Глава III

ДЕЙСТВИЕ ИСКОВОЙ ДАВНОСТИ И ПРАВОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ БЕСХОЗЯЙНОГО ИМУЩЕСТВА ПО СОВЕТСКОМУ ГРАЖДАНСКОМУ ПРАВУ

§ 1. Проблема обеспечения субъективных гражданских прав

Правоспособность, т. е. способность иметь права и обязанности, признанные объективным правом, нуждается как в материальном, так и в юридическом обеспечении.

Проект Конституций, указывал И. В. Сталин, «.. .не просто провозглашает равенство прав граждан, но и обеспечивает его законодательным закреплением факта ликвидации режима эксплуатации, факта освобождения граждан от всякой эксплуатации».¹⁶⁵

Возникает вопрос: нуждается ли в материальном обеспечении уже возникшее субъективное право или для его осуществления достаточно правового обеспечения? Мы полагаем, что по этому вопросу не может быть двух мнений, — субъективное право нуждается не только в юридическом обеспечении, но и в известных материальных гарантиях своего осуществления. Безраздельное господство социалистической системы хозяйства, неуклонный подъем материального и культурного уровня жизни народа, коммунистическое воспитание трудящихся создают небывалые в истории человечества возможности для патриотического исполнения всеми гражданами своих обязанностей. В выполнении и перевыполнении всеми гражданами принятых на себя обязательств находит свое конкретное выражение неодолимость движения нашего общества по пути к коммунизму. Всякому праву соответствует обязанность, точно так же, как нет обязанностей без права. Поэтому материальное обеспечение надлежащего исполнения обязанностей означает наряду с тем и материальное обеспечение субъективных гражданских прав.

Все советское законодательство, и прежде всего Основной закон нашей страны — Конституция СССР, реально обеспечивает каждому советскому гражданину осуществление признанной за ним правоспособности и возникающих на ее основе в результате наступления юридических фактов субъективных гражданских прав. (стр.147) Вопрос о правовом обеспечении субъективных гражданских прав продолжает оставаться в нашей литературе крайне дискуссионным. В своей статье о приобретательной давности проф. Черепахин правильно обратил внимание на то, что ст. 47 ГК применима также и к искам, вытекающим из вещных правоотношений. ¹⁶⁶ Если незаконный владелец по истечении давности возвратил вещь ее собственнику (мы пока оставляем открытым вопрос о последствиях истечения исковой давности),—на стороне последнего возникает право собственности. Никому не придет в голову не признавать право собственности на вещь на стороне того, кто был ее собственником до истечения исковой давности и кому она была передана по истечении давности, основываясь на том, что ст. 47 ГК говорит о лишенном исковой силы обязательстве.. Вряд ли, однако, можно сомневаться в том, что вопрос о практических последствиях, которые наступят в случае исполнения обязанности по истечении исковой давности, никогда не вызывал трудностей при его решении. Центр тяжести интересующей нас проблемы лежит в другой плоскости каковы последствия истечения исковой давности—погашает ли исковая давность только право на иск или само материальное право?

Этому, вопросу уделено немалое внимание в Учебнике советского гражданского права для юридических вузов (т. 1, под редакцией проф. Д. М. Генкина, 1950 г.) и в монографии проф. И. Б. Новицкого и проф. Л. А. Лунца «Общее учение об обязательстве».

Аргументация Д. М. Генкина сводится к следующему. Основной метод защиты гражданских прав заключается в обращении с иском в суд или арбитраж. Однако, исходя из содержания ст. ст. 47 и 401 ГК. следует сделать вывод, что истечение срока исковой давности не погашает самого субъективного права. Д. М. Генкин ставит вопрос: может ли существовать субъективное право, не опирающееся на принудительную санкцию со стороны органов государства? И отвечает на него: нет, не может. Но принудительное осуществление права,. по его мнению, может происходить не только путем предъявления иска, но и путем возражения, противопоставляемого предъявленному иску.¹⁶⁷

Даже если мы и признаем возражение против иска средством принудительного осуществления права, то и в этом случае вся аргументация проф. Д. М. Генкина бьет мимо цели. В самом деле, когда у кредитора может появиться возражение против иска, предъявленного (стр.148) к нему должником? Очевидно, только после того, как должник, несмотря на истечение давности, совершит исполнение обязательства, не обеспеченного иском. Если, исполнив обязательство, должник предъявит своему кредитору иск, требуя возврата исполненного на том основании, что исполнение было произведено после истечения давности, кредитор сможет отклонить иск, сославшись на ст. ст. 47 и 401 ГК. Но ведь в случае исполнения обязанности по) истечении давности на стороне кредитора возникнет право, которое будет обеспечено не только возражением против иска, но прежде всего самим иском, право, которое ничем не будет отличаться от любого другого однородного с ним субъективного гражданского права.

В то же время возражение против предъявленного иска с момента истечения исковой давности до момента добровольного исполнения обязанности должником принадлежит не тому, кто утратил право на иск, а именно бывшему должнику, возражение которого прочив иска во всяком случае нельзя рассматривать, как средство принудительного осуществления права уже по той причине, что в результате истечения давности на стороне ответчика никаких прав на принадлежавшее истцу имущество не возникает.

Таким образом, проф. Генкин, на наш взгляд, подменяет здесь одну проблему другой. Он обещал доказать нам, что и после истечения исковой давности управомоченный сохраняет за собой субъективное право, которое опирается якобы на силу государственного принуждения. Доказывает же проф. Генкин нечто совсем другое, а именно то, что в случае исполнения обязательства по истечении исковой давности на стороне кредитора возникает право, обеспеченное, между прочим, и возражением против предъявленного иска. Но против этого, насколько нам известно, никто и не возражал. Вопрос же, действительно требующий выяснения, остается нерешенным.

Известный интерес для решения проблемы могут представить соображения, приведенные проф. И. Б. Новицким в упомянутой нами монографии «Общее учение об обязательстве». В параграфе «Санкция обязательства» автор указывает, что понятие обязательства было бы безжизненным, если бы не наступало никаких последствий в случае неисполнения обязательства, и что те последствия, которые наступают в случае неисполнения обязательства, можно назвать его санкцией. Однако проф. Новицкий, к сожалению, забывает об этих общих положениях, как только он непосредственно переходит к обсуждению вопроса о так называемых неисковых обязательствах.

Ознакомив читателя с текстом ст. ст. 47 и 401 ГК, проф. Новицкий далее пишет: «Из этих двух статей Гражданского кодекса можно вывести следующие два положения: 1) что мыслимо обязательство, не являющееся недействительным в силу закона, но лишенное исковой силы, т. е. лишение обязательства исковой силы еще не предрешает его недействительности; обязательство может быть неисковым (стр.149) и в то же время действительным, и 2) что платеж по такому неисковому обязательству имеет юридическое значение; обратное истребование уплаченного по такому обязательству не допускается. Таким образом, ст. ст. 47 и 401 ГК РСФСР прямо признается возможность такого обязательства, по которому иска для осуществления санкции обязательства в распоряжении кредитора нет».¹⁶⁸

Как видим, проф. Новицкий прямо не утверждает, что возражение против предъявленного иска является санкцией, обеспечивающей принудительное осуществление субъективного гражданского нрава. Однако по существу его аргументация мало чем отличается ) от разобранных выше доводов проф. Д. М. Генкина.

Следует отметить, что и проф. Д. М. Генкин и проф. И. Б. Новицкий при решении проблемы ограничиваются грамматическим толкованием ст. ст. 47 и 401 ГК. К сожалению, названные авторы не сопоставляют выводы, полученные ими в результате грамматического толкования ст. ст. 47 и 401 ГК, со своими правильными соображениями о природа гражданского правоотношения, как единства прав и обязанностей его участников.

Так, проф. Генкин в главе о правоотношении Учебника гражданского права для юридических вузов пишет: «Субъективное право — это признанная законом определенная мера возможного поведения лица. Но это поведение только в том случае приобретает правовой характер, становится субъективным правом, когда оно обеспечивается возможностью притязания, т. е. возможностью прибегнуть к содействию государственного аппарата, обладающего силой принуждения, так как без этого „право есть ничто"».¹⁶⁹ В главе об исковой давности цитируемого учебника проф. Генкин пишет: «Истечение срока исковой давности погашает право на иск в материальном смысле, т. е. право на принудительное осуществление какого-либо субъективного права».¹⁷⁰ Эти положения являются совершенно правильными. Право действительно есть ничто без возможности прибегнуть к содействию государственного аппарата, обладающего силой принуждения. Истечение исковой давности погашает право на принудительное осуществление какого-либо субъективного права, т. е. отнимает у права ту самую возможность, без которой право есть ничто. За всем этим, однако, следует тезис: «.. .истечение срока исковой давности не погашает само субъективное право».¹⁷¹

Нельзя также пройти мимо поставленного И. Б. Новицким вопроса: почему, если истечение исковой давности означает утрату самого материального права, осталось все же основание для перехода имущества от бывшего должника к бывшему кредитору? Не рискуя (стр. 150) впасть в тавтологию, мы можем ответить на него так: потому, что такое основание, исходя из соображений целесообразности, признал закон. Но из этого вовсе не следует, что это основание, эта возможность, которая действительно расширяет правовые возможности данного лица по сравнению с обычными возможностями всех других лиц, является субъективным гражданским правом. Но об этом подробно пойдет речь дальше.

Противоположное мнение по вопросу о последствиях истечения исковой давности наиболее полно представлено в работе проф. М. М. Агаркова «Обязательство по советскому гражданскому праву». Аргументацию проф. Агаркова можно свести к следующему. По вопросу о натуральных обязательствах мы имеем в ГК две статьи—одну более общего содержания (ст. 401), другую более частную (ст. 47). Обязательство в смысле ст. 107 снабжено санкциями. Особенность обязательства по ст. 401 —отсутствие санкций. Если ст. 401 и содержит санкцию, то отнюдь не санкцию обязательственного отношения, а санкцию такого отношения между сторонами, которое отрицает наличие обязательственного отношения.¹⁷²

В заключение проф. Агарков пишет: «Резюмируя, мы можем сказать: 1) натуральные обязательства не являются обязательствами в смысле ст. 107 ГК; 2) те отношения, которые называют этим именем, а также еще „обязательствами, лишенными исковой защиты", означают, что, в силу специального указания в законе (ст. 47 ГК) либо в силу правил социалистического общежития, переход имущества от одного лица к другому является обоснованным или, другими словами, не представляет собой неосновательного обогащения, а имущество не подлежит возврату»¹⁷³

Эта концепция является ответом на утверждение проф. И. Б. Новицкого о том, что наряду с иском в гражданском праве возможна и более слабая форма санкции, а именно признание юридической силы за произведенным по данному долгу исполнением.¹⁷⁴ Если уж рассматривать признание юридической силы за произведенным исполнением как санкцию, то не как санкцию права, которое якобы сохраняется на стороне бывшего собственника или кредитора по обязательству с момента истечения исковой давности до момента добровольного возврата имущества бывшим должником, а как санкцию того права, которое возникает на стороне лица, получившего имущество в результате совершения другим лицом действия по передаче имущества.

Для правильной постановки и разрешения проблемы обеспечения субъективных гражданских прав необходимо, хотя бы вкратце, дать ответ на вопрос, что такое субъективное гражданское право? (стр.151)

В советской юридической литературе стало как будто традицией, рассматривая вопрос о субъективных правах, приводить прежде всего то определение субъективного права, которое было дано п свое время проф. М. М. Агарковым. Проф. М. М. Агарков определял субъективное право (притязание), как закрепленную нормой права за лицом возможность привести в действие государственный аппарат для принятия мер принуждения против обязанного лица в случае неисполнения последним своей обязанности. Такое понимание субъективного права неразрывно связано с выдвинутой проф. М. М. Агарковым концепцией динамической правоспособности. Суть этой теории ее автор выразил следующим образом: «...правоспособность должна быть понята динамически. Гражданская правоспособность для каждого данного лица в каждый данный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами».¹⁷⁵

Нетрудно заметить, что проф. М. М. Агарков смешивает здесь объем правоспособности советских граждан с объемом принадлежащих лицу в каждый" данный момент субъективных гражданских прав. В этом не только юридическая несостоятельность концепции проф. М. М. Агаркова, но и ее методологическая порочность. Если бы мы признали концепцию проф. М. М. Агаркова правильной, неизбежным оказался бы вывод, что советские граждане не обладают равной правоспособностью, что одни из них обладают большей правоспособностью чем другие. Ясно, что такое понимание правоспособности в корне противоречит сущности социалистического демократизма.

Все положительное содержание субъективных прав, а равно совершение обязанными лицами действий по исполнению своих обязанностей, проф. Агарков включил в понятие правоспособности, непомерно его расширив. При таком понимании правоспособности на долю субъективного права не оставалось ничего другого, кроме закрепления за управомоченным возможности привести в движение государственный аппарат для принятия мер принуждения против обязанного лица в случае неисполнения последним своей обязанности.

Основной порок данного М. М. Агарковым определения субъективного права состоит в том, что, исходя из него, следовало бы признать, что осуществление субъективного права возможно лишь в случае его нарушения. Без нарушения субъективного права не может быть и его осуществления — вот в чем суть теории проф. Агаркова. Выходит, что подавляющее большинство субъективных гражданских прав в советском социалистическом обществе, где обязанности, как правило, не нарушаются, а исполняются добровольно, осуществлено быть не может.

Из данного М. М. Агарковым определения неизбежно следует вывод, что осуществлению субъективного права «препятствуют» (стр.152) правомерные действия обязанного лица, т. е. надлежащее исполнение им своих обязанностей, поскольку именно они «препятствуют» управомоченному привести в движение аппарат государственного принуждения. Ошибочность этого положения совершенно очевидна.

Следует также признать, что нарушение субъективного права само по себе не может рассматриваться как приведение в движение аппарата государственного принуждения. В силу приведенных соображений мы не можем признать правильным данное М. М. Агарковым определение субъективного права.¹⁷⁶

О. С. Иоффе в своей работе «Правоотношение по советскому гражданскому праву» определяет субъективное право следующим образом: «Субъективное гражданское право есть средство регулирования поведения советских граждан, осуществляемого нормами советского социалистического гражданского права путем обеспечения определенного поведения других лиц в целях удовлетворения интересов управомоченного, совпадающих с интересами социалистического государства или не противоречащих им».¹⁷⁷

В этом определении субъективное право выступает перед нами как право на чужие действия, которые служат средством удовлетворения интересов управомоченного. Здесь нет указания ни на возможность собственных действий управомоченного, ни на юридическое обеспечение этой возможности.

В труде «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» В. И. Ленин указывал, что о помыслах и чувствах личности мы можем судить только по ее действиям.¹⁷⁸ О. С. Иоффе правильно отмечает, что интерес, удовлетворение которого обеспечивается субъективным правом, входит в содержание последнего. Справедливо также указание, что индивидуальный интерес должен соответствовать закрепленному в правовой норме интересу господствующего класса (в социалистическом обществе — интересу всего народа) и уж во всяком случае не противоречить ему. Однако, когда О. С. Иоффе удаляет право управомоченного на совершение своих собственных действий из содержания субъективного права, он допускает ошибку, которая становится особенно очевидной в свете приведенного выше указания В. И. Ленина. По чему судить, соответствует ли интерес управомоченного интересу господствующего класса (в социалистическом обществе — интересу всего народа), закрепленному в правовой норме, как не по поведению управомоченного? Нельзя поэтому, правильно включив интерес в содержание субъективного права и выставив требование о соответствии (стр.153) индивидуального интереса общему, удалить из содержания субъективного права поведение управомоченного.

Право (возможность) на совершение тех или иных действий самим управомоченным не может быть удалено из содержания субъективного права и по другим основаниям. О. С. Иоффе отмечает, хотя это и противоречит данному им определению субъективного права, что собственные действия управомоченного выступают как средство удовлетворения его интересов.¹⁷⁹ Но если из содержания субъективного права удалено средство удовлетворения интересов управомоченного — его поведение, то, по-видимому, интерес также не остается в субъективном праве.

Следует отметить, что поведение управомоченного не может быть удалено из содержания субъективного права не только тогда, когда это поведение выступает как ближайшее средство удовлетворения интересов управомоченного (например, при использовании самим собственником принадлежащей ему вещи), но и тогда, когда действия управомоченного лишь обеспечивают ему определенное поведение на стороне обязанных лиц, благодаря которому происходит удовлетворение' интересов управомоченного. О. С. Иоффе много {.творит о необходимости юридически обеспечить управомоченному определенное поведение на стороне обязанных лиц. Против этого ' возражать не приходится. Но почему бы ему не поставить вопрос: каким образом юридически обеспечивается управомоченному определенное поведение обязанных лиц? Очевидно, путем закрепления за управомоченным возможности требовать от обязанных лиц совершения предписанных им действий, опираясь в случае необходимости на аппарат государственного принуждения. Таким образом л здесь не обойтись без собственного поведения управомоченного.

Исключение собственного поведения управомоченного из содержания субъективного права привело бы к юридической необеспеченности Поведения обязанных лиц, в котором нуждается управомоченный, и, следовательно, к невозможности удовлетворения его интересов. Итак, вне содержания субъективного права у О. С. Иоффе оказывается не только поведение управомоченного, но по существу и его интерес, хотя, по. правильному замечанию самого О. С. Иоффе, классовая природа всякого права обнаруживает себя прежде всего в характере удовлетворяемого правом интереса.

Отметим попутно, что некоторые авторы придают, на наш взгляд, непомерно большое значение разграничению терминов «дозволенность» и «возможность». В известном смысле оба эти термина имеют право на существование, хотя оба они несколько односторонни. Термин «дозволенность» наилучшим образом выражает тот факт, что субъективное право есть возможность юридическая. а не фактическая, что право, которое осуществляется в противоречии с .его социально-хозяйственным назначением, вообще не есть право. Термин «возможность» не оставляет никаких сомнений в том, что содержанием права является закрепленная за субъектом возможность поведения, а не то поведение субъекта, которое уже было им совершено. Что же касается того обстоятельства, что право есть возможность не фактическая, а юридическая, то это наилучшим (стр.154) образом может выразить термин «дозволенность», а не «возможность» Точно так же лишено смысла встречающееся иногда утверждение, что специфика содержания субъективного права состоит не в праве на свои собственные действия, а в возможности этих действий. Скажем ли мы: «в праве на свои собственные действия» или «в возможности своих собственных действий»,—от этого ничего не изменится, ибо всякое право это и есть возможность.

Проблеме правоотношения было уделено значительное внимание также и в работах проф. С. Н. Братуся.

Проф. Братусь справедливо усматривает существо субъективного права в дозволенности поведения его носителя, обеспеченной должным поведением обязанных лиц. Тем более неоправданным представляется предложенное С. Н. Братусем исключение интереса из содержания субъективного права. Маркс писал, что в процессе труда человек «...осуществляет... свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю».¹⁸⁰ Исключение же интереса из содержания субъективного права приводит к тому самому дуализму ноли и мышления, против которого в соответствии с требованиями диалектического материализма справедливо возражал проф. Братусь в одной из своих работ.¹⁸¹

Таким образом, в содержание субъективного права входит и закрепленная за управомоченным возможность определенного поведения и интерес управомоченного, удовлетворение которого обеспечивается осуществлением права.

Правоотношение — это особый вид идеологических общественных отношений, при посредстве которых (через которые) нормах права регулирует общественные отношения в их реальной форме.

Вопрос о специфике правоотношения как реального общественного явления, о выполняемой им служебной функции почти не исследован в нашей литературе. Так, например, О. С. Иоффе пишет: «Всякое правовое отношение регулируется нормами права, установленными или санкционированными государством. Общественное отношение потому и становится правовым отношением, что оно регулируется государством установленными или санкционированными правовыми нормами, которыми определяется конкретная функция, возложенная на каждого из его участников».¹⁸²

О. С. Иоффе вначале утверждает, что нормами права регулируется правовое отношение, однако сразу же вслед за этим пишет, что общественное отношение потому и становится правовым отношением, что оно, т. е. общественное отношение, регулируется нормами права. Что же в конце концов регулирует норма права — общественное отношение в его реальной форме или правоотношение? О. С. Иоффе, к сожалению, так и не ставит этот вопрос. Между тем решение этого вопроса имеет огромное значение для всей проблемы (стр.155) правоотношения в целом и прежде всего для обоснования специфики правоотношения в ряду других общественных явлений.

Следует признать, что норма права регулирует общественное отношение в его реальной форме, но регулирует это отношение не прямо, а косвенно, через посредство правоотношений. Таким образом, и норма права и правоотношения имеют один и тот же объект, каковым являются общественные отношения в их реальной форме. Ленин указывал, что «… -социолог-материалист, делающий предметом своего изучения определенные общественные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения».¹⁸³

Как видим, Ленин отмечает здесь, что общественные отношения слагаются из действий личностей, что, таким образом, действия личностей образуют содержание этих отношений. Если бы регулируемое нормой права и правоотношением общественное отношение обладало всем своим содержанием еще до того, как )оно подверглось воздействию правовой надстройки; активно-творческая роль ^последней, которая особенно возрастает при социализме, свелась бы к нулю. Обратное воздействие Юридической надстройки на породивший ее экономический базис в том и состоит, что она, оказывая воздействие на поведение участников общественных отношений. из которого строится общественное отношение, обогащает содержание общественных отношений, способствует наполнению общественных отношений таким содержанием, которое полностью соответствовало бы интересам господствующего класса (в социалистическом обществе—интересам всего народа).

Ни одно общественное явление не могло бы выполнить возложенной на него служебной функции, если бы оно не обладало определенным содержанием. Точно так же и правоотношение было бы неспособно оказывать активное воздействие на поведение участников общественного отношения, если бы оно было бессодержательным. Что же является содержанием правоотношения? При ответе на этот вопрос нельзя, конечно, ограничиться указанием на то, что содержанием правоотношения являются права и обязанности его участников, не определяя содержания самих этих прав и обязанностей. Вряд ли можно сомневаться 9 том, что если мы не сумеем обнаружить содержания прав и обязанностей, из которых состоит правоотношение, то и само правоотношение окажется бессодержательным. Так, например, рассматривая вопрос о содержании правоотношения, О. С. Иоффе пишет: «. . .гражданское субъективное право в единстве с соответствующей ему гражданско-правовой обязанностью и составляет содержание гражданского правоотношения.¹⁸⁴ Проф. Агарков в своей монографии, вышедшей еще до войны, также писал: «Гражданское правоотношение, как и всякое правоотношение, (стр.156) является общественным отношением, в котором правам одних лиц соответствуют обязанности других.¹⁸⁵

Необходимо, однако, идти дальше констатации этого очевидного факта и определить, что является содержанием прав и обязанностей субъектов правоотношения. У О. С. Иоффе вопрос о том, что является содержанием прав и обязанностей субъектов правоотношения вообще, остался неразрешенным, поскольку ни поведение, предписанное обязанному лицу, ни поведение, дозволенное управомоченному, О. С. Иоффе не считает возможным включить в содержание правоотношения. Таким образом, мы, должны установить, что является содержанием правоотношения; раскрытие же содержания правоотношения должно идти через раскрытие содержания прав и обязанностей его участников.

Высказываясь против включения поведения обязанного лица в содержание правоотношения, О. С. Иоффе пишет: «Как правило, предписанное ему действие обязанный совершает не в момент возникновения правоотношения, а в силу его возникновения, т. е. после его установления. В момент установлении правоотношения поведение или действие, предписанное обязанному ' лицу, только обусловливается... Поэтому, если бы поведение обязанного лица являлось содержанием правоотношения, то следовало бы признать, что правоотношение существует лишь постольку, поскольку оно не приобретает реального содержания». (О. С. Иоффе, ук. соч., стр. 60). Этот аргумент кажется нам надуманным. Авторы, предлагавшие включить поведение обязанного лица в содержание правоотношения, конечно, никогда не имели при этом в виду то поведение субъекта, которое уже было им совершено. Речь шла именно о предписанном субъекту обязанности поведении. Нельзя согласиться и с тем что поведение, предписанное субъекту обязанности, до его совершения не обладает реальным содержанием.

Содержание юридического (интеллектуально-волевого) отношения. а следовательно, содержание прав и обязанностей его участников, дано в конечном счете самим экономическим отношением. Имея общественные отношения своим объектом, активно воздействуя на эти отношения, правоотношения являются вместе с тем и юридическим выражением этих отношений, их идеологической формой

Наряду с тем, правоотношение обладает и непосредственным содержанием, которое позволяет говорить об относительной самостоятельности правовой надстройки и о специфических особенностях правоотношений в ряду других надстроечных явлений и создает условия для активного воздействия правоотношения на те общественные отношения, юридическим выражением которых оно является. Само собой разумеется, что непосредственное содержание правоотношения, как и само правоотношение, выступает в качестве идеологической формы экономического развития.

Под субъективным правом следует понимать закрепленную за управомоченным в целях удовлетворения его интересов возможность определенного поведения в данном конкретном правоотношении, обеспеченную возложением обязанностей на других лиц (стр.157) Субъективное право выражает способность к определенному поведению самого управомоченного, а также способность вызывать необходимое для удовлетворения интересов управомоченного поведение других лиц. В соответствии с этим специфические особенности субъективного права состоят в том, что оно закрепляет за управомоченным в целях удовлетворения его интересов возможность определенного поведения, обеспеченную возложением обязанностей на других лиц.

Специфические особенности субъективной обязанности, как справедливо отметил проф. Братусь, состоят в том, что она означает «долженствование, ибо у обязанного лица нет иного выбора, кроме как вести себя (совершать действия или воздерживаться от тех или иных действий) определенным образом».¹⁸⁶

Вслед за изменением в содержании регулируемого правоотношением общественного отношения, изменением, которое происходит под непосредственным воздействием правовых норм и правоотношений, происходит изменение и в юридическое выражении общественного отношения — правоотношении, а следовательно, и в непосредственном содержании правоотношения.

Таким образом, служебная функция, выполняемая правовой надстройкой в отношении своего базиса, состоит в том, что она активно воздействует на поведение людей в интересах господствующего класса (в социалистическом обществе — в интересах всего народа), используя при этом такой специфически присущий праву атрибут, как метод государственного принуждения.

III

Проанализировав, хотя и в самых общих чертах, проблему субъективных гражданских прав, мы можем перейти теперь к разрешению непосредственно интересующего нас вопроса о правовых последствиях истечения указанного в законе срока исковой давности.

Субъективное право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению соответствующих ему обязанностей. Проф. А. И. Денисов правильно отметил: «Вне связи каждой стороны конкретного правоотношения с государством нет и не может быть самого правоотношения».¹⁸⁷

Роль государственного аппарата в защите субъективных прав особенно возрастает, когда соответствующая праву обязанность оказывается нарушенной. В этом случае особенно ярко проявляется неразрывная связь каждого из субъектов правоотношения с государством. В советском социалистическом обществе закон прямо возлагает на должностных лиц государства почетную обязанность оказывать трудящимся всемерное содействие в защите принадлежащих им субъективных гражданских прав, зачастую даже и не дожидаясь (стр.158) обращения самих трудящихся в соответствующие государственные органы. Компетентные государственные органы точно так же и при обращении к ним самого управомоченного за содействием в защите принадлежащих ему прав обязаны добиться удовлетворения охраняемых законом интересов управомоченного путем использования всех средств, имеющихся в их распоряжении и, в частности, если это окажется необходимым, путем принятия мер принуждения против обязанного лица.

Посмотрим теперь, сохраняется ли связь субъектов данного конкретного правоотношения с государством после истечения исковой давности. Допустим, что истечение исковой давности самого материального права не погашает. Что мы должны были бы иметь в этом случае? Поскольку право сохранилось, а соответствующая ему обязанность так и не выполнена, в распоряжение управомоченного. казалось бы. должны быть представлены все средства, обеспечивающие исполнение обязанности. Что мы имеем вместо этого? Лишение управомоченного возможности принудительно осуществить свое право.

Таким образом, так называемому управомоченному отказывают в защите принадлежащего ему права, когда он более всего в ней нуждается, когда исполнение обязанности является по существу способом осуществления его права. Необходимо поэтому признать, что в случае истечения исковой давности связь субъектов правоотношения с государством, в силу которой один из них или оба друг от друга могут требовать известного поведения, опираясь на возможную защиту со стороны государства, — эта связь не сохраняется. Уже одного этого обстоятельства достаточно для того, чтобы утверждать, что истечение исковой давности погашает на стороне управомоченного не только право на иск, но и само право, поскольку правоотношение, как мы уже указывали, есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению соответствующих праву обязанностей. Признание юридической силы за неисковыми обязательствами противоречит сущности социалистического демократизма, который не ограничивается фиксированием формальных прав граждан, а переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях этих прав, на вопрос о средствах осуществления этих прав. В социалистическом обществе нет и не может быть прав, которые не были бы реально гарантированы, которые не были бы снабжены всеми средствами, необходимыми для их осуществления.

Учение марксизма-ленинизма о базисе и надстройке обязывает по -новому подойти к разрешению интересующей нас проблемы. «Надстройка для того и создается базисом, чтобы она служила ему, чтобы она активно помогала ему оформиться и укрепиться, чтобы она активно боролась за ликвидацию старого, отживающего свой век базиса с его старой надстройкой. Стоит только отказаться надстройке этой ее служебной роли, стоит только перейти надстройке позиции активной защиты своего базиса на позицию безразличного отношения к нему, на позицию одинакового отношения к (стр.159) классам, чтобы она потеряла свое качество и перестала быть надстройкой».¹⁸⁸

Это положение марксизма-ленинизма относится ко всей идеологической надстройке общества и прежде всего к его политической н юридической надстройке. Служебная функция, выполняемая правоотношением, а следовательно и субъективным правом, состоит в том, что оно активно воздействует на поведение людей, используя при этом, в числе прочих средств, и такой специфически присущий праву атрибут, как метод государственного принуждения. После истечения исковой давности субъективное право перестает оказывать воздействие на поведение людей. А это значит, что на обеспеченное иском субъективное право отказывается от своей служебной роли, переходит от позиции активной защиты своего базиса на позицию безразличного отношения к нему, а потому утрачивает свое качество и перестает быть правом.

Мы отметили уже, что субъективное право -- это закрепленная за управомоченным в целях удовлетворения его интересов возможность определенного поведения в данном конкретном правоотношении, обеспеченная возложением обязанностей на других лиц. Вне правоотношения субъективное право перестает быть правом, оно превращается в отношение субъекта к самому себе, утрачивая тем самым все присущие общественному явлению признаки. Праву, не обеспеченному иском, как мы уже видели, не соответствуют ничьи обязанности. Это право поэтому не является элементом правоотношения, а вне правоотношения не может быть и субъективного права.

Если верно, что субъективное право означает способность самого управомоченного к определенному поведению, а также способность вызывать необходимое для удовлетворенья интересов управомоченного поведение других лиц, то приходится констатировать, что лицо, пропустившее исковую давность и утратившее право на иск, во-первых, само лишено способности к какому бы то ни было юридически обеспеченному поведению, а во-вторых, не в состоянии вызывать, с помощью аппарата государственного принуждения, требуемое для удовлетворения его интересов поведение других лиц. ' Но спрашивается: можно ли после этого говорить о том, что на стороне лица, пропустившего исковую давность, сохраняется хотя бы подобие субъективного гражданского права? По - видимому, нельзя.

В соответствии с действующим законодательством этот вывод должен быть распространен на все случаи пропуска лицом исковой давности, хотя бы этот пропуск и произошел по уважительным причинам. Согласно ныне действующей ст. 49 ГК, суд, установив уважительность причин, по которым была пропущена исковая давность, только вправе, но отнюдь не обязан продлить пропущенный срок. Поэтому лицо, пропустившее исковую давность по уважительным причинам, точно так же утрачивает субъективное право, как и лицо, пропустившее давность по причинам неуважительным. (стр.160)

De lege ferenda следует признать желательным изменение ст. 49 ГК. В законе должно быть записано, что во всех тех случаях, когда суд признает основательными причины, по которым пропущен срок исковой давности, он обязан продлить этот срок. Трудности, с которыми столкнется суд при решении этого вопроса, будут не большими чем те, которые преодолевает суд, обсуждая, например, вопрос о добросовестности приобретателя, о степени вины потерпевшего и т. д. Если редакция закона будет изменена, юридически пропуск срока при наличии уважительных причин вообще не будет иметь места. В этих случаях не будет происходить, таким образом, утраты права на иск, а вместе с ним и субъективного гражданского права.

Нельзя, однако, не подчеркнуть, что и после истечения исковой давности возможности лица, пропустившего исковую давность и утратившего субъективное право, остаются все же более расширенными по сравнению с возможностями всех прочих лиц. Ст. 47 ГК прямо устанавливает, что в случае исполнения обязательства должником по истечении давности он не вправе требовать обратно уплаченного, хотя бы в момент уплаты он и не знал об истечении давности (о необходимости расширительного толкования ст. 47 ГК мы уже говорили выше). Между тем, если исполнение будет произведено лицу, с которым субъект обязанности вообще не состоял в правоотношениях, то же самое имущество, полученное этим лицом, в зависимости от степени его индивидуализации, будет рассматриваться либо как бесхозяйное, либо как неосновательное обогащение.

Встает вопрос: какова же юридическая природа этой возможности, возникающей на стороне лица, пропустившего исковую давность, в тот самый момент, когда исковая давность оказывается пропущенной и сохраняющей для него свое значение по существу до тех пор, пока -задавненное имущество, в силу ст. 68 ГК, не перейдет в собственность государства? Нельзя ли признать эту возможность, по аналогии с правом на принятие наследства, субъективным правом, содержание которого сводится к возможности приобретения права? На этот вопрос необходимо дать следующий ответ.

Содержание права на принятие наследства заключается в предоставленной наследнику возможности принять или не принять наследство путем одностороннего волеизъявления, возможности, юридически обеспеченной соответствующим поведением других лиц. Таким образом, право действительно характеризуется здесь возможностью, а обязанность — долженствованием.

Нечто совсем другое можно наблюдать, анализируя возможность, предоставленную лицу, пропустившему исковую давность. Лицо это неспособно требовать от других лиц совершения действии, обеспечивающих удовлетворение его интересов. Собственное поведение этого лица также неспособно выступить как средство Удовлетворения его интересов. Правда, закон признает за ним возможность вновь приобрести право в результате совершения другим (стр.161) лицом определенного действия, которое не запрещено законом, однако к совершению этого действия другое лицо не может быть юридически вынуждено, его нельзя принудить к совершению этого действия, опираясь на аппарат государственного принуждения. А этим как раз и характеризуется отсутствие юридической обязанности. Поэтому сохранившаяся за лицом, пропустившим исковую давность, определенная возможность не является юридически обеспеченной возможностью, не является субъективным правом. Таким образом, аналогия между этой возможностью и правом на принятие наследства оказывается несостоятельной.

Итак, закон признает за лицом, пропустившим исковую давность, возможность вновь приобрести право в результате совершения другим лицом, бывшим прежде обязанным, не запрещенного законом действия. Это действие, однако, не является юридически безразличным, ибо, во-первых, совершение его вызывает определенные правовые последствия, а во-вторых, совершении такого действия в тех случаях, когда лицо, его совершающее, знает о том, что исковая давность уже истекла, свидетельствует о высокой сознательности этого лица, о подлинном уважении им правил социалистического общежития. Право, наряду с другими социальными нормами, должно всячески стимулировать совершение гражданами таких действий.

Право на стороне лица, пропустившего исковую давность, возникает благодаря сложному юридическому составу, элементами которого являются: истечение установленного в законе срока исковой давности, открывающее перед лицом, утратившим субъективное право, возможность вновь приобрести его; совершение другим лицом, обязанность которого перед бывшим управомоченным погашена давностью, дозволенного законом действия.

Вместе с тем нельзя не отметить, что правомерное юридическое действие лица, передающего имущество после истечения исковой давности, является весьма своеобразным. В связи с этим необходимо вкратце остановиться на проблеме классификации юридических действий, чтобы затем ответить на вопрос: к какому виду юридических действий должно быть отнесено действие лица, передающего имущество после истечения исковой давности?

Проблема классификации юридических действий получила обстоятельное освещение во многих трудах проф. М. М. Агаркова. Действия как юридические факты, указывал проф. М. М. Агарков, делятся на действия правомерные и действия неправомерные, или правонарушения. Сделку проф. Агарков рассматривал как правомерное юридическое действие. По мнению М. М. Агаркова, сделку необходимо отличать от других правомерных юридических действий, с которыми закон связывает определенные юридические последствия, независимо от того, направлены ли действия на эти последствия или нет.

Среди отличных от сделки правомерных юридических действий проф. М. М. Агарков в свою очередь различал юридические поступки, (стр.162) а также действия, создавшие предусмотренный нормами права объектированный результат. Под юридическим поступком проф. Агарков понимал такие правомерные действия, которые направлены на признание каких-либо фактов или на уведомление о фактах прошлых, настоящих или будущих и которые производят юридические последствия независимо от того, были ли эти действия направлены на эти последствия или нет.»¹⁸⁹

Поскольку для нас, — что станет ясно в ходе дальнейшего изложения, — имеет особенно важное значение понятие юридического поступка, считаем необходимым отметить, что проф. Агарков слишком сузил это понятие, ограничив его кругом действий, направленных на признание фактов или уведомление о фактах. Более правильное определение юридического поступка дал О. А. Красавчиков. Он пишет: «Под юридическим поступком следует понимать правомерное действие, с которым нормы права связывают юридические последствия, независимо от того, было ли направлено это действие на указанные последствия или нет»¹⁹⁰. От этого определения мы и будем отправляться при разрешении поставленного нами вопроса: к какому виду правомерных юридических действий должно быть отнесено действие лица, передающего имущество его бывшему собственнику или кредитору по обязательству после истечения указанного в законе срока исковой давности?

Если бы закон признавал, что указанные в нем правовые последствия вызывают только те действия, при совершении которых бывший субъект обязанности знал о том, что исковая давность уже истекла и что поэтому он не обязан к исполнению, — разрешение вопроса не вызывало бы никаких затруднений. Эти действия следовало бы безоговорочно отнести к сделкам. Закон признает, однако, что те же самые правовые последствия наступают и тогда, когда при совершении действия бывший субъект обязанности об истечении давности не знал. Такие действия нельзя рассматривать, как сделки, поскольку совершаются они с намерением исполнить обязанность, однако не могут исполнить ее по той простой причине, что по отношению к бывшему управомоченному она уже погашена истечением исковой давности.

Таким образом, действие лица, передающего имущество его бывшему собственнику или кредитору по обязательству по истечении исковой давности, отличается от деликта своей дозволенностью, правомерностью, от сделки — тем, что оно далеко не всегда вызывает именно те правовые последствия, которые входили в намерение лица, его совершающего. Необходимо поэтому отнести эти действу к той категории правомерных юридических действий, которые носят название юридических поступков. (стр.163)

В тех же случаях, когда лицо, пропустившее указанный в законе срок исковой давности, обратится в суд, который, установив, что причины пропуска срока были уважительными, сочтет возможным продлить этот срок и вынесет решение в пользу лица, пропустившего исковую давность, — право на стороне последнего также возникнет вновь в силу сложного юридического состава, заключительным элементом которого явится уже судебное решение, имеющее конститутивный характер. Мы говорим о конститутивном значении судебного решения потому, что суд, установив основательность причин, по которым давность была пропущена, на основании действующего закона (ст. 49 ГК) может и отказать в продлении срока.

Итак, истечение установленного в законе срока исковой давности погашает на стороне управомоченного не только право на иск, но и само материальное право. Поэтому имущество, которое в результате истечения исковой давности не может быть истребовано лицом, которому оно прежде принадлежало, следует рассматривать, как своеобразную разновидность бесхозяйного имущества.

Наряду с тем законодатель сохраняет за лицом, пропустившим исковую давность, возможность вновь 'приобрести право либо в результате совершения лицом, которое было прежде обязанным, правомерного юридического действия по передаче имущества (ст. ст. 47 и 401 ГК, либо, если причины пропуска срока исковой давности являются уважительными, также и в силу судебного решения, которое в части продления пропущенного срока следует рассматривать, как конститутивное (ст. 49 ГК). В обоих случаях сохранившуюся за лицом, пропустившим исковую давность, возможность вновь приобрести утраченное право по приведенным выше соображениям нельзя рассматривать, как субъективное гражданское право.

Критикуя предлагаемое нами объяснение ст. 47 ГК, И. Б. Новицкий пишет: «Эта конструкция и искусственна и странна: выходит, что лицо совершает действие с целью погасить обязательство, а на самом деле оно этим платежом создает обязательство, причем одновременно этим же действием и погашает его». (И. Б, Новицкий. Сделки. Исковая давность, стр. 226). Это возражение нельзя признать убедительным. В тех случаях, когда бывший субъект обязанности в момент передачи имущества (вещей, денег) бывшему управомоченному не знает об истечении исковой давности, он действительно совершает передачу с целью произвести исполнение. Однако на самом деле никакого исполнения обязанности здесь не происходит, поскольку по отношению к лицу, пропустившему исковую давность, обязанность погашена истечением давности. Совершая правомерное действие по передаче имущества, бывший субъект обязанности никакого обязательства — в смысле относительного правоотношения — между собой и лицом, пропустившим исковую давность, не создает, В результате перехода имущества к лицу, пропустившему исковую давность, на стороне последнего, в силу ст. 47 ГК, возникает право собственности на это имущество; возникает, следовательно, и абсолютное правоотношение по поводу имущества, в котором в качестве одного из пассивно-обязанных субъектов выступает тот, кто произвел передачу имущества. Но ведь и в результате исполнения обязательства возникает абсолютное правоотношение, котором в качестве одного из пассивно-обязанных субъектов выступает бывший должник. Что же касается утверждения И. Б. Новицкого о том, что по нашей конструкции лицо, производя платеж после истечения исковой давности, «этим платежом создает обязательство, причем одновременно этим же действием (стр.164) и погашает его», то этот вывод нельзя признать обоснованным. В отличие о И, Б. Новицкого, мы считаем, что обязательство вовсе не является основание» платежа по ст. 47 ГК. Поэтому, с нашей точки зрения, никакого создания и погашения обязательства при производстве платежа после истечения исковой дав поста не происходит.