Sbornik_Vologodskiy_text_2015

при этом поэт использует прием параллелизма, сравнительные конструкции, творя «народный» стих.

К нам вести черные пришли, Что больше нет родной земли, Как нет черемух в октябре Когда потемки на дворе Считают сердце колуном,

Чтобы согреть продрогший дом… <…> И больно сердцу замирать, А в доме друг, седая мать!..

Ах, страшно песню распинать! [9, с. 26]

Интересно, что в славянской народной традиции образ черемухи почти не представлен. Он упоминается обычно как символ чистоты, невинности (по-видимому, имеет значение символика белого цвета лепестков черемухи). В поэтическом мире Клюева черемуха – один из ключевых символов крестьянской Руси, святости. В текстах актуализируется не только внешний вид дерева, но и запах, вкус черемухи. Похожее символическое значение приписывается Клюевым яблоне. Аромат яблони, и черемухи (медоносных растений), вероятно, связан с той же эстетикой запаха в византийском церковном культе, которую уже отмечали у поэта И. Кулаков [2], Е. Шокальский [7] применительно к образам хвойных деревьев.

О, кто поймет, услышит Псалмов высокий лад? А где-то росно дышит Черемуховый сад… Пахнуло смольным медом С березовых лядин… Из нас с Садко-народом

Не сгинет ни один. [10, с. 173]

«Неземное благоухание – свидетельство присутствия самого Бога, святости того или иного места или человека» [2, c. 46; 7, c. 126]. У старообрядцев сломать даже веточку цветущей черемухи считалось смертным грехом. Не случайно невинно убиенный царевич Дмитрий уподобляется Клюевым черемуховой ветке, а Святая Русь – черемуховому, яблоневому или березовому саду. Гибель крестьянской России от «свирепого железа» цивилизации передается Клюевым через реалии растительного и животного мира. Формируется устойчивая для поэтического пространства оппози-

ция природа – цивилизация: «От лесоруба убегая, Березка в горностай-

ной шубке Ломает руки на порубке, Одна, меж омертвелых пней» [11, с. 163]; «Заломила черемуха руки, К норке путает след горностай… Сын железа и каменной скуки Попирает берестяный рай» [10, с. 289]; «Бере-

зынька – краса пустынь. Она пошла к ручью с ведерцем И перерублена по

сердце, В криницу обронила душу [9, с. 32]; И от свирепого железа В ме-

тель горящих чернолесий Бегут медвежьи, рысьи веси, И град из рудых глухарей, Кряквы, стрельчатых дупелей Лесные кости кровью мочит! Кому же сивый клады прочит, Напевом золотит копыта, Когда черемуха убита – Сестра душистая, чьи пальцы <…> Его поили зельем мая?!.» [11,

с. 162]. Использование олицетворений, сравнений усиливает эмоциональное состояние тревоги, страдания, страха и паники. Парадигматическое сближение слов тематических групп «Человек» (части тела, термины родства), «Растения» (лиственные деревья), «Животные» позволяет поэту снять противоречие: биологически живое, но неодушевленное (дерево) наделяется признаками и действиями человека (одушевляется), а уничтожение перерастает в кровавое убийство. Себя поэт мыслит частью природы и собственную смерть отражает в тех же образах деревьев и животных.

Отметим высокую частотность соположения слов, называющих лиственные деревья, внутри одного текста и даже небольшой поэтической фразы. Формирование образов деревьев осуществляется под влиянием мифологических, народнопоэтических и библейских традиции, которые оказываются неразрывно связанными в поэтических текстах Николая Клюева.

Литература

1.Ершов В. П. «Я полесник хвойных слов…» (Ель и сосна в творчестве Н. А. Клюева: образы смерти) // XXI век на пути к Клюеву. Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики». – Петрозаводск, 2006. – С.133-142.

2.Кулаков И. Богослужебный текст в поэзии Н. Клюева // Православие и культура. – Киев. – 1997. – № 1. – С. 46.

3.Маркова Е. И. Творчество Николая Клюева в контексте севернорусского словесного искусства. – Петрозаводск, 1997. – 315 с.

4.Николаев В. И., Солоненко В. Г. Мир природы в поэзии Н. А. Клюева // XXI век на пути к Клюеву. Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики». – Петро-

заводск, 2006. – С.143-152.

5.Поэтический словарь Николая Клюева. Выпуск 1: Частотные словоуказатели / сост. Богданова М. В., Виноградова С. Б., Головкина С. Х., Смольников С. Н., Яцкевич Л. Г. – Вологда, 2007. – 256 с.

6.Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5 томах / Под общ. ред. Н. И. Толстого. – Москва, 2014.

7.Шокальский Е. «Распяться на древе – с Тобою, в Тебе…» Лес, дерево и крест в лирике Клюева // XXI век на пути к Клюеву. Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики». – Петрозаводск, 2006. – С. 119-132.

Источники

8. Клюев Н.А. Песнослов. Кн. 2. Петроград: Литературно-издательский отдел народного комиссариата по просвещению, 1919.

9.Клюев Н. А. Песнь о Великой Матери // Знамя. – 1991. – № 11.

10.Клюев Н. А. Стихотворения и поэмы. – Ленинград: Советский писатель,

1977.

11.Клюев Н. А. Песнослов. Стихотворения и поэмы. – Петрозаводск: Каре-

лия, 1990.

12.Клюев Н. А. Стихотворения и поэмы. – Москва: Художественная литера-

тура, 1991.

Л.А. Нуралиева

Вологда

СЛОВО «ВДОВА» В ПОЭЗИИ Н. А. КЛЮЕВА: ТРАДИЦИОННЫЕ И ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКИЕ ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ

Несмотря на то, что уже в XIX веке исследователи языка начинают интересоваться традиционной народной культурой, лингвофольклористика как филологическая наука, связанная с изучением фольклорных текстов, появляется только в конце 20 века. Сам термин лингвофольклористика был предложен представителем Курской лингвистической школы А. Т. Хроленко в 1974 году. Внимание к лингвофольклористике объясняется во многом спецификой фольклорного текста и создаваемой им фольклорной картиной мира. Фольклорная картина мира – это трансформированный мир действительности [12]. Словарь народной лирики часто называет такие реалии, которые не встречаются даже в крестьянском быту, потому что эти реалии имеют традиционный характер и принадлежат идеальной художественной действительности [12]. Поэтому фольклорные тексты заставляют исследователя сталкиваться с множеством вопросов, одним из которых является и вопрос о семантике фольклорного слова.

В силу экономико-политических обстоятельств на территории Вологодской области долгое время сохранялось традиционное крестьянское мировоззрение. Вологодские земли стали своего рода заповедником устного народного творчества, где почти полностью сохранялась система жанров традиционного фольклора. Поэтому писатели, взращенные Вологодской землей, впитавшие ее древнюю и своеобразную культуру, наиболее часто используют в своем творчестве фольклорные символы, фольклорные жанры и, конечно, фольклорный язык. Н. А. Клюев взволновал литературную общественность своими произведениями, практически не отличимыми от народно-поэтического искусства. Огромное влияние на становление творческой индивидуальности поэта оказала мать, Прасковья Дмитриевна, привившая сыну любовь к народному слову. Фольклорные основы творчества Н. А. Клюева исследовали многие филологи (К. М. Азадовский, В. Г. Базанов, Е. И. Маркова, Э. Б. Мэкш, Х. М. Юхименко). В меньшей мере описаны лингвистические аспекты фольклоризмов в его поэтическом языке (поэтика, ассо- циативно-образныеособенностиименсобственных идр.) [11, 15].

Значимым для устного народного творчества является образ вдовы. Так в «Словнике былин Кирши Данилова» лексема `вдова` повторяется 42 раза [6], в исторических песнях XVIII века – 2 [4], в «Словнике народных песен Кубани» – 6 [5], в былинных текстах из собраний народных песен П. В. Киреевского – 1 [1]. Поэтому неудивительно, что этот образ нашел отражение в творчестве Н.А. Клюева, черпавшего вдохновение из народнопоэтического слова. По данным частотного словаря Н.А. Клюева лексема `вдова` повторяется 15 раз, `вдовица` – 3 [10]. В данной статье мы попытались сравнить содержание образа вдовы, представленного в устном народном творчестве и созданного в поэтических произведениях Н. А. Клюева.

В устном народном творчестве, особенно в былинах, вдова – самая уважаемая особа. Мать-вдова растит сына, учит его уму-разуму и оказывает огромное влияние на его поступки [2, с. 64]. Когда былинный герой отправляется на подвиги, мать-вдова провожает и благословляет его. Она ходит в церковь и все время проводит в молитве. У вдовы гостят, приносят дары, ей кланяются и поклоняются. На языковом уровне в фольклорных текстах уважение к вдове проявляется в характеризующих определениях.

Влирических песнях вдова – либо молодая женщина, горюющая по причине смерти мужа, либо разбитная женщина, избавившаяся от брачных оков, которая не собирается оплакивать свою жизнь. В былинах матьвдова воспитывает сына, в лирических песнях – дочь [2, с. 68].

Клюев, вслед за фольклорной традицией, воспринимает мир как слово.

Вего стихах все в мире имеет свой голос, своё слово. Возникают образыолицетворения, антропоморфные образы: лесов и рек молва [13]. Выросший в крестьянской среде, Н. А. Клюев ощущал свое единение с природой, поэтому губительного влияния научно-технической цивилизации на природу стало одной из волновавших поэта тем. В стихотворении «Вражья сила» природа как живое существо страдает из-за людского вмешательства. Вмешательство цивилизации – это трагедия, сопровождающаяся утратами. Мотив потери, утраты находит отражение в словесном оформлении стихотворения: камни (как глаза лесных полян) посоловели – потеряли цвет; от травы идет дух – трава испускает дух (запах), то есть теряет его. С мотивом утраты связан мотив смерти (утрата жизни).

Срубленная сосна – это умершее существо:

А над срубленной сосной <…> «Со святыми упокой» Шепчет сумрак седовласый.

В стихотворении звучит похоронное настроение. Появляется образ

вдовы:

И береза, зелень кос Гребню ветра подставляя, Как вдова, бледна от слез: Тяжела-де участь злая.

Вданном случае лексема вдова входит в состав сравнительного оборота с союзом как, усиливая изобразительность текста. Антропоморфный образ березы связан с типичным представлением о вдове – оплакивающая, бледная. Кроме того, отсылки к образу вдовы проглядываются и в таких строчках: «Прячут изморозь седин / Под кокошниками ели …/ «Со святыми упокой / Шепчет сумрак седовласый». Седина – символ старости (утра-

ты молодости). Седые ели перекликаются с образом вдовы-старухи, прячущей свои седые волосы под платком.

Вдругом стихотворении «Ax вы, цветики, цветы лазоревы…», вошедшем в сборник «Песни из Заонежья», появляется образ дочери вдовы (в народных песнях вдова обычно воспитывает дочь):

Во светелке красны девушки сидят, На кажинной брилянтиновый наряд, На единой дочке вдовиной – Посконь с серою мешковиной.

Производные от слова вдова прилагательное вдовий по данным частотного словаря Н. А. Клюева встречается в текстах 3 раза, прилагательное вдовиный – 1 раз. Обе лексемы имеют одинаковое семантическое наполнение: вдовий, вдовиный – принадлежащий вдове. Отличие заключается в сфере употребления: вдовий – слово литературного языка, вдовиный – диалектное слово. Использование диалектного слова усиливает связь поэта с народным самосознанием.

Вдовьим дочерям трудно было выйти замуж, поскольку у нее не было богатого приданного. Кроме того, считалось, без мужа вдова не сможет вырастить дочь в соответствии с крестьянским укладом: «Не купи у попа лошади, не бери у вдовы дочери» [9].

Наезжали ко светлице соколья <…> Выбирали себе женок по уму <…> Оставляли по залавочкам труху – Вдовью дочерь Миколашке-питуху.

Вдова и ее дети – это элементы, которые выпадают из традиционной крестьянской жизни с ее представлениями о парности. Нарушалась оппозиция «мужской – женский», что влекло за собой нарушение гармонии и установленного миропорядка. Поэтому дочь вдовы – иная, другая, не такая, как все. Это народное представление выражается с помощью противопоставления: «На кажинной (брилянтиновый наряд)» – «На единой дочке вдо-

виной»; «Выбирали женок – оставляли труху» [8].

В стихотворении «Не под елью белый мох…» (сборник «Песни из Заонежья») встречается постоянный эпитет, характерный для устного народ-

ного творчества: «Уж как я, честна вдова / Как притынная трава / Ни ездок, ни пешеход /Муравы не колыхнет…». «Честна вдова» сравнивает

себя с притынной травой. Притынить – прикрыть, защитить тыном, забором, оградой [3]. То есть вдова живет скрытно, уединенно, поэтому «ни ездок, ни пешеход муравы не колыхнет». Можно найти и другое прочтение:

вдова живет защищено, то есть никто не смеет ей выказывать какое-либо неуважение.

В стихотворении «В этот год за святыми обеднями…» (сборник

«Мирские думы») встречается свойственное устному народному творчеству сочетание, занимающее промежуточное положение между словосочетанием и сложным словом: «Что ни баба, то горе-вдова…». Появляется образ вдовы, характерный как для фольклорного эпоса, так и для фольклорной лирики. С одной стороны, это женщина, горюющая из-за потери мужа. Это молодая женщина, поскольку она воспитывает несовершеннолетних детей: «…И выходят на паперть последними / Детвора да гурьба мате-

рей». С другой стороны, это овдовевшая мать-старушка, которая переживает за сына-солдата. Как и фольклорные вдовы, они собираются на посиделки, оплакивают сыновей и мужей: «Посиделки, как трапеза братская, /

Плат по брови, послушней кудель, / Только изредка матерь солдатская / Поведет причитаний свирель». В данном случае образ вдовы связан с об-

разом матери. Эта связь только усиливается в стихотворении «Четыре вдовицы к усопшей пришли…» из цикла «Избяные песни», посвященного памяти матери: «Четыре вдовицы к усопшей пришли…/ Крича бороздили лазурь журавли…». Архаичное слово вдовица связано с тяготением поэта к традиции, к древним истокам народной культуры. Именно поэтому появляется мифологический образ журавлей: «…Одни журавли / Как витязь победу, трубили вдали: / «Мы матери душу несем за моря…». По славян-

ским поверьям, журавли – это посланники божьи: журавли уносят усопших в мир иной и приносят новую жизнь (младенцев) в человеческий мир. К образу вдовы Н. А. Клюев обращается и в других произведениях («Досюльная», «Сказ грядущий», «Ночной комар – далекий звон» и др.).

Образ вдовы занимает особое место в поэтике Н. А. Клюева, о чем может свидетельствовать частота употребления лексемы `вдова` и производных от нее слов. В фольклорных текстах вдова – это конкретный персонаж (мать или жена былинного героя), у которого есть имя-отчество. У Н. А. Клюева вдова приобретает статус явления (вдовство): обезличенные матери-вдовы, жены-вдовы, овдовевшая природа, вдовьи дети. В народной лирике молодая вдова обычно изображается как разбитная женщина, гуляющая и играющая. У Н. А. Клюева вдовство – трагедия. Молодые вдовы наряду со старухами оплакивают свое горе. Образ вдовы у поэта перекликается с образом матери. Скорее всего, это можно объяснить тем, что содержание образа расширяется в клюевской поэтике. В фольклоре вдова – это женщина, потерявшая мужа. У Н. А. Клюева образ вдовы связан с утратой в широком смысле этого слова.

Литература

1.Бобунова М. А. Словник и частотный словарь былинных текстов из собрания народных песен П. В. Киреевского // Фольклорная лексикография. Вып. 5. –

Курск, 1996.

2.Бобунова М. А. Образ вдовы в русском фольклоре // Лингвофольклористи-

ка. Вып. 10. – Курск, 2006.

3.Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – СПб., 1863–1866.

4.Денисова О. М. // Фольклорная лексикография. Вып.13. – Курск, 1998.

5.Емельянова М. В. Словник народных песен Кубани // Фольклорная диалектология. – Курск, 2002.

6.Климас И. С. Словник и частотный словарь былин Кирши Данилова // Фольклорная лексикография. Вып.1. – Курск, 1994.

7.Клюев Н. А. Лесные были. Кн.3.– М., 1913.

8.Клюев Н. А. Мирские думы. – Пг., 1916.

9.Мухина З. З. Вдова в русской крестьянской среде: традиции и новации (вторая половина XIX–начало XX в.). Иваново, 2012.

10.Поэтический словарь Николая Клюева. Выпуск 1: Частотные словоуказатели / сост. Богданова М. В., Виноградова С. Б., Головкина С. Х., Смольников С. Н., Яцкевич Л. Г. – Вологда, 2007. – 256 с.

11.Смольников С. Н., Яцкевич Л. Г. На золотом пороге немеркнущих времен: Поэтика имен собственных в произведениях Н. Клюева. – Вологда, 2006.

12.Хроленко А.Т. Семантика фольклорного слова. – Воронеж, 1992.

13.Яцкевич Л. Г. «Узорнее аксамита моя золотая дума»: поэтическое слово Николая Клюева // Вологодский ЛАД. – №1. – 2008.

14.Яцкевич Л.Г., Головкина С. Х., Виноградова С. Б. Поэтическое слово Николая Клюева. – Вологда, 2005.

15.Яцкевич Л. Г. Фольклоризмы в поэзии Н. А. Клюева // Язык и поэтика русского фольклора: к 120-летию со дня рождения В. Я. Проппа. – Петрозаводск, 2015.

Н. Н. Зубова, Е. Н. Ильина

Вологда

ПОВЕСТЬ А.Я. ЯШИНА «ВЫСКОЧКА»: К ПРОБЛЕМЕ АНАЛИЗА ДИАЛЕКТНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ*

Изучение феномена русской языковой личности [1] ориентируется на различные типы текстов, в том числе и на тексты художественной литературы, которые дают возможность реконструировать особенности языковой личности их автора в процессе анализа речи повествователя или лириче-

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 15-04-00364 «Вологодский текст в русской словесности»).

ского героя, а также при обращении к речи персонажей. Внимание нашей работы обращено к повести А. Я. Яшина «Выскочка»: в какой мере в ней отражены черты языковой личности жителя северной деревни?

Повесть А. Я. Яшина «Выскочка» первоначально имела название «Свиньи». При жизни писателя повесть не публиковалась. В 1979 году «Выскочка» впервые была включена в книгу прозы «Журавли». Приехав в 1958 году в Вологду и поселившись в гостинице, А. Яшин некоторое время жил в одном номере с Д. Б. Даниловым, председателем одного из вологодских колхозов. Многочисленные рассказы Данилова о колхозных делах послужили толчком к созданию повести. Эти рассказы дополнились собственными впечатлениями писателя во время его неоднократных поездок на родную землю в 1950-е годы. Источником бытовых и пейзажных зарисовок повести А. Яшина «Выскочка» стала родная деревня Блудново и соседняя с ней деревня Липово. Конкретных прототипов героев повести нет, хотя в их портретах угадываются многие характерные черты яшинских земляков, односельчан. Работа над повестью начата 4 февраля 1961 года в Малеевке. Увлеченный замыслом нового произведения, Яшин записывает в своем дневнике «Пишу рассказ «Свиньи». Все проясняется больше и больше, мысль и воображение работают, но сегодня я разволновался так, что даже писать больше не смог. Кажется, это будет сильная вещь. И возможно, что даже пригодится для печати. Надо только успокоиться»

[4, с. 347]. 13 марта 1961 года повесть была написана, но окончательная правка была сделана 31 мая этого же года. Тогда же пришло и новое название – «Выскочка». Отклоненная журналом «Новый мир», рукопись была передана в редакцию журнала «Москва» 9 июня 1961 года и вместе с рукописью повести «Сирота» отвезена в Тарусу К. Г. Паустовскому. 13 июня К. Г. Паустовский прочитал «Выскочку» и очень хвалил ее, а 19 июня в дневнике А. Яшина появляется запись: «Вечером позвонил в Тарусу Пау-

стовскому. Он прочитал и «Сироту», тоже нравится очень. Считает, что делать ничего не нужно. «Выскочку» он ставит выше» [4, с. 347-348].

Редакция журнала «Москва» предложила автору сделать некоторые существенные изменения в сюжете повести, и Яшин надолго откладывает готовую рукопись. В апреле 1962 года, заключив соглашение с журналом «Москва», писатель едет в Вологодскую область для «сбора материалов, относящихся к очерковой повести “Выскочка”». А в июле этого же года подает заявку в издательство «Молодая гвардия» о включении повести в издательский план, вкратце излагая в ней новый основной конфликт произведения: «Повесть эта о молодых животноводах северной колхозной деревни, свинарках, о славе заслуженной, трудовой и – дутой, созданной искусственно, якобы ради пропаганды, о тяжелой психической травме и трудной душевной перестройке прославленной девушки-свинарки, популярность которой была использована очковтирателями в своих корыстных целях» [4, с. 348]. 2 июля 1966 года истекает срок предоставления рукописи в журнал «Москва», и договор с автором расторгается. Таким образом, после окончания повести 31 мая 1961 года никаких изменений в тексте А. Яшин не делал.

Текст повести даёт возможность обратиться к феномену диалектной языковой личности (по мнению Ю. Н. Караулова «языковая личность автора – это не простой субъект речи, чаще всего он даже не назван в структуре художественного произведения. Это – концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого» [1, с. 62].), как в отношении повествователя, реализующего авторскую концепцию «лирического автобиографизма» [2, с. 124], так и в области речевой характеристики персонажей. В данной работе мы обратимся именно к этому вопросу, сравнивая речь двух центральных персонажей повести – свинарки Нюшки и активистки Елены Ивановны Смолкиной. Их биографии во многом похожи: голодное детство, заставившее рано узнать всю тяжесть крестьянского труда, работа на свиноферме, послужившая причиной внимания к ним местного и более высокого начальства. Вместе с тем автор по-разному представляет в тексте этих персонажей.

Во внешнем облике Нюрки подчёркивается её внутренняя красота,

трудолюбие и талант: «Тоненькая, ловкая, непоседливая, вся в мать, с неистощимым запасом энергии и выносливости, она всю себя отдавала работе, потому что иначе и не могла, а может, еще и потому, что ничто другое в жизни пока ее не занимало. Она ни в кого еще не влюблялась, на молодежные пляски, на беседки не ходила, книги читать не приучилась. В Нюрку тоже никто еще не влюбился: потому ли, что мала была очень да молода, а может, потому что не было в ней той внешней привлекательности, из-за которой парни влюбляются в девушек с первого взгляда: худенькое костлявое личико, носик острый, рот широк не по лицу, никаких ямочек ни на щеках, ни на подбородке, и волосы жиденькие — либо еще не успели отрасти, либо такими на всю жизнь останутся. А ту неброскую внутреннюю красоту, которой было у Нюрки с избытком, тот огонек, который сжигал ее всю, не давая даже округлиться хоть немножко, люди замечали не сразу, молодые пареньки тем более. Миловидность кидается в глаза с первого разу, а чтобы разглядеть красоту внутреннюю, доброту и свет души, требуется время да время. У пареньков этого свободного времени не было, как и у Нюрки: все работали со школьной скамьи, все кудато спешили, даже целовались с девчатами по вечерам как-то наспех, торопливо. И Нюрка не унывала от того, что в нее не влюблялись. Ну, не любят, так не любят, экая важность, не до этого сейчас. Ведь сама-то она тоже никого не любит. Когда придет время да охота – полюбится, и беспокоиться об этом пока не стоит» [4, с. 153–154].

Внешний облик Елены Ивановны Смолкиной обрисован удивленными репликами колхозников, пришедших слушать её выступление на собрании: «Шубу-то разглядела? Кругом мех», «Шляпку-то видела? С вуалью», «Вы-

ставка достижений!» [4, с. 184]. Автор подчёркивает несуразность порт-

рета известной свинарки: «Шляпка фетровая, с черной сеточкой-вуалькой спереди и сзади, костюм из нетолстой серой шерсти, кофточка какая-то

модная полупрозрачная, нейлоновая, что ли, и туфли – ничего, не плохие, хоть и не на «шпильках», но на каблуках вполне женских, не солдатских… По отдельности – хорошие вещи! А все вместе они как-то не увязывались, не согласовывались друг с другом ни в цвете, ни в фасоне, вещь к вещи не подходила. И к ней, к Смолкиной, ничего не подходило, то что называется

– к лицу не шло. Костюм на ней не сидел, а висел. Сквозь нейлоновую кофточку просвечивала фиолетовая не то комбинация, не то простая трикотажная майка. Вуалетка на шляпке не вязалась с учрежденческой строгостью пиджака и знаками отличия на нем. В общем, создавалось впечатление, что одежда Смолкиной приобреталась в разное время и по частям, в ларьках, распродающих уцененные товары. Особенно не к месту были сережки – замысловатые, позолоченные, со сверкающими стекляшками на фольге, броские, как мишурные украшения. Нейлон и мишура! – действительно ни к селу, ни к городу. Потому и сама Смолкина казалась ни город-

ской, ни деревенской» [4, с. 186]. Вся эта несуразность исходила из того, что активистке Смолкиной приходится заниматься не свойственным для неё делом – вместо того, чтобы выращивать свиней, ездить по колхозам с выступлениями на производственные темы.

Исследуя речевые портреты персонажей, также можно обнаружить как черты их сходства, так и концептуальные различия.

На когнитивном уровне обращает на себя внимание активная реализация в речи обоих персонажей концепта «труд». Работа составляет основу жизни Нюрки, смысл её переживаний: «Вместе с Нюркой нa свиноферме по целому дню возились и Лaмпия Трехпaлaя и дaже ленивaя Пaлaгa - вот уж по прaвде от зaри до зaри» [4, с. 155]. В жизни Елены Ивановны Смолкиной также было много тяжёлого, непосильного труда: «С детства я впряглась в оглобли в полную силу, по делянке отцу помогала, растила младших братьев и сестер…» [4, с. 202]. Но если Нюрка честна перед собой в том, что не любая работа ей под силу, то Смолкина, рассказывая о своей жизни и в порыве откровенности сознаваясь в своей неграмотности

(«А я мало поучилась. Отчим не дал, работать в колхозе надо было. Только два класса и кончила… Не писала я никакой книги. Другие за меня написали, я только деньги получила» [4, с. 196]), на колхозном собрании при-

крывает свою неграмотность демагогической риторикой: «Что ж, так и написала! Конечно, не без помощи! Если бы не помощь да не поддержка, чего бы мы с вами все стоили на белом свете?» [4, с. 203].

Помощь – также одно из важнейших понятий в сознании каждой из женщин. Для Нюрки это проявление бескорыстной жалости к животным

(«Ты только подумай, мы их поим, кормим, мы за ними ухаживаем, чистим их, все для них — от нас, на нашем горбу держатся, и вот ведь свиньи: вместо благодарности они же нас и ненавидят, они же нас сожрать ладят…Ну не свиньи ли?» [4, с. 158]), к родной земле («Земля осиротела, лежит неухоженная, необласканная, последние соки свои теряет» [4,

с. 213]), к работающим плечом к плечу односельчанам («Молодая безрас-

судная Нюрка кричала много. Нюрка надеялась, будто криком можно че-

го-то добиться, кому-то и чему-то помочь» [4, с. 155]). Поэтому «по-

мощь» председателя Бороздина в карьерном продвижении Нюрка считает предательством по отношению к труду, к односельчанам, к свиньям, ко всему тому, что составляет реальную основу крестьянской жизни:

–Сейчас дам тебе бумагу в зубы, сядешь на подводу – и в район. Только ты пойми меня, Нюра, правильно. В районе передовых людей недостаток, новых выдвигать надо. Тебя обязательно поддержат. Тебя воспитывать будут, с тобой работать начнут, а ты им про свиней про наших, пойми ты это. Все дадут! Героиней будешь!

–Вместе будем очки втирать, да?.. – Голосок у пчелки зазвенел еще выше, еще звончей и со злобой. – Свиней кормить надо, а вы меня заведующей хотите поставить. Аль думаете, одним начальником будет больше, так свиньи дохнуть перестанут? Мало еще у нас всяких заведую-

щих?» [4, с. 177–178].

В противоположность Нюрке Смолкина, нынешняя роль которой явилась следствием именно такой «помощи», что предлагал Нюрке Бороздин, воспринимает её как необходимое условие своего существования:

«Самоотверженный труд был основой и единственным смыслом всей жизни Елены Ивановны, а направляющие указания руководящих товарищей не давали ей сбиваться с пути.

–Если бы не помощь, если бы не поддержка… – то и дело повторяла Смолкина. - Если бы председатель колхоза вовремя не подбросил кормов, если бы весь колхоз не был повернут лицом… не было бы у меня высоких показателей и не видать бы мне рекордов… как не видать своих ушей» [4,

с. 202].

Вербально-семантическую основу речи центральных персонажей повести «Выскочка» составляет народно-обиходная речь с умеренным вкрап-

лением локализмов: ««Ты только подумай, мы их поим, кормим, мы за ними ухаживаем, чистим их, все для них – от нас, на нашем горбу держатся,

ивот ведь свиньи: вместо благодарности они же нас и ненавидят, они же нас сожрать ладят…Ну не свиньи ли?» (Нюрка) [4, с. 158]¸ «На гумне всю пелёву, всю мякину заметали подчистую, все скоту на корм шло… Лен обмолотим – весь куколь (кое-где колокольцем зовут), весь куколь – свиньям на еду. Запаришь, подсыплешь мучкой – лопают да облизываются, да спасибо говорят. А ныне что куда девается?» (Смолкина) [4, с. 202–203].

Различия можно усмотреть в том, насколько активно и охотно персонажи включают в свою речь официально-деловую лексику, канцеляризмы и штампы ораторской речи. Нюрка прибегает к ним, либо иронизируя над бессмысленностью прикрываемого канцелярщиной бюрократизма и очко-

втирательства («Набьют кожаные голенища разными бумагами и слоняются от фермы к ферме, ручки в брючки да по совещаниям ездят, опытом делятся. Колхозная интеллигенция!..[4, с. 189]), либо включаясь в заданную стилистику диалога («Дела как? – переспросила Нюрка. И, впадая в тон недавно прочитанной смолкинской брошюры, ответила: –Трудности у нас есть. Много трудностей» [4, с. 188]). Смолкина же, напротив, стре-

мится к существованию в этой речевой стихии, видя в этом соответствие возлагаемой на неё миссии: «Трудности, да… Трудности, они у всех есть. Разные… Это трудности роста. Их преодолевать надо… Ну, мы с вами еще поговорим. И собрание проведем» [4, с. 188].

Мотивация поступков Нюрки определяется стремлением к всеобщему благу, к справедливости, к правде: «Кaк же тут утерпеть, не выскaзaть все этaкому известному и почетному человеку, кaк Еленa Ивaновнa Смолкинa? Нет уж, будь что будет. Пускaй уж и сор из избы летит, может, чище в избе стaнет. Дa и не тaкой человек Смолкинa, чтобы не рaзобрaться, кто чего хочет - кто добрa, a кто корысти. Эх, дойти бы до сaмой Москвы, кaк рaньше ходоки до Ленинa добирaлись» [4, с. 188]. В

противоположность Нюрке Смолкина, уже давно играющая роль активистки и колхозного агитатора и успевшая устать от этой роли, многие из по-

ступков совершает уже по инерции («Елена Ивановна начала читать свою речь. Речь эта была написана, видимо, давно, с расчетом на любой случай, для любой аудитории… опять обратилась к печатному тексту своей речи и стала читать без воодушевления, монотонно, поднимая голову в местах, которые она уже знала наизусть» [4, с. 201]), вызывая недоумение и протест у слушающих её земляков: «С людьми разговаривать надо, а не по бумажке им читать, если ты сама человек. Время это прошло, когда все по бумажкам читали, того гляди и слушать тебя не станут» [4, с. 202].

Речевые характеристики убеждают нас в том, что симпатии автора находятся на стороне Нюрки. Не случайно в конце повести, во сне героини, Смолкину настигает справедливое возмездие («Крокодил первый опрокинул перегородку. Клыки его были обнaжены…Трещaлa рaспaрывaемaя шерстянaя мaтерия, звенело золото и серебро нa цементном унaвоженном полу» [4, с. 218]). К Нюрке наконец-то стали теплее отно-

ситься другие свинарки («Никогдa прежде Лaмпия не нaзывaлa Нюрку тaк лaсково – Нюрушкой! – и не рaзговaривaлa с ней тaк доверительно, кaк

сейчaс» [4, с. 220]), а Елена Ивановна Смолкина получила её бывшее прозвище – «выскочка».

Литература

1.Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. – М., 2010.

2.Рулева А. С. Александр Яшин. Личность. Поэт. Прозаик. – Л., 1980.

3.Тимофеев В. П. Диалектный словарь личности. – Шадринск, 1971.

4.Яшин А. Я. Повести и рассказы / А. Я. Яшин; [сост., подгот. текста и примеч. З. К. Поповой-Яшиной]. – Архангельск, 1980.

Н.Н. Карачева

Вологда

ФЕНОМЕН ДИАЛЕКТНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ

(на материале сопоставления анализа записей речи Н.Д. Шиловской

ианализа речи женских персонажей прозы А.Я. Яшина)

Ссередины ХХ столетия в рамках когнитивной лингвистики наблюдается повышенный интерес исследователей к изучению индивидуальноавторской картины мира и особенностей вербализации языковой личности (см. труды Ю. Д. Апресяна, М. М. Бахтина, Г. И. Богина, В. В. Виноградова, А. А. Леонтьева, Ю. С. Степанова, Ю. Н. Караулова, В. И. Карасика, Л. А. Шестак и др.). Термин «языковая личность» впервые был использован в 1930 г. В. В. Виноградовым в книге «О художественной прозе» и вошел в научный оборот в конце 80-х гг. XX в. после публикации книги Ю. Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» (1987). Языковая личность – совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов),

которые различаются по: а) степени структурно-языковой сложности, б) глубине и точности отражения действительности, в) определенной целевой направленности [2, с. 3].

Термин «виртуальная языковая личность» многозначен и имеет це-

лый ряд синонимов [1], но в рамках данного исследования мы используем его в значении «вымышленная личность, создаваемая человеком или группой людей, порождающаясемиотическиеартефактыиописываемаяизвне» [1].

Феномен «диалектной языковой личности» представляет собой сложное единство общерусских и собственно диалектных, общеязыковых и индивидуальных черт. Общерусские элементы составляют основу системы речевых средств любой русской языковой личности, диалектные особенности выявляются на фоне литературных, а индивидуальные – при сравнении с другими говорящими. Исследование диалектной языковой личности ведётся на изучении устной речи (так как диалект – устная форма языка). Это могут быть либо записи звучащей речи на диктофон, либо записи, сделанные исследователем вручную.

Шиловская Нина Дмитриевна, уроженка города Никольска Вологодской области, является диалектной языковой личностью на всех уровнях структуры языковой личности.

На вербально-семантическом уровне на фоне общерусских черт, свойственных разговорной речи (фонетические стяжения, просторечные унификации немодельных образований по образцу регулярных склонений и спряжений, ситуативная неполнота синтаксических конструкций и пр.), в речи Нины Дмитриевны Шиловской весьма устойчиво реализуются типичные черты восточных севернорусских говоров в области фонетики, лексики и грамматики. Это свидетельствует о том, что наш информант весьма

органично существует в системе местного говора, активно используя локальную форму речи в своём бытовом общении.

Многочисленные примеры лексических диалектизмов свидетельствуют о принадлежности Нины Дмитриевны к числу людей, сохраняющих особенности вологодской группы говоров в своей повседневной речи.

На когнитивном уровне, проанализировав темы, концепты, способы обращения к собеседнику и мотивы Нины Дмитриевны, можно сказать о том, что у информантки с детства сформирована диалектная языковая картина мира. Мировосприятию Нины Дмитриевны Шиловской свойственны парцеллированность, сфокусированность в сфере своих непосредственных интересов, прагматичность, направленная на выживание крестьянской семьи в сложных природных и социальных условиях, традиционность и стереотипность восприятия действительности, тяготение к узуально закрепленной этической и эстетической норме, эмоциональность и экспрессивность. Все эти черты исследователи русской языковой картины мира определяются исследователями как базовые для диалектного варианта её существования [2].

На прагматическом уровне мы отметили, что Нина Дмитриевна православная крестьянка, заботящаяся о своих родных и близких людях, верящая в приметы и соблюдающая законы православия. Характерной особенностью речи Нины Дмитриевны являются ее неторопливые, наполненные примерами из жизненного опыта ответы на вопросы, выбор темы для рассуждения, стремление к диалогу, отзывчивость и открытость.

Нина Дмитриевна владеет индивидуальным запасом вербальных и невербальных средств для актуализации информационной, экспрессивной и прагматической функций коммуникации; умеет варьировать коммуникативные средства в процессе коммуникации в связи с изменением ситуативных условий общения; строит высказывания в соответствии с нормами избранного коммуникативного кода и правилами «речевого этикета». Наша информантка как коммуникативная личность использует в речи свой спокойный, уравновешенный коммуникативный стиль.

Нина Дмитриевна – прекрасная мать, хорошая хозяйка, добрая и заботливая бабушка и прабабушка. Ее очень любят родные и близкие. У информантки есть подруги, часто навещающие ее, рассказывающие о своей жизни и слушающие ее. Движущей силой, способной дать надежду на светлое будущее является православие и вера в бога.

Таким образом, проанализировав все уровни структуры языковой личности по Ю. Н. Караулову и Е. В. Иванцовой, можно сделать вывод о том, что Нина Дмитриевна Шиловская представляет собой реальную диалектную языковую личность.

Свойства диалектной языковой личности могут обнаруживать как жители отдельных территорий, говорящие преимущественно на родном диалекте и живущие в контексте локальной бытовой и духовной культуры, так и представители творческой интеллигенции – уроженцы определённой местности, владеющие различными функциональными разновидностями

национального языка, репрезентирующие в своей эстетической концепции самобытность локальных культур как основу национальной ментальности. Порождаемые этими личностями тексты неодинаковы как в проблемнотематическом ключе, так и по своей жанрово-стилистической природе, но вместе с тем реализуют сходные личностные черты.

А. Я. Яшин в своих прозаических произведениях моделирует диалектную языковую личность, и локальная специфика проявляется на трех уровнях: 1) ассоциативно-вербальная сеть (вербально-семантический уровень), 2) тезаурус, 3) прагматикон(мотивационно-прагматическийуровень).

На вербально-семантическом уровне мы исследовали грамматикопарадигматические и семантико-синтаксические особенности персонажей. Следует отметить, что повествователь и персонажи повестей А. Яшина проявляют готовность к номинациям, к рецепции лексики, готовность к устной речи. Их отличает воспроизведение и восприятие текстов повседневного общения (употребление просторечий, устаревших слов, диалектизмов, разговорных лексем).

При характеристике тезаурусного (когнитивного) уровня следует обратить внимание на использование модально окрашенных высказываний, готовность к развертыванию аргументации, соединение реплик в диалоге при их нетавтологичности, готовность к импровизированной речи. Главные герои произведений Яшина – простые деревенские жители, в речи которых вербализуются концепты «дом», «сторона», «душа», «народ».

На мотивационно-прагматическом уровне у персонажей А. Яшина реализуется способность к ведению диалога, готовность к управлению общением, использование «крылатых выражений», оперирование подъязыком разговорной речи и др.

Характеризуя концептосферу героев А. Яшина и Нины Дмитриевны, можно выделить взаимосвязь: в текстах отчетливо прослеживается любовь к Родине, к родному краю, к своему дому. Например, Матрена Савельевна (повесть «Слуга народа») всей душой связана с деревней, она часть ее:

«Только какая уж я городская. Так, горе одно. Сама ехала, а душа все там, словно для нее паспорта не выдали». Нина Дмитриевна вдали от Родины тоже очень тоскует: «Думаешь чаще об детях, про детей нельзя забывать,

тоскуешь об матери, если мама есь». В речи Матрены Савельевны актив-

но реализуется концепт «дом»: «Мы дома лаптем щи хлебаем. Это тебе все будто так и надо, а мне порой кусок в горло не лезет» [6, c. 663], «И у нас в деревне, Нина, не все одинаково живут. Есть колхозы хорошие, а

есть – так себе» [6, с. 665]. Нина Дмитриевна в текстах также активно реализует концепт «дом»: «Конешно скучаю об своём доме», «Да вот хо- роший наш дом».

Детские годы Нины Дмитриевны сближают ее с описанием жизни свинарки Нюрки (повесть «Выскочка»). Главная героиня повести «Выскочка»

– девочка по имени Нюрка, которая после окончания шести классов вынуждена была работать старшей свинаркой на свиноферме. Ее напарницы, Евлампия Трехпалая и Пелагея Нестерова, за присвоение ей статуса

«старшей» называли девочку «выскочкой». На страницах повести А. Яшин подробно описывает, как Нюрка, Евлампия и Пелагея, «добывая» корм свиньям, рубят солому топорами, таскают ее на санках, греют воду в котле, затем достают дрова, распиливают и колют на мелкие плахи. Распаренную рубленую солому перемешивают в кипяченой воде и ведрами разносят по кормушкам, по корытам. Лампия (Евлампия) чистит свинарник. Описывая детскиегоды, НинаДмитриевнаподробнорассказываетоработевколхозе:

«А отучилась семь-то классов, стали... Уж год отработала так-то, а тут стала телят маленьких набирать из-под матки. Набрала телят, два- дцатьодин телёночёк был. Сама фсёпоила, сама кормила, сама и гоняла. Все дни гоняёшь, вечером напоишь, накормишь, в загородки розгонишь их и домой. Отдохнёшь, аутромранёхонькоопетьнадовсехнапоить.

А семь классов вот кончила. А ты вот представь сама себя: велика ли ты была, например? Мы не с семи годоф-то училися, а с девяти, наверно. Раньше, ну-ко, с девяти ходили.

Ну и вот, три года и вот эдак и кормила скота фсё, а ошо от деревниту у нас двор-от был за километр. Надо ходить утром и зимой вот эдак, и зимой бегать надо, вот и дороги занесёт и фсё, а километр целый надо идти до двора было. И фсё вот ходили эдак. Я бы вот теперь вам фсё показала тут: где был у нас скотный двор, где мы пасли телят, где мы чиво. Так видишь, сейчас уш некогда. Стара стала, не получаеца ничево.

Ну, а потом короф взяла, короф. Короф стала кормить дак короф свой, в своёй деревне. Тут уш бегать-то не надо было, коровник был тут, рядом. Токо рано надо было вставать, двенадцать короф подоить, всех накормить, напоить, воды наносить им на всех, нагрить ошо котёл, вот. Да три скотници у нас было во дворе, да тридцать шесть короф у нас было, да всем по быку. А быки-то, знаешь какие большушие были, времен- ныё. Временныё, знаешь, большие-то такие, так лино страшно заходить в загородку-ту. Одну скотницу у нас и истолк бык-от один. А я-то ма- ленькая дак, под если буди залезу, как он будет форсить-то или штё-ли, зухаю на него дак, сама под если. Ведь надо и выпрятать у них фсё из за- городок-то и фсё сделать надо. Вот так. Потом зимой-то… Сколь я их кормила… Я гонеть-то короф не гоняла, я токо взела осенью, а зимой-то вот у меня и приехал Василий-то мой».

В словах Нюрки и Нины Дмитриевны обнаруживается настоящая крестьянка – работящая простая женщина, знающая и любящая дело, которому служит. Различие в описании сельской жизни отмечается в том, что Нюрку за прилежное отношение к работе и присвоение статуса «старшей» прозвали «выскочкой», а Нина Дмитриевна в рассказе о тружениках отметила: «Уважали. Любилитружениковфсефсегда. Если хорошиёда умныё, дакесли чивоискажутдак, хотьониимоложе, акпослушивалифсё-таки».

Описывая жизнь без отца, Нина Дмитриевна сближается с героемтружеником повести «Сирота» Шуркой: «У нас убили отца на войне, мы никакой помощи от государства не получали никогда. И было у мамы се- меро детей. А не знаю, как тем детям платили ли не платили. Этова я не

могу сказать». Поведение Павла Мамыкин, активного манипулятора, пользовавшегося своим «иждивенческим» положением, не знакомо информантке, не знающей льгот и государственной помощи в послевоенное время: «Льготы? Не знаю. Этова я не могу ответить».

Сопоставляя поведение Гали (повесть «Вологодская свадьба») и Нины Дмитриевны при разговоре о муже, можно сделать вывод о противоположных поведенческих реакциях. Особенность характера Гали прослеживается в ее диалоге с мужем:

Петр: Ты кто? Жена ты мне или нет? Я Чапай! Понимаешь ты это: я – Чапай!

Галя: Ну ладно, ты, Чапай. А только я больше тебя зарабатываю. Понял? Чего ломаешься-то?

Вдиалогах между Петром и Галей можно проследить динамику их отношений: сначала Галя старалась беспрекословно слушаться мужа, молча слушала все его замечания. Но в какой-то момент в ее речи стали появляться элементы агрессии (Понял? Чего ломаешься-то?), после которых Петр осознал, что женился на гордой и независимой девушке, которая не даст себя в обиду.

Нина Дмитриевна в ответ на вопрос о соотношении роли мужа и жены, состояния их заработка, положения в семье робко ответила: «Ну, заробо-

тывал я не знаю: ковда, хто больше. Но фсё-таки муш фсегда был глав-

ный...» Этот ответ сближает ее с поведением Груни и Тони (повесть «Вологодская свадьба»), которые весь вечер свадьбы просидели в углу на кухне, беседуя о тяжелой женской доле.

Таинственный свадебный обряд информантка отказалась описывать: «Старинные обряды были, так по-старинному и праздновали», «Не помню фсево», «Пили как фсегда: хто сколь хочёт. Как и тепере пьют. Хто много хочёт, ак пьёт много, хто мало, ак мало. Фсякие, ак люди разные».

Впроцессе описания Шиловской Нины Дмитриевны как диалектной

языковой личности захотелось сопоставить поэтическое отношение А. Яшина к рябине (новелла «Угощаю рябиной»), вобравшее в себя тоску по малой родине, любовь к родному краю, и мнение информантки: «Ряби-

на? Не знаю. Мне тепере ничё нельзя ись, ак и рябину... Дерево как дерево. Ягоды на нём вешаются и баскиё. Рябинка и у тово дома рябина есь, по-

сажена, растёт баская». Следовательно, образ писателя значительно отличается от обыденного представления Нины Дмитриевны о рябине.

Таким образом, при характеристике информантки следует отметить, что основные черты диалектной языковой личности Нины Дмитриевны Шиловской сближают ее с героями произведений А. Яшина. В когнитивном плане эти черты проявляются в мировидении сельских жителей Русского Севера. Здесь могут быть отмечены такие черты, свойственные диалектной языковой личности, как приоритетность проблем биологического выживания человека, обретения гармонии его существования среди людей и в мире природы, соотносительность труда с биологическими условиями проживания человека в определенной местности.

Литература

1.Горный Е. А. Виртуальная личность как жанр творчества [электронный ресурс] / Е.А. Горный // Виртуальная личность как жанр творчества – Режим доступа: URL: http://www.netslova.ru/gorny/vl.html. Дата обращения: 24.03.2014.

2.Иванцова Е.В. Феномен диалектной языковой личности: дисс. д-ра филолог. наук. – Томск, 2002.

3.Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. – М., 1987.

4.Караулов Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. – М., 1989.

5.Рулева А. С. Александр Яшин. Личность. Поэт. Прозаик. – Л., 1980.

6.Яшин А. Я. Бобришный Угор. – Вологда; Никольск, 1998.

7.Яшин А. Я. Повести и рассказы. – Архангельск, 1980.

Г. В. Судаков

Вологда

В. И. БЕЛОВ И ПРОБЛЕМА «ВОЛОГОДСКОГО ТЕКСТА»

Художественные произведения В. И. Белова посвящены изображению вологодской, преимущественно сельской действительности. Поэтический и одновременно реалистический образ Вологодчины, герои со своим мировосприятием происходящего – всё это позволяет ставить вопрос: могут ли произведения Белова служить образцом «вологодского текста»?

Идея «региональности» как набора особых художественных качеств текста, обусловленных свойствами описываемого объекта, появилась сравнительно недавно: её выдвинул в 1984 году и затем обосновал в своих работах, посвященных «петербургскому» тексту В. Н. Топоров (1928 – 2005). То, что возможность претензий того или иного региона на наличие своего регионального текста зависит прежде всего от значимости самого региона

вкультурной истории государства, было очевидно для автора идеи: «Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (введение в тему) – так называлась его первая работа, посвященная обозначенной проблеме (впервые опубликована в 1984 г. в вып. 18 «Трудов по знаковым системам» Тартуского ун-та) [33]. Первый раздел этого сочинения «Петербургская идея русской истории. Петербург – Москва» как раз и был посвящен обоснованию и характеристике особого «мифопоэтического пространства» Петербурга, особо выразительного при сопоставлении с аналогичным образом Москвы. Две особенности «петербургского» текста стали очевидны сразу: 1) высокая историко-культурная и геополитическая значимость региона (города) в истории государства; 2) наличие оппозиционных свойств

вобъекте, который исторически противопоставлен Москве: две столицы – две эпохи, два непохожих мира; при этом и сам город Петербург с позиций семиотики воспринимается как особый художественный текст – эта часть

концепции В. Н. Топорова была усилена в работах Ю. М. Лотмана [19; 20]. Третья особенность подразумевалась сама по себе: художественно значимый корпус текстов, отражающий Петербург как объект, наделенный особым мифопоэтическим пространством (у Топорова это прежде всего произведения писателей Серебряного века: А. Блока, А. Ахматовой, А. Белого, А. Ремизова; потом сюда добавили Ф. Достоевского).

Сами по себе идеи В. Н. Топорова применительно к Петербургу не были абсолютно новыми. Впервые о феномене некоей цельности произведений о Петербурге, причем их художественного единства, задаваемого самим городом, стал писать в начале двадцатого века Н. П. Анциферов [1; 2; 3]. Впервые Петербург Пушкина, Гоголя, Некрасова, Достоевского, Блока описан именно им.

На каких уровнях обычно обозначаются особенности мифопоэтического образа города, в честь которого создается корпус текстов?

Первое – это локус, пространство с его активной функцией строительства среды жизни героев произведений. Для возникновения «текста» (сверхтекста) локус должен обладать наряду с историко-культурной и социальной значимостью мифологическим смыслом. Петербург начинался как царство Антихриста вопреки желанию народа. Литература ищет пути спасения города и его жителей, перерождению его в сакральное место. Благословенное место – место гармонии человека с природой, упорядоченный мир, замкнутый и целостный, самодостаточный и защищенный стеной народной духовности и культуры. Образы места закрепляются в разнообразных и разновременных текстах. См. довольно общее определение понятия «провинциальный текст» в работе Е. Г. Миногиной [24].

Кажется, сейчас для исследователей уже не важно, в какой мере является тот или иной регион мифопоэтическим пространством, освященным множеством посвященных ему высокохудожественных текстов. Перечень региональных текстов то больших, то малых территорий увеличивается день ото дня: московский, волжский, уральский, сибирский, алтайский, северный, кавказский, пермский. Этот размах поддерживается широтой тематики реализуемых научных проектов, см. вышедшие недавно большие книги: «Евразийское пространство. Звук, слово, образ» (М.: Языки славянской культуры, 2003): «Геопанорама русской культуры. Провинция и её локальные тексты» (М.: Языки славянской культуры, 2004). Исследователи уже вышли за пределы России: они изучают парижский и лондонский мифы в русской культуре, мотив моря в одесском тексте, героев венецианского текста, туркестанский и ташкентский тексты. Но привлекательны и малые территории: тексты царицынский, крымский, вятский, томский, тюменский, см., например, сборники: Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании. – Вып. 11. В 2 т. М.: МГПИ. 2012; Северный и сибирский тексты русской литературы как сверхтексты: типологическое и уникальное. – Архангельск: САФУ им. М.В. Ломоносова. 2014.

Отметим особую значимость для развития исследований «северного текста» работ Е. Ш. Галимовой [13; 14]. Она же дает и более определенное толкование северного текста: «это создававшийся преимущественно на протяжении столетия (с начала ХХ в. до наших дней) в творчестве многих русских писателей особый севернорусский вариант национальной картины мира, наделённый, наряду с индивидуальным, отражающим своеобразие мировидения каждого из авторов, также и общими, типологическими чертами» [13, с. 9]. «На уровне поэтики цельность северорусского текста проявляется в обилии сквозных мотивов и образов (в том числе архетипических), в единстве характера пространственно-временной ориентации художественного мира произведений, образующих этот сверхтекст, в близости авторского восприятия Русского Севера» [13, с. 12].

К каким текстам относятся произведения о Вологодской земле: к северным, как утверждает Галимова, или поморским, как доказывает Лошаков? Мы согласны, что далеко не каждая местность способна породить свой «текст» в художественно-мифологическом смысле. Для возникновения реального «вологодского текста» и потребности его исследования необходима пульсация сильных точек памяти культуры в отношении исторически и культурно значимой территории Вологодчины, что подталкивает к художественной рефлексии по поводу этой территории, освоения вологодского варианта национальной картины мира. Творчество В. И. Белова, безусловно, дает материал для положительного решения данной проблемы.

Одни архангелогородцы (Лошаков А. Г., Белоусова С. В.) характеризуют только поморский текст, не упоминая при этом Вологодчины; другие (Галимова Е. Ш.) в пределы текста Северной территории включают и Вологодскую область, но при характеристике самого северного текста никаких вологодских черт этого текста не указывают. Характерно, что имени В. И. Белова – наиболее яркого представителя современной русской литературы, создавшего первоклассные образцы художественных текстов, архангелогородцы не называют, вероятно, осознавая, что в их параметры «северного текста» Белов не вписывается.

Каковы главные составляющие специфической, региональной картины мира «вологодского текста»: 1) пространственно-временная организация (мифопоэтическая природа пространства, особые художественные ландшафтные характеристики; тема отношений природы и человека, художественное время как единство прошлого, настоящего и будущего. Для В. И. Белова Вологодская земля – мифопоэтическое пространство, таящее в себе в запечатленном виде загадку русской истории, культуры и духовности, самой души России, а также тайну русского художественного слова); 2) система мотивов (пути, поиска, испытания, преображения и т. п.); 3) система сквозных художественных мифопоэтических образов, исходящих из фольклорной традиции (дом, дорога и др.); 4) система образовперсонажей как субъектов особого отношения к окружающему миру; своеобразие менталитета местного населения (особый склад мышления). Полагаем, что этот набор достаточно проясняет устоявшееся и положительно