному иску. Переход от виндикационного иска к деликтному вызван здесь не тем, что не удалось установить действительный характер отношений сторон, а как раз напротив, установлением действительных отношений между сторонами, сложившихся к моменту рассмотрения спора.

Почему же в таком случае, спросят нас, мы признаем ошибочной аргументацию А. В. Венедиктова, который признает целесообразным переход истца от договорного иска к виндикационному в тех случаях, когда основание договорного иска не могло быть доказано? На этот вопрос необходимо дать следующий ответ. Поскольку истец предъявил к ответчику договорный иск, то это значит, если ответчик вообще обязан возвратить вещь истцу, что он обязан возвратить ее именно в силу договора, заключенного между ним и истцом (договора имущественного найма, хранения, ссуды и т. д.). Поэтому в судебном решении никакой ссылки на ст. 59 и 60 ГК быть не должно. Между тем, А. В Венедиктов в лучшем случае — если решение суда является правильным по существу — допускает возможность неправильной юридической квалификации отношений сторон, т. е. удовлетворение иска на основании ст. 59 и (стр.108) 60 ГК, хотя стороны состоят в договорных отношениях. А это есть не что иное, как новый вариант конкуренции вещного и договорного исков.

В других случаях переход от договорного иска к виндикационному при невозможности доказать основание договорного иска приведет не только к неправильной юридической квалификации отношений сторон, но и к вынесению решения, неправильного по существу, т. е. к удовлетворению неосновательного иска. В самом деле: ведь для того, чтобы добиться удовлетворения по виндикационному иску, истец обязан доказать, что он продолжает оставаться собственником и в момент осуществления своего притязания. Между тем, с точки зрения А. В. Венедиктова, который вслед за М. В. Зимелевой признает целесообразным переход от договорного иска к виндикационному (если основание договорного иска не могло быть доказано) для перехода бремени доказывания из ответчика, по-видимому, достаточно, чтобы истец доказал, что он был когда-то собственником истребуемой вещи. Но это совершенно неправильно и противоречит установленному в советском гражданском процессе принципу распределения между сторонами обязанностей по доказыванию.

Тот факт, что истец, несмотря на помощь, оказанную ему судом, не смог доказать основание договорного иска, вовсе не говорит о том, что требования к нему, как к истцу, в виндикационном процессе должны быть снижены. Не вернее ли сказать, что истец потому и не смог доказать основание договорного иска, что заявленный им иск является неосновательным по существу. По меньшей мере странно возлагать на ответчика последствия не доказанности истцом основания своего иска. Эти последствия должны пасть на истца, в силу ст. 118 ГПК, которая устанавливает, что «каждая сторона должна доказать обстоятельства, на которые она ссылается как на основание своих требований и возражений».

Таким образов, мы считаем, что если иск не может быть доказан по тому основанию, которое соответствует действительным отношениям сторон, то такой иск вообще удовлетворению не подлежит.

В обоснование своей позиции А. В. Венедиктов ссылается на конкретное дело, бывшее предметом рассмотрения Верховного Суда СССР. Колхоз им. XVIII парт съезда предъявил иск к совхозу № 275 о взыскании 5 косилок и 4 плугов. Народный суд отказал колхозу в иске, исходя из того, что истец не представил договора о передаче имущества совхозу № 275. Судебная коллегия , по гражданским делам Верховного Суда СССР признала, что «поскольку исковые требования сводятся к передаче колхозу принадлежащего ему на праве собственности имущества, суду надлежало рассмотреть иск согласно ст. 59 ГК, и отсутствие договора не могло служить основанием к отказу колхозу в иске».¹²⁵ (стр. 109) Следует (отметит), что обстоятельства дела изложены в определении судебной коллегии весьма кратко, а потому вообще не дают оснований для далеко идущих выводов. Нельзя, однако, как это делает А. В. Венедиктов, проходить мимо указания, сделанного в определении судебной коллегии: «...суд должен был на основании ст. 98 ГПК признать личную явку сторон в суд необходимой, принять на основании ст. 5 ГПК меры к выяснению взаимоотношений сторон и установить, было ли получено совхозом № 275 от истца спорное имущество».

Если при новом рассмотрении дела будет установлено, что косилки и плуги были временно переданы колхозом совхозу, иск подлежит удовлетворению не на основании ст. 59 ГК, а на основании норм обязательственного права, хотя бы и не было конкретно доказано, какой именно договор был заключен между колхозом и совхозом (хранения, ссуды, найма). Важно лишь, чтобы было установлено, что предмет спора перешел к совхозу по такому юридическому основанию, которое не лишило колхоз права собственности. Если же вообще не будет установлено, каким образом спорное имущество оказалось у ответчика по делу, заявленный колхозом обязательственный иск удовлетворению не подлежит'. Виндикационный иск колхоза также не может быть удовлетворен, поскольку неизвестно, является ли колхоз собственником истребуемого имущества.

Нельзя не отметить также, что ГСК. Верховного Суда СССР допустила ошибку, сославшись на ст. 59 ГК как на основание удовлетворения иска колхоза. Если имущество действительно было на время передано колхозом совхозу, иск должен быть удовлетворен не на основании ст. 59 ГК, а на основании норм обязательственного права. В отступление от своей совершенно правильной практики ГСК Верховного Суда СССР допустила в этом определении возможность конкуренции исков.

Как видим, А. В. Венедиктов напрасно сослался на определение ГСК Верховного Суда СССР в обоснование своего тезиса о возможности перехода от договорного иска к виндикационному в условиях, когда договорный иск не мог быть доказан.

По существу позиция А. В. Венедиктова не отличается от точки зрения М. В. Зимелевой, прямо допускавшей конкуренцию договорного и вещного исков.

Для того чтобы показать практическую бесплодность перехода от договорного иска к виндикационному, воспользуемся конкретным примером из судебной практики, который приводит К. С. Юдельсон. Мяндин предъявил иск к Крохиной о возврате козы. Обосновывая свой иск, Мяндин заявил, что в 1941 г., эвакуируясь из Петрозаводска, он передал мужу ответчицы на хранение козу. Иск был удовлетворен. При решении дела суд исходил из того. что ответчица должна доказать наличие договора купли-продажи между ее мужем и Мяндиным для того, чтобы освободиться от ответственности по делу. В связи со смертью Крохина стороны не смогли представить сколько-нибудь достоверных данных о том, (стр.110) была ли коза сдана Мяндиным на хранение или продана Крохину. Суд также не мог, проявив максимум инициативы, добыть какие-нибудь дополнительные данные.

При решении настоящего дела ГСК Верховного Суда СССР правильно исходила из того положения, что, в силу ст. 118 ГПК, Мяндин должен был доказать основание своего иска, т. е. доказать, что он действительно передал козу на хранение. До тех пор, пока Мяндин этого не доказал, на ответчицу не переходит бремя доказывания того обстоятельства, что коза не была получена на хранение, а была куплена.¹²⁶

На одном этом деле можно показать всю беспочвенность аргументации авторов, допускающих конкуренцию виндикационного и договорного исков или — что по существу то же самое — признающих целесообразным переход от договорного иска к виндикационному в тех случаях, когда характер договорных отношений между истцом и ответчиком не может быть доказан. У суда не вызывал сомнения тот факт, что Мяндин до своего отъезда из Петрозаводска был собственником козы. Не удалось лишь установить, была ли коза продана Мяндиным мужу ответчицы или только сдана на хранение. Между тем, без установления этого существенного обстоятельства основание иска не может считаться доказанным, потому на ответчицу и не перешло бремя доказывания.

Последуем советам сторонников допустимости конкуренции исков и рекомендуем Мяндину перейти от договорного иска к виндикационному. Посмотрим, к чему это приведет. Чтобы доказать основание виндикационного иска, Мяндин должен доказать, что продолжает оставаться собственником козы. Только после того. как основание виндикационного иска будет доказано, бремя доказывания. перейдет на ответчицу. Но каким образом сможет доказать Мяндин основание виндикационного иска, как не доказав, что коза была передана им мужу ответчицы только на хранение, а не продана, т. е. не возвратившись к тому, от чего тщетно старались уберечь его сторонники конкуренция исков. Посмотрим теперь, как относится к «идее» конкуренции договорного и вещного иска наша судебная практика. В определении по иску Карпенко к Дахипову о взыскании 2000 руб. Судебная коллегия по гражданским делам указала: «Правоотношения, возникшие между сторонами, относятся к договору подряда и, следовательно, решая спор, возникший между сторонами, суд должен руководствоваться не ст. 59 ГК Аз. ССР, а ст. 236 ГК, определяющей ответственность подрядчика перед заказчиком за сохранность предмета договора подряда». Тем самым Судебная коллегия категорически отвергла возможность конкуренции вещного' и договорного иска. Все определение помещено под следующим четким заголовком: «При разрешении спора, вытекающего из договорных отношении (стр.111) сторон, суд должен руководствоваться нормами обязательственного, а не вещного права».¹²⁷

Обращает на себя внимание, что Судебная коллегия адресует свое требование не к сторонам, а к суду. Это совершенно , правильно, ибо недопущение конкуренции вещного и договорного иска в том и заключается, что суд обязан дать правильную юридическую квалификацию установленным им действительным отношениям сторон.

Если истец в поданном им исковом заявлении просит суд обязать ответчика возвратить вещь на основании ст. 59 ГК, указывая наряду с тем, что вещь была передана им ответчику по договору с обязательством возврата, — принятие судом дела к своему производству и рассмотрение его по существу, конечно, никакой конкуренции вещного и договорного иска не означает. Ссылка в исковом заявлении на ст. 59 ГК не может быть даже отнесена к тем недостаткам искового заявления, о которых говорит п. «г» ст. 76 ГПК. Суд не вправе обязать истца «исправить» исковое заявление, хотя бы потому, что и сам суд еще не знает, связаны ли истец и ответчик материально-правовым отношением, а если связаны, то каким именно. Тем более суд не вправе вообще не принять такое дело к своему производству.

Однако, если в результате рассмотрения дела по существу будет установлено, что стороны действительно состоят в договорных отношениях и что истец вправе требовать возврата вещи, например, потому, что срок договора истек, в судебном решении не должно быть ссылки на ст. 59 ГК, ибо это означает неправильную юридическую квалификацию отношений сторон. Удовлетворяя иск и обязывая ответчика возвратить вещь истцу, суд обязан сослаться не на ст. 59 ГК, а на соответствующую норму обязательственного права, обязывающую должника возвратить вещь кредитору, например, на ст. 174 ГК.

Допущение конкуренции вещного и договорного иска противоречит ст. 5 ГПК, обязывающей суд всемерно стремиться к установлению действительных прав и отношений сторон. Между тем и М. В. Зимелева и А. В. Венедиктов исходят в своей аргументации из того молчаливого предположения, что суд может, несмотря на наличие между сторонами обязательственных правоотношений, удовлетворять иски на основании норм вещного права, если действительный характер отношений сторон не мог быть доказан. Подобная аргументация уводит суд в сторону от разрешения стоящей перед ним задачи установить объективную истину, допускает возможность неправильной юридической квалификации отношений сторон. К тому же эта аргументация, как мы уже видели, практически совершенно бесплодна, противоречит принципу распределения между сторонами обязанностей по доказыванию и может лишь запутать суд и участников процесса и затруднить отыскание объективной (стр.112) истины. Поэтому аргументация названных ранее авторов, прямо или косвенно допускающих конкуренцию вещного и договорного иска, должна быть признана несостоятельной как практически, так и теоретически.

Таким образом, наличие между сторонами обязательственных правоотношений исключает возможность предъявления виндикационного иска о защите этих правоотношений.

Большой интерес для уяснения вопроса о конкуренции вещного и договорного иска представляет дело по иску Маркова к 39 почтовому отделению г. Харькова о выселении. Между Марковым и почтовым отделением был заключен договор аренды на одну из комнат в доме, принадлежащем Маркову на праве личной собственности. Почтовое отделение без согласия Маркова заняло и вторую комнату в его доме. Стороны связаны обязательственным правоотношением. Несмотря на это, иск Маркова об освобождении второй комнаты, самоуправно занятой почтовым отделением, следует квалифицировать как вещно-правовой иск, поскольку обязательственным правоотношением стороны связаны только по поводу той комнаты, которая была сдана в аренду. Занятие почтовым отделением второй комнаты не может рассматриваться как нарушение договорного обязательства, а потому иск об ее освобождении не может быть отнесен к обязательственным искам. Это — иск о защите права собственности. Именно на такое понимание юридической природы рассматриваемого иска наталкивает заголовок, под которым помещено это дело в практике Верховного Суда СССР: «Занятие помещений в доме, принадлежащем гражданину на праве личной собственности, возможно только с согласия собственника дома».¹²⁸

Совершенно очевидно, что при этом не может быть и речи о допущении конкуренции вещного и договорного иска.

Таким образом, если ответчик не только нарушил принадлежащее истцу право собственности или право владения, но и нарушил обязанность, принятую на себя по договору, иск об истребовании вещи, предъявленный к нему истцом, следует квалифицировать как договорный иск. Если же ответчик нарушил принадлежащее истцу право собственности при отсутствии обязательственно-правовых отношений между ним и истцом по поводу истребуемой вещи, предъявленный к ответчику иск следует квалифицировать как вещный, чаще всего виндикационный иск. При этом мы исходим из предпосылки, что в обоих случаях во владении ответчика находится вещь, принадлежащая истцу на праве собственности или на праве владения. Так должен решаться вопрос о допустимости конкуренции вещного и обязательственного иска в советском праве. (стр.113)

4. Соотношение исков об истребовании имущества с институтом признания сделок недействительными. В силу ст. 183 ГК право продажи имущества, кроме случаев продажи с публичных торгов, принадлежит собственнику. Если имущество продано не собственником, покупатель приобретает право собственности лишь в тех случаях, когда, согласно ст. ст. 59 и 60. собственник не может истребовать от него имущество.

Из этого следует, что, запрещая продавать имущество несобственнику, закон рассматривает поведение неуправомоченного отчуждателя как противоправное, независимо от того, возникает или не возникает на стороне приобретателя право собственности. В тех случаях, когда право собственности на стороне приобретателя не возникает, — а именно в этих случаях и возможна виндикация, — действие приобретателя также является противоправным, поскольку его совершение влечет за собой отрицательные правовые последствия, т. е. обязанность приобретателя возвратить вещь собственнику.

Наличие противоправных действий отчуждателя и приобретателя дает нам в совокупности недействительную сделку, подпадающую под действие ст. 30 ГК. Однако последствия совершения такой сделки указаны не в ст. ст. 147—151 ГК, а в ст. ст. 59 и 60. Дело в том. что последствия заключения недействительных сделок не укладываются в рамки ст. 147—151 ГК, они значительно разнообразнее.

В рамки ст. ст. 147—151 ГК не укладываются и правовые последствия отчуждения вещи лицом, не имеющим права на ее отчуждение. Было бы по меньшей мере странно приводить здесь «стороны» — приобретателя и неправомерного отчуждателя — в первоначальное состояние, т. е. обязывать приобретателя возвратить вещь отчуждателю. В ряде подобных случаев имеет место лишь возложение на отчуждателя обязанности вернуть приобретателю полученное имущественное представление: приобретатель же обязан возвратить вещь ее собственнику, с которым он никакой сделки не заключал. Однако это обстоятельство вовсе не говорит против признания сделки по приобретению вещи недействительной. Как раз наоборот: именно потому, что сделка, ввиду отсутствия на стороне отчуждателя легитимации на отчуждение, является недействительной, на стороне приобретателя не возникло право собственности и виндикационное притязание собственника подлежит удовлетворению.

Этим, однако, не исчерпывается связь виндикации с институтом признания сделок недействительными. В подтверждение этого приведем пример из практики. В 1951 г. гр-н Квакин по договоренности с председателем колхоза купил поросенка, принадлежащего колхозу. Стоимость поросенка (300 руб.) внесена Квакиным в кассу колхоза по приходному ордеру. Из дела видно, что председатель колхоза без разрешения общего собрания членов колхоза продавал поросят, хотя план развития свиноводства по колхозу к этому времени был выполнен лишь на 46%. Народный суд признал (стр.114) сделку недействительной и, в соответствии со ст. 151 ГК, привел стороны в первоначальное состояние, так как по делу не было установлено, что ответчик, приобретая поросенка, действовал недобросовестно. Поскольку сделка, заключенная между сторонами, признана судом недействительной, поросенок был возвращен колхозу именно на основании ст. 59 ГК.

Если стороны заключили противозаконную сделку, однако для применения карательных санкций ст. 147 ГК нет оснований, — требования сторон о возврате всего «исполненного» по такой сделке являются либо виндикационными, либо предъявляются на основании ст. 399 или 403 ГК- То же самое имеет место и в случае заключения оспоримой сделки, признанной недействительной по решению суда.

5^ Содержание ст. ст. 59 и 400 ГК.¹²⁹ Содержание этих статей может быть сведено к следующему. Собственник вправе требовать от недобросовестного владельца возвращения или возмещения всех доходов, которые он извлек и должен был извлечь за все время владения; от добросовестного же владельца — всех доходов, которые он извлек и должен был извлечь со времени, когда он узнал или должен был узнать о неправомерности владения или получил повестку по иску собственника о возврате имущества. Владелец, в свою очередь, вправе требовать от собственника возмещения произведенных им необходимых затрат на имущество с того времени, с какого собственнику причитаются доходы с имущества. С того же времени, с какого незаконный владелец обязан возместить собственнику доходы, он отвечает за произведенное или допущенное им ухудшение имущества. До этого времени он отвечает лишь за умысел и грубую небрежность.

Недобросовестный владелец обязан возвратить или возместить вое доходы, которые он извлек или должен был извлечь за все время владения. Само собой разумеется, что в отношении не извлеченных доходов может ставиться вопрос только об их возмещении. Если извлеченные владельцем доходы к моменту предъявления иска имеются в натуре, причем судом будет установлено, что это те самые доходы, которые были извлечены владельцем из не принадлежащей ему плодоприносящей вещи, следует признать, что истцу принадлежит право на виндикационный иск. Так, например, собственник коровы, отучившейся во время нахождения ее у недобросовестного владельца, вправе виндицировать не только корову, но и теленка. Если же извлеченные владельцем доходы будут потреблены им либо отчуждены третьему добросовестному приобретателю (мы полагаем, что в этих случаях способ выбытия плодоприносящей вещи из обладания собственника; а равно возмездность приобретения не имеют значения для ограждения прав приобретателя), (стр.115) то за собственником следует признать право на иск из неосновательного обогащения.

Наряду с тем недобросовестный владелец отвечает за произведенное или допущенное им ухудшение имущества. Иск собственника о возмещении стоимости имущества следует квалифицировать как деликтный иск. Ст. 400 устанавливает здесь более широкую ответственность, чем ст. 403 ГК. Для возложения на владельца ответственности за ухудшение имущества достаточно установить наличие причинной связи между поведением владельца и наступившим вредоносным результатом; только действие непреодолимой силы освобождает владельца от ответственности. Правда, общей предпосылкой ответственности владельца является его недобросовестность. Б. С. Антимонов правильно указывает, что иногда «.. .право считается не с тем внутренним состоянием человека, которое было налицо в момент совершения обсуждаемого действия, а принимает во внимание внутреннее состояние в определенный предшествующий момент».¹³⁰ Подобный случай и предусмотрен в разбираемом нами правиле ст. 400 ГК.

Добросовестный владелец по общему правилу не может быть обязан к возвращению или возмещению доходов, которые он извлек или должен был извлечь во время своего владения до тех пор, пока он не знал и не должен был знать о незаконности своего владения. С момента отделения доходов добросовестный владелец становится их собственником. Вследствие этого добросовестный владелец не может быть обязан к возмещению не извлеченных им доходов, а равно доходов, которые он отчудил третьему лицу,. и доходов, погибших по его вине. Если бы владелец извлек доходу, которые он не извлек, он стал бы их собственником; поэтому нет никаких оснований обязывать его к возмещению стоимости не извлеченных доходов. Нет также оснований обязывать владельца к возмещению стоимости доходов, которые он потребил или отчудил, ибо он распорядился в этом случае своей собственностью. Неосновательного обогащения, т. е. обогащения без правового основания, на его стороне поэтому не произошло. Владельца нельзя также обязать к возмещению стоимости доходов, погибших по его вине. Погибшие доходы являются для него не имуществом другого лица, а его собственным имуществом. Поэтому никаких оснований для применения ст. 403 ГК нет.

Согласно ст. 400 ГК, добросовестный владелец отвечает за ухудшение имущества, произведенное либо допущенное им по умыслу ил» грубой неосторожности. Специфика ответственности добросовестного владельца состоит в том, что он не знал и не должен был знать, что причиняет вред чужому, а не своему собственному имуществу.

Ст. 59 ГК устанавливает, что владелец вправе требовать возмещения понесенных им необходимых расходов с того момента, с (стр.116) какого он обязан возместить собственнику доходы с вещи. Закрепляя за добросовестным владельцем право на извлеченные им доходы, законодатель устанавливает для него льготу, которая не должна обращаться против него. Проф. Б. Б. Черепахин правильна отмечает: «...поскольку необходимые затраты на спорную вещь не покрываются извлеченным (или могущими быть извлеченными) от нее доходами и плодами, добросовестный владелец также имеет право на соответствующее возмещение от собственника которому он по решению суда обязан вернуть вещь».¹³¹ В противном случае могло бы случиться, что недобросовестный владелец оказался бы зачастую в лучшем положении, чем добросовестный, владелец, а на стороне собственника возникло бы неосновательное обогащение.

Для обоснования этого положения вернемся к примеру, использованному уже нами при рассмотрении вопроса о связи виндикации с институтом признания сделок недействительными. Квакин купил в колхозе поросенка по сделке, признанной впоследствии недействительной. Поскольку Квакин действовал добросовестно, стороны были возвращены в первоначальное состояние. Следует признать, что Квакин вправе был бы требовать от колхоза не только возврата уплаченной покупной цены, но и возмещения необходимых затрат, понесенных им на содержание поросенка (совершенно очевидно при этом, что никаких доходов иа «владения» поросенком Квакин извлечь не мог).

Под необходимыми затратами следует понимать не только затраты па содержанию имущества, но и затраты на капитальный ремонт. Нельзя поэтому согласиться с А. В. Венедиктовым, который считает, что ст. 59 ГК понимает под необходимыми затратами лишь затраты по содержанию имущества. (А. В. Венедиктов, Гражданско-правовая охрана социалистической собственности. Изд. АН СССР, М.—Л., 1954, стр. 91). Такое ограничительное толкование ст. 59 ГК »и на чем не основано. Значительно сложнее решить вопрос о возмещении произведенных незаконным владельцем полезных затрат на вещь. Нам кажется, что вопрос о возмещении полезных издержек в советском праве следует решить так: если произведенные добросовестным владельцем полезные затраты на вещь не покрываются извлеченными из пользования вещью плодам» и доходами, следует признать за владельцем право требовать возмещения в размере разницы между понесенной им суммой затрат и извлеченными доходами. Недобросовестному владельцу полезные издержки возмещать не следует.

Следует, однако, отметить, что судебная практика дает немного материала для анализа правил ст. ст. 59 и 400 ГК.

6. Правовые последствия отчуждения или потребления добросовестным приобретателем не принадлежащей ему вещи. Известный теоретический и практический интерес представляет вопрос о правовых последствиях отчуждения или потребления добросовестным приобретателем не принадлежащей ему вещи. Может ли собственник, которому принадлежало право собственности на вещь, предъявить (стр.117) к добросовестному приобретателю иск о возмещении стоимости вещи и если может, то какова будет юридическая природа этого иска.

На первый взгляд следует дать отрицательный ответ на поставленный вопрос, особенно в тех случаях, когда вещь была приобретена добросовестным приобретателем возмездно и на стороне приобретателя право собственности не возникло, например потому, что из обладания собственника вещь вышла против его воли, или потому, что вещь принадлежит к объектам социалистической собственности. Казалось бы, что такой приобретатель не может быть обязан к возврату стоимости вещи, ибо тем самым он был бы обязан к возврату той доли общественного продукта, которая была получена им в соответствии с социалистическим принципом распределения по труду и которую он отчудил в обмен на вещь.

Следует, однако, признать, что взыскание с добросовестного приобретателя стоимости отчужденной или потребленной им вещи ни в какой мере не противоречит социалистическому принципу оплаты по труду, ибо, во-первых, добросовестный приобретатель потому только и мог купить нужную ему вещь, что получил от общества определенную долю совокупного общественного продукта в соответствии с количеством и качеством своего труда, а во-вторых, обязывая приобретателя возвратить собственнику стоимость вещи, закон в свою очередь предоставляет ему право взыскать стоимость вещи с того, у кого он эту вещь приобрел.

В результате потребления или отчуждения вещи на стороне добросовестного приобретателя возникает неосновательное обогащение, поскольку он удовлетворил свои потребности за счет вещи, не принадлежащей ему. А неосновательное обогащение это и есть обогащение без правового основания. Следует поэтому признать, что собственник имеет право предъявить к добросовестному приобретателю иск о взыскании стоимости вещи. По своей юридической природе это будет иск из неосновательного обогащения.

Этот вопрос получил свое правильное разрешение в определении ГСК Верховного Суда СССР по иску Ф. к К. о взыскании 4000 руб. Обстоятельства дела таковы: в 1948 г. Ф. купила у неизвестного гражданина 8 м³ бревен. Оказалось, что эти бревна были похищены у К. Узнав, что часть похищенных бревен находится у Ф.. К. предложил Ф. уплатить за бревна 6600 руб. Муж Ф. уплатил К. 4000 руб. Впоследствии Ф. обратилась в суд с иском об обратном взыскании с К. 4000 руб. Поскольку бревна были у К. похищены, на стороне Ф., хотя она и являлась добросовестным приобретателем, право собственности не возникло. Поэтому, использовав бревна для своих нужд, Ф. неосновательно обогатилась за счет К-, и последний вправе, на основании ст. 399 ГК,, требовать от истицы возмещения стоимости бревен. Именно так и решен вопрос в определении Судебной коллегии: «Если Ф. вместо возвращения бревен законному собственнику изъявила согласие оплатить К. денежную стоимость бревен, то ничего незаконного в таком способе расчета (стр.118) добросовестного приобретателя с собственником нет, и у суда не было оснований присуждать с К. суммы, полученные им за свое имущество». (Определение № 36/61 по иску Ф. к К.). Таким образом Верховный Суд пришел к выводу, что собственник, отыскивающий похищенное у него имущество, вправе требовать от добросовестного приобретателя как имущество в натуре, так и стоимость его, если добросовестный приобретатель использовал это имущество для себя.

7. Добросовестность приобретателя. Поскольку добросовестность приобретателя имеет юридическое значение не только для ограничения виндикации, установленного в ст. 60 ГК, но и для расчетов собственника с приобретателем при истребовании вещи, этот вопрос излагается нами в ряду других общих положений о виндикации.

Необходимо прежде всего отметить следующее. В область виндикации не могут быть механически перенесены рассуждения об абстрактном масштабе оценки поведения лица в случае неисполнения последним своего обязательства или причинения внедоговорного вреда. Высказываясь за объективный масштаб ответственности в советском праве, ряд авторов наряду с тем решительно возражает против традиционной фигуры среднего человека. Равнение на передовых — вот что должно служить, по их мнению, критерием применения объективного масштаба в советском праве. Нетрудно заметить, что применительно к случаям приобретения вещей от лиц, неуправомоченных на их отчуждение, самое выставление такого требования было бы нелепостью. От обязанного лица действительно требуется максимум усилий при исполнении принятого на себя договорного обязательства. Равным образом и в случае причинения внедоговорного вреда на причинителя будет возложена ответственность даже если им была допущена простая неосторожность. Нельзя, однако, ставить знак равенства между этими случаями и необходимостью считаться с тем, что в социалистическом гражданском обороте еще встречаются иногда неуправомоченные отчуждатели, а потому при приобретении вещей нужно соблюдать предписанную законом меру предусмотрительности.

После этого предварительного замечания перейдем к анализу примечания 1 к ст. 60 ГК: «Приобретатель признается добросовестным, если он не знал и не должен был знать, что лицо, от коего он приобрел вещь, не имело право отчуждать ее». Таким образом, приобретатель признается недобросовестным, во-первых, если он знал об отсутствии на стороне отчуждателя права на отчуждение, а во-вторых, если он должен был об этом знать, т. е. не выполнил предписанную законом меру предусмотрительности. Первый случай недобросовестности приобретателя, указанный в примечании 1 к ст. 60 ГК, вряд ли заслуживает специального обсуждения, зато на втором следует остановиться.

По мнению Г. Н. Амфитеатрова, для признания приобретателя добросовестным по нашему праву требуется «незнание не только вследствие грубой неосторожности., но и в силу простой неосмотрительности»¹³². (стр.119) Б. Б. Черепахин, напротив, считает, что «.. .незнание приобретателя о неуправомоченности отчуждателя не должно быть основано на грубой небрежности»¹³³ для признания приобретателя добросовестным. Мнение Б. Б. Черепахина по этому вопросу следует признать правильным. Допущенная приобретателем простая неосмотрительность в обороте не может служить основанием для признания приобретателя недобросовестным. Признание приобретателя недобросовестным за одну простую неосмотрительность было бы несовместимо с чувством уважения к своим согражданам, которое социалистическое право призвано всячески культивировать. Право не может обязать участников гражданского оборота скрупулезно выспрашивать у своих контрагентов, на каком правовом основании владеют они отчуждаемой вещью, не довольствуясь в огромном большинстве случаев фактической презумпцией законности владения, если условия отчуждения не вызывают никаких сомнений в праве продавца на вещь.

Правовое положение приобретателя, который не знает об отсутствии на стороне отчуждателя права на отчуждение, в значительной мере приближается к положению потерпевшего по деликтному обязательству, хотя, в отличие от потерпевшего, приобретатель актом приобретения вещи вторгается в чужую правовую сферу. Между тем ст. 403 ГК для освобождения причинителя вреда от ответственности или уменьшения размера его ответственности принимает во внимание только умысел и грубую неосторожность потерпевшего.

По тем же основаниям следует согласиться с Б. Б. Черепахиным и в том, что по нашему гражданскому праву «.. .должна быть принята презумпция добросовестности приобретателя. ..»¹³⁴

Таким образом, следует прийти к выводу, что в советском праве для признания приобретателя недобросовестным недостаточно допущенной им в обороте простой неосмотрительности — необходимо, чтобы незнание приобретателя об отсутствии на стороне отчуждателя права на отчуждение было основано на грубой неосторожности. Наряду-с этим в советском праве действует презумпция добросовестности приобретателя, т. е. приобретатель признается добросовестным до тех пор, пока его недобросовестность не будет доказана. Это значит, что если, несмотря на всю проявленную судом и виндикантом, а также иными участниками процесса активность, недобросовестность приобретателя не будет доказана, виндикационный иск, заявленный против приобретателя, удовлетворению не подлежит. Конечно, такие случаи в советском праве возможны сравнительно редко, поскольку, как правило, будет доказана либо добросовестность приобретателя, либо его недобросовестность. (стр. 120)

Установив, что приобретатель является недобросовестным, если при приобретении вещи он допустил грубую небрежность (неосторожность), мы должны разрешить вопрос, какими критериями следует руководствоваться для отграничения неосторожной вины от случая, а также простой неосторожности от грубой неосторожности.

Поскольку такая форма неосторожной вины, как самонадеянность при приобретении вещи от неуправомоченного лица, едва ли может встретиться. и учитывая, что в примечании 1 к ст. 60 ГК предусмотрена только одна форма неосторожной вины: небрежность, мы будем вслед за ГК употреблять термины «неосторожность» и «небрежность» как синонимы. К тому же различие между небрежностью и самонадеянностью вообще не имеет практического значении для гражданского права.

Наиболее глубоко вопрос об отграничении случая от неосторожности и о различии между простой и грубой неосторожностью раз работай Б. С. Антимоновым в монографии «Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении». Автор пишет: «Требуемую нашим правом заботливость следует охарактеризовать, как максимум предусмотрительности, которую можно требовать от данного конкретного члена социалистического общества в конкретных условиях места и времени. Знание дела... определяется не только субъективными свойствами данного человека... но также свойствами самого дела. Здесь перед нами не средняя мерка, но несомненно объективный масштаб... Но этого мало. Критерий необходимого знания дела сам меняется, в зависимости от обстоятельств случая».¹³⁵

Таким образом, для отграничения неосторожности от случая Б. С. Антимонов предлагает руководствоваться сочетанием объек-гивных критериев с субъективным. Свойства дела и обстоятельства случая — это объективные критерии; свойства человека — субъективный критерий.

Б. С. Антимонов правильно подчеркивает: «Если отбросить масштаб абстрактного среднего человека при установлении самого факта неосторожности, нет нужды возвращаться к нему и при определении степени неосторожности».¹³⁶ Сторонники абстрактного масштаба для разграничения простой и грубой неосторожности прибегают обычно ко второй надуманной фигуре — фигуре «всякого и каждого» человека. К фигуре «всякого человека» нельзя прибегать хотя бы потому, что лицо, которое привлекается к ответственности. не выполнило предъявляемых к нему требований, а потому нельзя говорить, что эти требования понятны всякому и каждому.

Граница между простой и грубой неосторожностью не может быть дана абстрактно. В этом как будто сходятся между собой сторонники и абстрактного и конкретного масштаба оценки поведения лица.¹³⁷ При этом, как правильно подчеркивает Б. С. Антимонов, для (стр.121) разграничения простой и грубой неосторожности также необходимо руководствоваться сочетанием объективных критериев с субъективным.¹³⁸

После небольшого экскурса в область гражданско-правовой ответственности мы можем вернуться к институту виндикации, чтобы использовать полученные нами выводы для решения вопросов, связанных с оценкой поведения приобретателя.

При оценке поведения приобретателя вещи от неуправомоченного отчуждателя необходимо руководствоваться сочетанием объективных критериев с субъективным. Объективные критерии суть следующие: конкретная обстановка, в которой приобретение вещи происходило, а также условия, на которых вещь была приобретена. Субъективный критерий — личные качества приобретателя. При этом решающее значение имеют объективные критерии, т. е. конкретная обстановка приобретения вещи и условия, на которых вещь была приобретена. Необходимо, однако, подчеркнуть, что действующий субъект должен рассматриваться в единстве с той конкретной обстановкой, в которой ему пришлось действовать. Конкретная обстановка принимается во внимание при оценке поведения лица не сама по себе, а лишь в той мере, в какой она оказала или могла оказать влияние на сознание и волю действующего субъекта.

Таковы критерии, которыми необходимо руководствоваться как при отграничении неосторожности от случая, так и при размежевании простой и грубой неосторожности.

8. Начальный момент течения исковой давности по виндикационным искам. На этом вопросе можно было бы специально не останавливаться, если бы в некоторых определениях ГСК Верховного Суда СССР не высказывалось мнение, что течение исковой давности по искам о праве собственности должно начинаться с того момента, когда истцу стало известно о нарушении права.¹³⁹

Тищенко предъявил иск к колхозу им. Горького о признании за ним права собственности на домовладение, занятое канцелярией колхоза, и об освобождении этого дома. В исковом заявлении Тищенко указал, что он в 1933 г. был осужден к 10 годам лишения свободы. Его семья в 1936 г. выехала на работу в другую местность, и домовладение было предоставлено колхозу во временное пользование. Возвратившись в колхоз в 1942 г., Тищенко вселился в дом, но в 1943 г. был выселен в административном порядке по тем основаниям, что дом принадлежит колхозу. Отказывая Тищенко в иске, суд исходил из того, что право на предъявление иска возникло у Тищенко в 1936 г., т. е. с момента выезда его семьи, на (стр.122) работу в другую местность. Судебная коллегия по гражданским делам указала, что «...в деле нет никаких данных, свидетельствующих о том, что Тищенко как собственнику в 1936 г. стало известно о нарушении его права собственности на домовладение... суду надлежит проверить, значится ли дом принадлежащим колхозу и когда истцу стало известно, что колхоз... владеет домом. В зависимость от полученных данных суд должен разрешить вопрос о соблюдении или несоблюдении истцом срока исковой давности».¹⁴⁰

Нельзя согласиться с указанием Судебной коллегии на то, что срок давности на предъявление иска о праве собственности на домовладение должен исчисляться с того момента, когда истцу стало известно о нарушении права. Именно под таким заголовком настоящее дело и было опубликовано. Этот тезис не вытекает из закона.

Что течение исковой давности должно начинаться с того момента, когда на стороне истца возникает право на иск, это, конечно. верно. Вряд ли, однако, можно сомневаться в том, что право на иск о защите права собственности возникает на стороне истца с того момента, когда произошло нарушение права собственности, а не с того момента, когда истец узнал или должен был узнать о нарушении права.

Исковая давность начинает течь вовсе не в наказание собственника, допустившего небрежность в защите принадлежащих ему прав, а именно потому, что эти права нуждаются в защите. А права эти одинаково нуждаются в защите как до, так и после того, как собственник узнал об их нарушении. Исчисление срока исковой давности с того момента, когда собственник узнал о нарушении права, в значительной мере ослабило бы дисциплинирующее значение института исковой давности в исках о праве собственности. С другой стороны, такой момент исчисления исковой давности является почти неуловимым и может лишь дезориентировать судебную практику.

Необходимо поэтому прийти к выводу, что право на иск о защите права собственности возникает в тот момент, когда происходит нарушение права. С этого момента и начинается течение исковой давности по искам о защите права собственности.

Неправильную позицию по вопросу о начальном моменте течения исковой давности по искам о защите абсолютных прав занял И. Б. Новицкий. «Течение исковой давности в этих случаях не может начаться, пока неизвестны факты нарушения права и его нарушитель». (И. Б. Новицкий. Сделки. Исковая давность. Госюриздат, М., 1954, стр. 176). Таким образом, И. Б. Новицкий пошел еще дальше по сравнению с позицией, которую, по вопросу о начальном моменте течения исковой давности по искам о защите права собственность. в некоторых своих определениях заняла ГСК Верховного Суда СССР, а вслед за ней учебник гражданского права для вузов 1950 г. С точки зрения И. Б. Новицкого, для того, чтобы началось течение исковой давности по искам о защите права собственности, еще недостаточно,. чтобы был известен факт (стр.123) нарушения права; необходимо, помимо этого, чтобы был известен нарушитель права. De lege lata точка зрения И. Б. Новицкого противоречит ч. 1-й ст. 45 ГК. Она находится также в противоречии с другими высказываниями того же автора о начале течения исковой давности. Так, автор указывает, что течение исковой давности начинается с момента возникновения права »а иск в материальном смысле (ук. соч., стр. 169). В другом месте автор отмечает, что притязание в смысле конкретной возможности предъявления иска, т. е. право на иск в материальном смысле, возникает с момента нарушения абсолютного 'права (стр. 175). Из всего этого, казалось бы, вполне логично сделать вывод. что течение исковой давности по искам о защите абсолютных прав начинается с момента нарушения права. Однако И. Б. Новицкий такого вывода не делает. De lege lata точка зрения И. Б. Новицкого также неприемлема, так как противоречит одной из основных задач института исковой давности—содействовать устойчивости и прочности гражданских правоотношений.