Sbornik_Vologodskiy_text_2015

радостям. Отдельные ее детали ассоциируются с раблезианской гротескной образностью. Рай здесь – это концентрированное воплощение земных благ, имеющих наибольшую ценность для обывателя. В сравнении со следующим далее изображением ада, также «гастрономически» уподобленного «огромной мещанской кухне», описание рая выглядит более выразительным в художественном плане и более заостренным сатирически. Поэтому не совсем оправданным представляется предпочтение, оказанное изображению ада, в писаревской обзорной характеристике данного произведения Гейне [18: 129].

В балладе Иваницкого упоминание о рае, изображенном Гейне, выполняет несколько функций. Во-первых, оно характеризует Полье-персонажа как приверженца земных радостей бытия. Во-вторых, при его посредстве разоблачается миф о райском блаженстве******. В-третьих, благодаря ему обнаруживается наивность графа как читателя, неспособного понять игру смыслов в художественном тексте и воплощенную в этой игре авторскую позицию. В-четвертых, оно способствует дискредитации «подвига» графини Шуваловой, проводящей ночи в слезах и молитвах на могиле супруга. В-пятых, оно, возможно, является выражением автоиронии Иваницкого, для которого поиск «хлеба насущного» в вологодской ссылке становился порой делом первостепенной важности («я некоторое время буквально рисковал умереть с голоду» [11, кн. 2: 23]. И, наконец, в-шестых, контраст между земной жизнью и потусторонним опытом дает персонажу повод предпочесть магометанский рай христианскому. Привлекательность магометанского рая для героя баллады может быть опять-таки мотивирована ссылкой на творчество Гейне. В стихах немецкого поэта есть пример, где показано восточное представление о достижении райского состояния на земле:

Али-Бей, поборник веры, В женских нежится объятьях; На земле уж он Аллахом Благ Эдема удостоен.

Одалиски, краше гурий, Гибче серн его ласкают; Бородой одна играет, Нежно гладит лоб другая,

****** Жалобы Полье на голодное существование в загробном мире могут быть соотнесены с известными Иваницкому представлениями севернорусского крестьянства о рае: «В раю ничем не кормят, да и есть там не захочется “потому что там дух (т.е. запах) хорош, как в саду”» [12: 119].

Третья весело танцует

Ипоет под звуки лютни,

Ицелует прямо в сердце, Где горит огонь блаженства.

(Перевод А.Я. Мейснера) [5: 228.]

Здесь, как и в предыдущем примере из Гейне, райское благо представлено как наслаждение телесное, только на этот раз не «гастрономическое», а эротическое. Но и эта картина восточной райской неги окрашена иронией, поскольку для поэта любой рай – хоть магометанский, хоть христианский – всего лишь фикция, не имеющая ни малейшего отношения к действительности.

На связь баллады Иваницкого с творчеством Гейне указывает и один элемент ее стиховой организации. Она написана четырехстишной строфой, в которой чередуются строки четырех- и трехстопного амфибрахия. Такого типа строфа в балладах русских поэтов, хотя и нечасто, но использовалась («Куда так проворно, жидовка младая?» М.Ю. Лермонтова, «Три побоища» и «Канут» А.К. Толстого, «На борзом коне воевода скакал…» Д.Д. Минаева). Однако в ней, как правило, применялась сплошная перекрестная рифмовка (мжмж). У Иваницкого же рифмуются только второй и четвертый стихи, первый и третий – холостые (неполная рифмовка). Этот способ рифмовки в третьей четверти XIX столетия воспринимался как следование творческой манере Гейне [4: 196]. Так, Д.Д. Минаев писал по данному поводу:

От германского поэта Перенять не в силах гений, Могут наши стихотворцы Брать размер его творений.

Пусть рифмует через строчку Современный русский Гейне, А в воде подобных песен Можно плавать, как в бассейне.

Я стихом владею плохо, Но – клянусь здесь перед всеми – Напишу я тем размером Каждый вечер по поэме…»

[16: 95–96.]

Способ рифмовки, примененный Иваницким в балладе «Граф Адольф Полье», использовался им и при переводе стихов самого Гейне (12-е сти-

хотворение из цикла «Серафина»: «Wie schändlich du gehandelt…» – «Что

гнусно ты так поступала…» [11, кн. 2: 13 – Предисловие к «Запискам»]), и в собственной лирической поэзии («Эти бледные тихие ночи…», «Глядится полночь голубая…», «На Печоре» и др.). Он соответствовал общей тенденции русской поэзии 1860–1870-х годов к упрощению формы. Насмешка Минаева над «рифмовкой через строчку» не совсем справедлива, поскольку этот прием (как и ряд других) использовался его современниками (да и им тоже) с целью перенести акцент с формы стихотворного произведения на его содержание. Простотой стихотворной формы отличаются и произведения Иваницкого.

Рассмотрение баллады «Граф Адольф Полье» позволяет констатировать следующее:

–она является фактом культурной жизни тотемской ссылки середины XIX столетия и вместе с тем фактом истории литературы Вологодского края;

–ее понимание предполагает учет условий существования ссыльных в Тотьме, а также круга и характера их общения;

–она позволяет судить о мировоззренческой и литературной позиции автора как одного из представителей либерально-демократической интеллигенции пореформенного периода;

–произведение являет собой пример использования жанровой формы баллады для выражения либерально-демократической идеологии, для сатирических целей и для шутливой литературной игры;

–в балладе «Граф Адольф Полье» нашли отражение процессы, характерные для русской литературной жизни рубежа 1860–1870-х годов;

–баллада является фактом истории восприятия творчества Гейне в России.

Литература

1.Александрова А.М., Ерохина И.П. Адольф Полье и первые работы Александра Брюллова // История Петербурга. – 2003. – № 4.

2.Б.Г. Полье // Русский биографический словарь. – Т. 14.– СПб., 1905.

3.Воспоминания и дневники статс-секретаря Екатерины Великой А.М. Грибовского // Русский архив. – 1899. – Вып. 1.

4.Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха. – М., 1984.

5.Гейне Г. Али-Бей // Гейне Г. Полн. собр. соч. – Изд. 2-е. – Т. 5. – СПб., 1904.

6.Гейне Г. Путевые картины. Ч. II. Идеи. Книга Ле-Гран // Гейне Г. Полн. собр.

соч. – Изд. 2-е. – Т. 1. – СПб., 1904.

7.Гирс Д.К. Старая и юная Россия // Отечественные записки. – 1868. – № 4.

8.Гомер. Одиссея. – М; Л., 1935.

9.Давыдова О. Гирс // Русский биографический словарь. – Т. 5. – М., 1916.

10.Дневник Кирилла Антоновича Березкина. – СПб., 2014.

11.Иваницкий Н.А. Записки // Север: Орган научного северного краеведения. –

Кн. 2, 3–4. – Вологда, 1923.

12.Иваницкий Н.А. Материалы по этнографии Вологодской губернии. – М.,

1890.

13.Иваницкий Н.И. Автобиография // Щукинский сборник. – Вып 8. – М.,

1909.

14.Каменская М.Ф. Воспоминания. – М., 1991.

15.Коноваленко А.Г. Баллады Э. По в переводе В. Брюсова. Автореф. канд. дисс. – Томск – 2007.

16.Минаев Д.Д. Собрание стихотворений. – Л., 1947.

17.Новиков Н.В. Н.А. Иваницкий и его фольклорное собрание // Песни, сказки, пословицы, поговорки и загадки, собранные Н.А. Иваницким в Вологодской губернии. – Вологда, 1960.

18.Писарев Д.И. Генрих Гейне // Писарев Д.И. Литературная критика: в трех томах. – Т. 3. – Л., 1981.

19.Пушкин А.С. Дневник 1833–1835 гг. // Пушкин А.С. Собр. соч.: в десяти томах. – Т. 7. – М., 1976.

20.Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. – 4-е изд. – М.; Л., 1928.

21.Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собр. соч.: в двенадцати томах.

–Т. 3. – М., 1976.

22.Шаховской А.А. Комедии. Стихотворения. – Л., 1961.

Н.И. Рублева

Вологда

«ТУМАННО-ТЕНЕВОЕ СРЕДОТОЧЬЕ» (Вологодские реалии в «Творимой легенде» Ф. Сологуба)

Изобразил я все окрестности Летом, осенью, весной… Сказка ль только – эти местности?

Ф. Сологуб

Е. Евтушенко, создавая поэтический образ Серебряного века, одного из ярчайших его представителей, А. Ахматову, назвал «двувременной», связавшей времена Петербурга и Ленинграда «в туманно-теневое средоточье». Эта емкая метафора выразила художественные искания начала ХХ столетия.

Возьму на себя смелость переадресовать эти строки другому участнику «бунтарского и мятежного века» русской культуры – Федору Сологубу, крупнейшему поэту, прозаику, драматургу рубежа ХIХ–ХХ веков: именно ему было в полной мере присуще это ощущение «двувременности». Ф.К. Тетерников (1863–1927) родился в Петербурге, там же учился в гимназии, а затем в Учительском институте. В Петербурге прошла большая часть его жизни (более полувека), в этом городе он состоялся как крупнейший писатель, здесь опубликовал свои основные произведения, да и псевдоним Федор Сологуб придуман ему был тоже на «брегах Невы». Но в

значительной части его романов, рассказов, пьес действие происходит в провинции. И это не только дань времени. По словам Е. Замятина, «жизнь большого города обезличивает людей, делает их одинаковыми, машинными, поэтому в творчестве неореалистов место действия – провинция или хотя бы окраина города» [5, с. 9]. К русской глубинке у Ф. Сологуба сформировалось особое отношение. С ней было связано более десяти лет его жизни: город Крестцы Новгородской губернии, потом Великие Луки и, наконец, Вытегра, где он, по его словам, «учительствовал и изучал провинциальный быт». Таким образом, вологодская земля (в начале ХХ века – Олонецкая) стала последним провинциальным местом в судьбе Сологуба, давшим достаточно большой материал для будущих его произведений.

Трилогия «Творимая легенда» – самое значимое произведение Сологуба, в нем нашли отражение мотивы всего его творчества, символистскофилософские воззрения и идеи. Действие романа развивается одновременно в русском провинциальном городе Скородоже и в Пальме, столице вымышленного южного государства – Королевства Соединенных Островов – во времена начавшейся первой русской революции (с мая по сентябрь 1905 года). Сологуб, подобно летописцу, стремится запечатлеть жизнь различных социальных слоев общества, отметить тонкости политической борьбы и закулисные интриги правящих партий, поднимает проблемы школьного воспитания и образования. И вместе с тем реальные предметы объективного мира становятся символами места и времени.

Начальные строки трилогии: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт» [7, с. 7] – побуждают искать этот «кусок» в топографических реалиях. Быть прообразом Скородожа желают Великие Луки, Новгород, Петербург. А.Эткинд, например, утверждает, что Сологубом запечатлена Москва, а именно Шаболовка, а детали триродовской колонии находит в сектантской школе В. Дубовицкого, расположенной в районе Донского монастыря [9, с. 181–185]. Но в крупнейшем сологубовском произведении есть и «вологодский след»*.

Если определить тип нашей работы, то ее можно было бы назвать «приглашением к теме», так как предложенный материал только гипотеза, предположение и потребует исторических, лингвистических, этнографических изысканий.

Согласно сологубовскому архиву (находится в ИРЛИ), автор в течение жизни собирал и тщательно сортировал книги о провинциальных городах. В архиве имеется их опись, но сохранился только реестр книг с дарствен-

* О пребывании Ф. Сологуба в Вытегре и в Вологде, об образах, сюжетах, навеянных этим краем, в наших работах («Вологодские мотивы Ф. Сологуба», «Вологодская Дульцинея Фёдора Сологуба», статья о пребывании писателя в Вологде с лекцией «Искусство наших дней»: Вологда: Краеведческий альманах. – Вып. 3.– Вологда, 2000; Вологодская энциклопедия. – Вологда, 2006.)

ными надписями авторов. Этот факт очень важен, так как в 1896 году вышла в свет работа «Город Вологда и окрестности» (сост. Х. Пахолков), а в 1906 году труд священника С. Непеина «Вологда прежде и теперь». В подготовительных материалах к «Творимой легенде» в отдельный конверт собраны многочисленные вырезки из губернских газет. Еще одно обстоятельство, свидетельствующее об интересе писателя к провинциальной жизни, мы находим в его переписке с женой А. Чеботаревской: во время поездки по России с лекционной программой «Искусство наших дней» он собирает материалы о традициях, народных промыслах, архитектуре губернских городов, среди которых Вологда, Вятка, Нижний Новгород, Ростов. Все это подтверждает интерес писателя к бытовым реалиям провинциальной жизни, в которых запечатлен образ создавшей их культуры. И если сопоставить эти книги, газетные заметки, мемуары того времени с трилогией «Творимая легенда», то можно провести интересные параллели, позволяющие рассматривать Вологду в числе городов, изображенных в трилогии.

Топоним «Скородож» и гидроним «Скородень» позволяют искать аналогию с топонимикой нашего города. «Скородож» можно расшифровать как «скоро дождь» (исследованию топонимов «Творимой легенды» посвя-

щена монография О. Ронена «Toponyms of Feodor Sologubs “Tvorimaja legenda”» [10]) – чистый, все омывающий; по значению это близко слову “Вологда” – чистая, светлая вода. На это указывает и название реки, созвучное названию города «Скородень» (ожидание дня после тьмы). Интересно, что в предыдущем романе «Тяжелые сны» действие разворачивается на берегах реки Мглы. Губернский город Скородож входит в Рубанский округ. Это достаточно крупный населенный пункт. Здесь несколько заводов и фабрик, число которых уменьшается («Завтра все заводы в городе остановятся – готовится общая забастовка», – говорит Петр Матов [7, с. 28]. С крупными городами Скородож связан рекой: «…только что пришел пароход, снизу, из большой реки, от торговых городов. Он разгружался – выше река становилась мелка, пароходы не ходят» [7, с. 49]. На пристани расположен буфет, именуемый горожанами «поплавок». Главная улица города – Сретенка, на ней расположены торговые лавки, магазины, здесь многочисленные купеческие и еврейские поселения. В Вологде улица Сретенская была на месте современной Набережной 6 Армии и также располагалась в центре города. В Скородоже достаточно много учебных заведений: несколько школ, мужская и женская гимназии, городское реальное училище, епархиальное женское училище. Украшают город бульвар и Летний сад. Здесь действует ряд общественных организаций, кружков, группировок, самый крупный из них – «педагогический кружок». А вот сведения о Вологде конца ХIХ – начала ХХ века, представленные Х. Пахолковым: «Уменьшилось число заводов, и в общем числе, и в разнообразии их» [3, с. 19]. Главные пути, связывающие Вологду с центром и другими городами, – железная дорога и река. «Река Вологда в черте города составляет

до 40 саженей ширины и судоходна, пароходы ходят вверх по реке, только до Прилук: далее река мелка» [3, с. 22]. «Имеется мужская гимназия, реальное училище, женская гимназия, епархиальное женское училище», – так пишет о развитии образования в Вологде С. Непеин [6, с. 224]. Сологуб почти дословно повторил строки из книг вологодских авторов.

Значительное внимание в трилогии Сологуб уделил описанию монастыря, находившемуся в нескольких верстах от города, и поэтому поименованному «подгородним». «Монастырь стоял на высоком берегу. Его златоглавые храмы, каменные дома, холеные сады и мощенные крупным си- невато-серым камнем дворы раскинулись на склонах берега и на его переходящей в равнину вершине» [7, с. 542]. «Из местных келий и садов открывались красивые виды на извилистую реку Скородень. За рекой синели в широкой дали поля, деревни». «Белая каменная ограда окружала весь монастырь, спускаясь до самой реки <…> многоступенчатыми рукавами» [7, с. 543]. В монастыре хранится чтимая народом икона, «ее золотая риза сверкает игрой драгоценных камней» [7, с. 544]. В холодном храме «стояла гробница со святыми мощами святого старца. На гробнице лежал, до полу свешиваясь, златотканый покров» [7, с. 545]. К этим святыням на поклонение шли с разных концов России, «поэтому монастырь считали богатым» [7, с. 113].

До монастыря можно добраться на пароходе, который от городской «пристани пробегал за полчаса» [7, с. 536]. Значительная часть скородожцев, в том числе и Триродов со своими воспитанниками, отправляются к монастырским стенам в первых числах июня, в день престольного праздника. Дата определена по тому, что только что закончились экзамены в триродовской школе – 30 и 31 мая.

А вот описание Спасо-Прилуцкого монастыря в книге Х. Пахолкова (1895): «…пароход ходит вверх до Прилук. Это большое село в пяти верстах от города, стоящее у излучины реки… Монастырь обнесен каменной стеной <..> по углам огромные башни, 5-я находится в средней западной стене и выходит к реке…Главная святыня монастыря – мощи Святого Дмитрия Прилуцкого и икона преподобного Димитрия… В 1503 году Иоанн III Васильевич взял икону в поход на Казань… В благодарность за победу украсил икону золотом и серебром» [3, с. 22]. Сборник «Наш Север. Вологда» (1897) продолжает тему монастыря и сообщает, что «самая оживленная поездка в Прилуки всегда предпринималась 3 июня (день Дмитрия Прилуцкого), когда в монастыре был большой праздник. В этот день монастырь и прилежащие к нему селения буквально захлебывались от наплыва горожан».

Самое значительное событие первой части трилогии (роман «Капли крови») – массовка (маевка) в лесу (14 гл.). Строение главы, подбор действующих лиц, способ их прибытия в лес (в основном на лодках), разгон ма-

евщиков казаками совпадает с материалом воспоминаний первых участников маевок в Кувшиновской роще [1, с. 3].

Накануне этого события Триродов, убеждаясь в существовании мира инобытия, наблюдает прохождение мертвецов по навьей тропе, расположенной на пересечении двух дорог. Эту тропу Сологуб также «обнаруживает» в нашем городе. Старинное предание гласит, что в районе современного парка Мира находится местность, именуемая Бесово. Когда-то здесь пересекались дороги, одна из них шла от Вологды к Прилукам и далее в Кириллов. Вдоль дороги рос дремучий лес, и ходила молва, что тут «бесы шалят», совершает свои обряды нечистая сила. Пересекал этот лес безымянный ручей. Интересная деталь: в «Творимой легенде» герои, спасаясь от погони казаков, переходят «безымянный ручей», ставший границей, разделяющий мир живых и мир мертвых.

Можно привести достаточно большое количество аналогий в различных сферах: деятельность партий (кадеты, социал-демократы, черносотенцы), работа общественных организаций (Пушкинский народный дом в Вологде, разоренный и сожженный черносотенцами в 1906 году, напоминает скородожский Народный дом, именуемый Дружковским, а также сожжение и разорение черной сотней усадьбы Триродова); гуляния горожан в Летнем саду и по городскому бульвару во многом сходны с «летними удовольствиями вологжан», описанными Л. Александровым в 1908 году

[4, с. 72–76].

Самый загадочный и таинственный образ романа – Георгий Сергеевич Триродов. О нем даны очень отрывочные сведения. Известно, что он родился в Петербурге, на момент повествования ему около сорока лет, принадлежит к знатному роду (маркиз Телятников с неудовольствием вспоминает скандальную историю женитьбы деда Триродова на крепостной: «Белая кость и черная кость очень различны»). Триродов – ученый-химик, педагог, поэт-символист. Фамилия его полисемантична, включает магическую цифру «три» (символ единства настоящего, будущего и прошлого) и упоминание о «роде» (племя, рождение). Герой хочет возродить род человеческий, усыпить зверя и разбудить человека, овладеть таинственными навьими чарами, достичь блаженной земли Ойле, сотворив ее на земле.

Уже неоднократно предпринимались попытки найти прототип Триродова. А. Эткинд считает, что Сологуб, создавая образ героя «Творимой легенды», использует сведения о подполковнике и богатом помещике Дубовицком, который был в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре, затем организовал в подмосковье учебное заведение, где внедрял «педагогические нововведения», основанные на религиозно-мистических учениях [9, с. 180]. В реальной жизни Ф. Сологуб был хорошо знаком с настоящим Триродовым – петербуржцем, переводчиком. Во многом прототипом героя является сам писатель. Ведь «Творимая легенда» не просто роман, это скорее психобиография художника, гибнущего в творческой муке («Сжигаем

жизнь, чтобы написать книгу», – утверждал автор, и последний роман трилогии носит символичное и многозначное заглавие «Дым и пепел»). Есть еще один человек, чья судьба связана с нашим городом, и кто мог бы стать прообразом Триродова. Это Александр Александрович Малиновский (Богданов). Экономист, философ, ученый-биолог, врач, он отбывал в Вологде ссылку в 190–1903 годах. Здесь он организовал литературную группу. Триродов так же, как и Малиновский, «негласно поднадзорный». Но главное, в чем родственны эти двое, – стремлением преодолеть космическое пространство, создав особой конструкции летательный аппарат. В Вологде А. Богдановым-Малиновским был задуман и начат роман «Красная звезда». Прототипом рабочего паренька Владимира, наивного романтика и восторженного мечтателя, стал вологодский юноша Ваня Ермолов. Главный герой романа Леонид – несомненный двойник автора, его приключения, поиски, сомнения помогают понять идейные увлечения Богданова. В утопии «Красная звезда» корабль марсиан движется с помощью атомной энергии, но писалось это за несколько лет до того, как Резерфорд предложил планетарную модель атома. Идея А. Богданова принадлежит к изобретениям высокого класса, ведь для того, чтобы создать атомный двигатель, автору пришлось сначала предсказать открытие энергии распада атома. Герой «Красной звезды», прилетевший с Земли на Марс, видит уникальные достижения науки и техники, описывает общество людей, достигшее физического и духовного совершенства. Третий роман трилогии, «Дым и пепел», – утопический роман, Ф. Сологуб, подобно А. Богданову-Малинов- скому, обращается к созданию оптимального варианта людского общежития, социального и духовного совершенствования человечества. На первое место выдвигается интерес к общечеловеческим предвидениям, возможности воплощения целостной картины нового мира. Главным эпизодом в трилогии является описание космического корабля-оранжереи, с помощью которого Сологуб создает один из видов интеллектуального конструирования.

Создавая столь панорамное произведение, петербуржец Сологуб не мог не воссоздать картин жизни столицы. Интересен факт, не вошедший в канонический корпус трилогии [8]. Триродов выдвигает свою кандидатуру на освободившийся престол островного королевства, чем приводит в негодование местные власти. По высочайшему повелению Триродова вызывают в Петербург. Как первоначально предполагал Сологуб, его герой должен был посетить в северной столице многих знакомых, кого хорошо знал по литературной деятельности. Сологуб описывает посещение Триродовым двух знаменитых салонов – центров петербургской культурной жизни начала века: салон Д. Мережковского и вечер на «Башне» Вяч. Иванова. Будучи частым гостем кружка, объединившегося вокруг «Северного Вестника», Ф. Сологуб изображает эти собрания символистов несколько пародийно. Характерная для Сологуба техника создания фамилий (замена начальной буквы или целой морфемы), позволяет легко определить участни-

ков литературных салонов: Лозанов – Розанов, Менгеровы – Венгеровы, Силенкин-Пинский – Минский (Виленкин), Кадимир Пиппиус – Владимир Гиппиус, Брячислав Диванов – Вяч. Иванов, Вологуб-Тетерников – сам Сологуб.

Конечно, это было время, когда Сологуб много спорил с Мережковским по вопросам свободы, духовности, отношения к революции, полемизировал и с Вяч. Ивановым, которому был чужд подчеркнутый индивидуализм Сологуба, и тот в свою очередь не только в публицистике, но и на страницах трилогии решил дать ответ на статью Иванова «О неприятии мира».

Анализируя черновики Сологуба, задаемся вопросом: почему же он, создав каркас столь многозначительного эпизода, в итоге исключил его из окончательной редакции, не оставив даже намека на возможную поездку Триродова в Петербург.

Можно назвать несколько причин. Во-первых, это нарушило бы композиционный замысел романа, построенного на чередовании событий в Скородоже и Пальме, исказился бы замысел соединения двух вечно противоречивых миров. С другой стороны, описание петербургских салонов и достаточно резкая оценка их были бы доказательством разрыва Сологуба со средой символистов. В этот период мастера особенно волновал вопрос о роли писателя («поэта») как «ваятеля жизни», и творчество в его понимании становится силой, способной к преображению действительности. Провинциальный город Скородож в трилогии, конечно же, не конкретная топографическая единица, а, подобно гоголевскому городу N или Петербургу А. Белого, или Парижу из «Ночных дорог» Г. Газданова, – «душа некоего, не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой» [2, с. 639]. В сологубовском городе, как и в душе человека, происходит вечная борьба живого и мертвого, божественного и демонического. Скородож – это условный город, созданный воображением в целях реализации «творимой легенды». Подробности ежедневного существования человека (социальнополитические и бытовые отношения, система образования и сам облик города) получают под пером писателя философское истолкование, которое выражается в стремлении объяснить мгновения жизни универсальными законами Космоса. Для создания таких образов жизнь города не подходит, так как она «обезличивает людей», делая их одинаковыми, машинными, поэтому Сологуб переносит действие большинства произведений в провинцию, на окраину города, где, по словам Е. Замятина, «находит не только быт, но быт сконцентрированный, устоявшийся веками, крепчайший, 90-процентный» [5, с. 11]. И очень хочется верить, что в провинциальном градоведении Ф. Сологуба запечатлены реалии нашего города.

Литература

1.Арташов В. Роща маевок // Маяк. – 1986. – 1 мая.

2.Газданов Г. Ночные дороги // Гайто Газданов. Собрание сочинений: в 3-х тт. –

Т. 1. – М., 1996.

3.Город Вологда и окрестности / сост. Х. Пахолков. – Вологда, 1896.

4.Дневник писателя. – 1908. – № 5–6.

5.Замятин Е. Техника художественной прозы. – РГАЛИ. Ф.1776. ед. хр. 5. оп. 2.

6.Непеин С.А. Вологда прежде и теперь. – Вологда, 1906.

7.Сологуб Ф. Творимая легенда. – М., 1991.

8.Сологуб Ф. Творимая легенда (Навьи чары). Материалы к роману: конспекты (канва) глав, характеристики героев, описание природы. 1907 // ИРЛИ. Ф. 289.

оп.1 .ед. хр. 532.

9.Эткинд А. Содом и Психея: очерки интеллектуальной истории Серебряного века. – М., 1996.

10.Ronen O. Toponyms of Feodor Sologubs «Tvorimaja legenda» // Die Welt der Slawen. – XIII. – 1968.

Н.С. Жернова

Вологда

ОБРАЗ ВОЛОГДЫ В РАННИХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.М. РЕМИЗОВА

Холодная зима и непродолжительное лето, бездорожье, которое обеспечивало почти идеальную охрану, патриархат – все это характеризовало Вологду конца XIX – начала XX века, и все это давало повод именовать ее «подстоличной Сибирью». Сюда ссылали всех неугодных, всех, обвиняемых в преступлении против власти, революционеров. В Вологде побывал весь цвет русской интеллигенции, побывали люди, представляющие целый спектр политических настроений – это И.В. Сталин, В.М. Молотов, и будущий нарком просвещения при Ленине А.В. Луначарский, и террорист Б.В. Савинков, и будущий убийца великого князя И.П. Каляев, и множество менее известных, но не менее интересных людей.

Был среди них и писатель (а тогда просто революционер) А.М. Ремизов, в своих дореволюционных произведениях («Часы», «Пруд», «Крестовые сестры») неоднократно подчеркивавший одиночество, затерянность человека в мире, во Вселенной, невозможность вырваться из мира без воздуха, мира, напоминающего тюрьму. В раннем творчестве Ремизова противопоставлены две стихии жизни. Первая – власть бессмыслицы русского быта, его «боль невыносимая». Эта власть заявляет о себе в повести «Часы», в романе «Пруд». Оба произведения настолько безысходны и мрачны, что кажется, будто мир достиг «последней черты», за которой либо крах, либо выход [2, с. 266].

Вторая стихия жизни у писателя – языческая, таинственная, дикая и фантастическая – «волшебная Русь» [2. с. 266].

Ремизов был отправлен в ссылку в 1900 году – сначала в УстьСысольск, потом, спустя год, в Вологду, которую впоследствии называл «Северными Афинами». Это определение можно понимать по-разному. Сам Алексей Михайлович в эмигрантской книге «Иверень» так описывает город: «Нигде во всем мире нет такого неба, как в Вологде… За неповторяемость и единственность красок “времен года” – какая громчайшая весна и сорокоградусная лють зимой! – Вологда подлинно Афины – “Северные Афины”. А в начале этого века (невероятно, ведь так недавно, а как тысяча лет!) таким именем “Афины” звалась ссыльная Вологда, и слава о ней гремела во всех уголках России, где хоть какая была и самая незаметная революционная организация, а где ее не было!» [4, с. 476].

Ю. Адреев отмечает, что такую высочайшую оценку Вологодчина получила не только потому, что этот край действительно прекрасен суровой красотой, но и потому, что с этой землей у Ремизова ассоциировался расцвет творческих возможностей, личное счастье, счастье общения с многими выдающимися людьми, счастье ощущения себя членом общества, борющегося за правду [1, с. 11].

Для Ремизова Вологда – Северные Афины не только из-за богатства красок, но и из-за большого количества «умов» того века, собранных вместе. Непрерывные политические и философские дискуссии, чтение докладов, выход в свет литературных шедевров – такому пиршеству интеллектуальной жизни могла позавидовать даже столица.

Однако Алексей Михайлович подчеркивает, что название «Северные Афины» придумано не им, что оно и ранее было распространено в определенной среде. Ю.В. Розанов отмечает, что наименование Афины получает еще одну мотивировку. Возможно, в нем содержится намек на некую демократичность местных властей по отношению к ссыльным, о чем свидетельствуют почти все мемуаристы, писавшие о вологодской политической ссылке начала XX века [6, с. 206].

Вологодская ссылка – это время появления в печати первого произведения А.М. Ремизова – стихотворения в прозе «Плач девушки перед замужеством», истории публикации которого уделено значительное место в книге «Иверень», где писатель замечает: «А про себя скажу, я попал в литературу по недоразумению» [4, с. 453]; «Он широко развернул газету, и в глаза ударило – электричеством: “Эпиталама” (Плач девушки перед замужеством) Николай Молдаванов» [4, с. 455].

Интересна история этого имени. В то время «Луначарскому и Савинкову по старым “подпольным” традициям считался необходимым псевдоним <…> теперь, под надзором Савинкова и Щеголева, я был в полной их воле» [4; с.455]. От Щеголева Ремизов узнал о воронежском босяке, почти юродивом, по фамилии Молдаванов и, увидев, возможно, схожесть судеб, взял себе это имя.

В Вологде Ремизов, начавший писать в тюрьме, впервые попадает в общество современников-литераторов. Здесь Бердяев, Савинков, Луначар-

ский, в дальнейшем по-разному прославившиеся, начинают печататься. В Вологде Ремизов осознал себя писателем и встретил будущую жену Серафиму Павловну Довгелло.

Несмотря на все неудачи, на статус сумасшедшего, на бедность, Ремизов все же нашел свой путь. Вологда для него – не «подстоличная Сибирь» с вечными трудностями, не место битвы писателя-одиночки и власти. Вологда для него – подлинно «Северные Афины», полные радушия, любви и неиссякаемых идей, важных для создания незабываемых произведений.

Именно в Вологде Ремизов сложился как своеобразный писатель. Здесь

вгоды ссылки был создан роман «Пруд» (1901–1903), чуть позднее о Вологде написана повесть «Часы» (1908), имеющая в зарубежных изданиях подзаголовок «Вологодская повесть». Показательно то, что первая редакция данной книги посвящена «Борису С.» (революционеру Борису Савинкову). В начале 1903 года между Ремизовым и вологодскими ссыльными произошел конфликт: будущая жена писателя Серафима Павловна решила отказаться от революционной деятельности, общественность увидела в этом ремизовское влияние. В результате оба «предателя» подверглись бойкоту, что привело Ремизова к острому переживанию комплекса «подполья». Апокалиптические настроения и чувство безвременья как порождения «подпольного сознания» стали впоследствии основной темой «Часов» [5, с. 466]. По этой причине роман был посвящен Борису Савинкову, вторая же редакция (как и большинство ремизовских произведений) посвящена была Серафиме Павловне.

Действие «Часов» происходит в небольшом северном городе, в котором внимательный читатель, особенно если он вологжанин и хотя бы примерно представляет облик города начала XX века, без труда узнает Вологду, хотя название города автор не приводит и его образ дается в повести по-символистски условно и обобщенно. Но читатель легко узнает и каменную соборную колокольню с золотою главой, и реку, и губернаторский дом. Вся совокупность деталей (в отличие от отдельных мест и реалий) говорит о том, что это действительно Вологда: «Город, живший по соборным часам, встрепенулся. На каланче пожарный, закутанный в овчину, в своей ужасной медной каске вдруг встрепенулся и, тупо вперяясь глазами

вгород, искал пожара – огня же не встретив, зашагал привычно вкруг раздувающих черных шаров и звенящих проволок. Отходящие поезда, спеша, нагоняли ход, свистели резко, резче, чаще. Подгоняли, лупили кнутом извозчики своих голодных лысых кляч, сами под кулаком от перепуганных, торопящихся не опоздать седоков» [5, с. 12–13].

Отзывы на еще не изданную книгу были неутешительны, даже из дружественного лагеря. Л.Д. Зиновьева-Аннибал писала: «Но, дорогой мой Алексей Михайлович, искристый, истинный талант, мною глубоко почитаемый и с болью любимый, я решусь честно и прямо сказать свое мнение,

вобъективной истине которого совершенно не уверена. Часы, как и Пруд,

не искусство. Быть может, они ценны, даже совершенно наверно, но не в царстве Искусства. Это другое, еще небывалое, – это разъедающие червяки, которых Вы оживили глодать сердца людей, эти вопящие молитвы, которые исторгаются со скрюченными пальцами, перекошенными губами и злыми и скупыми слезами» [5, с. 467].

Неутешительными были отзывы и на роман «Пруд». Здесь нет упоминания Вологды, книга рассказывает о жизни писателя и его семьи в Москве. Ремизов писал о себе, о том, что творилось у него внутри: «Монастырь и пруд, монахи с чертями и старец – моя душа» [7, с. 54]. Ремизов в письме Д.В. Философову говорит: «“Пруд” написан за зиму 1902–1903 г. в Вологде. Читал я его в первый раз у Агге Маделунга, были слушатели: Б.В. Савенков с Верой Глебовной, ур<ожденной> Успенской, С.П. Довгелло, Ив. Пл. Каляев, П.Е. Щеголев, В.А. Жданов» [3, с. 527]. А. Белый писал: «Не нравится «Пруд» <…> Схвачена жизнь быта. Но охватить целое нет возможности» [3, с. 528]. Критик В.П. Кранихефельд отмечал схожее: «Это был хаос, в котором не было лица, не было ни рисунка, ни даже линий» [3, с. 529]. Против романа была и Л.Д. Зиновьева-Анибал.

«Вологодская тема» звучит во многих произведениях писателя: «В сырых туманах», «Мерлог», «Белая башня», «В розовом блеске». Именно здесь, в маленьком провинциальном городе, намечаются черты ремизовской прозы, которые составляют своеобразие и силу его как писателя.

В Вологде Ремизова ждало немало лишений, бедность, но все это забылось. Зато остались в памяти перезвоны колоколов в усть-сысольских храмах, неповторимая природа Русского Севера и причуды товарищей по изгнанию. Не зря во второй половине жизни, уже за границей, он рисует русским и иностранным читателям удивительный облик Вологды начала XX века в книге «Иверень».

Литература

1.Андреев Ю. О писателе Алексее Ремизове // Ремизов А.М. Избранное. – М.,

1978.

2.История русской литературы. Литература конца XIX – начала XX в. (1881– 1917): в 4-х томах. – Т. 4. – Л., 1983.

3.Ремизов А.М. Собр. соч.: в 10-ти томах. – Т. 1. Пруд. – М., 2000.

4.Ремизов А.М. Собр. соч.: в 10-ти томах. – Т. 8. Подстриженными глазами.

Иверень. – М., 2000.

5.Ремизов А.М. Собр. соч.: в 10-ти томах. – Т. 4. Плачужная канава. – М.,

2001.

6.Розанов Ю.В. Вологда в «автобиографическом пространстве» А.М. Ремизова

//Вологда: Краеведческий альманах. – Вып. 2. – Вологда, 1997.

7.Слобин Грета Н. Проза Ремизова, 1900–1921. – СПб., 1997.

С.В. Байнин

Вологда

«ЦЕРКВИ-СЕСТРЫ» КАК ПРИМЕР ОЛОНЕЦКОЙ ХРАМОВОЙ КУЛЬТУРЫ В ПОЭЗИИ Н. А. КЛЮЕВА

Территория Олонецкой губернии издавна была хранителем русской народной древней культуры. Именно здесь, в глухих, слабозаселенных, неизведанных местах, скрывались старообрядцы со второй половины XVII века. Поэтому, как отмечает Е.М. Юхименко, «на Севере России границы между старообрядчеством и официальной церковью, особенно в XIX веке, были сильно размыты» [6, с. 7]. Часть населения лишь причисляла себя к официальной церкви, держа в секрете свою истинную веру, дабы не вступать в конфронтацию с властями.

Самобытный крестьянский поэт Николай Алексеевич Клюев вырос в условиях этой двойственности. Он был одним из тех поэтов, кто воспевал старую, языческую, постепенно забываемую Русь. Клюев наглядно демонстрировал свою религиозность. Манера, поведение, одежда и обстановка в доме (в Петербурге или в Вытегре), все указывало на деревенского верующего человека. Тем не менее, поэт не считал себя православным. В письме к Александру Блоку Клюев пишет: «Я не считаю себя православным, да и никем не считаю, ненавижу казенного бога, пещь Ваалову – Церковь, идолопоклонство “слепых”, людоедство верующих...» [4, с. 178].

Подчеркивая религиозность в поэтическом творчестве, Клюев не мог пройти мимо церквей своего края. Олонецкая земля славится своими храмами – шедеврами деревянного зодчества Севера России. Соловки, Палеостров, Муромский и Валаамский монастыри – лишь немногие святыни, встречающиеся в стихотворениях и поэмах Клюева.

В нескольких километрах от города Вытегра, где долгое время жил поэт, в селе Анхимово находилась церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Дата строительства Покровской церкви отмечена в одной из надписей на фризах иконостаса: «…сий храм построены и освещены были в 1708 году при державе благочестивейшего Государя Царя и Великого Князя Петра Алексеевича, по благословению Преосвященного Вениамина, Епископа Архангельского и Олонецкого… Перестроены и освещены в 1793 году» [1, с. 78]. Восемнадцатиглавая Покровская церковь сейчас не существует. Один из образцов храмовой культуры края сгорел в октябре 1963 года. Многоглавый храм является непосредственным предшественником Преображенской церкви Кижского погоста 1714 года.

«Поставил эту церковь мастер Нестор, не было, нет и не будет такой!»

– возвестил легендарный Нестор, закончив работу на Преображенской церкви. Убедившись в красоте и непревзойденности храма, Нестор якобы выбросил топор в воды Онежского озера. Но это лишь красивая легенда.

Как на самом деле звали зодчих, неизвестно. В архивных бумагах Покровской церкви в Анхимове есть записи: «Построена частными способами» и «старанием прихожан и разными благотворителями» [2, с. 98]. Подобная информация относится и к постройке Преображенской церкви.

Наиболее ярко облик двух храмов запечатлен в поэме «Песнь о Великой Матери».

Эти гусли – глубь Онега, Плеск волны палеостровский,

………………………………..

Эти притчи – в день Купалы Звон на Кижах многоглавых…

(«Песнь о Великой Матери», 701.)

По наблюдению Е.И. Марковой, «облик собора у Лебяжьих дорог явно навеян церквями-сестрами» [5, с. 12]:

«Поется: “Украшенный вижу чертог”, – Такой и Покров у Лебяжьих дорог: Наружу – кузнечного дела врата, Притвором – калик перехожих места, Вторые врата серебрятся слюдой, Как плесо, где стая лещей под водой».

(«Песнь о Великой Матери», 707.)

Клюев относит время строительства Покровской и Преображенской церквей ко времени правления Ивана Грозного:

Собор же помнит Грозного, Бориса, На створах врат Илья громогласный...

(«Глухомань северного бревенчатого городишка…», 422.)

И в стихотворениях, и в поэме «Песнь о Великой Матери», а также в письмах, поэт пишет о трехсотлетней истории храмов. В действительности их появление связано с эпохой царствования Петра I. Клюев, в силу своих старообрядческих убеждений, не принимал реформы Петра, считая их «губительными для страны» [5, с. 12] и перенес дату строительства церквейсестер в далекие времена:

К дувану адскому, не к славе, Ведут Петровские пути!..

(«Песнь о Великой Матери», 758.)

Ошибка в дате может быть связана с банальной неточностью, так как церковь чаще всего строили на месте сгоревшей или разрушенной, а имя оставалось прежним. В частности, Преображенская церковь была восстановлена после пожара в 1693–1694 годы (церковь сгорела полностью). В писцовой книге 1563 года упоминается Покровская церковь села Анхимово: «На погосте церковь Покров святи богородицы да другая церковь теплая Никола чудотворец» [2, с. 90]. Как отмечает В.П. Гущина, в Писцовой книге 1628 года есть запись лишь о теплой церкви Николая Чудотворца. Покровская же церковь не зафиксирована в источнике. Что произошло с храмом в этот период – неизвестно, но в 1708 году он был восстановлен. Таким образом, сложно утверждать о намеренном искажении Клюевым времени строительства Покровской церкви. Храмы на острове Кижи и в селе Анхимово в период Ивана Грозного уже существовали.

Самобытный поэт был против не только петровских реформ. О разрушительных действиях революции по отношению к русской народной культуре Клюев начнет говорить через некоторое время после событий 1917 года. Февральская и Октябрьская революции не оправдают ожиданий поэта, хоть он и воспримет их поначалу с воодушевлением. И появление Ле- нина-старообрядца к в его стихах не было удивительно:

Есть в Ленине керженский дух, Игуменский окрик в декретах, Как будто истоки разрух Он ищет в «Поморских ответах».

(«Есть в Ленине керженский дух…», 377.)

Клюев ждал возрождения исторической древней Руси, того «берестяного рая», когда неизвестные зодчие первый раз ударили топором о сосновое дерево при строительстве Покровской церкви. Клюев не принимал новой политики в отношении к деревне, церквям, народной культуре:

В Заонежье, в узорных Кижах, Где рублевский нетленный сад, Стальноклювый гость из Парижа Совершает черный обряд.

(«Красные незабудки», 434.)

«Увы… волшебный журавель Издох в октябрьскую метель!»

(«Песнь о Великой Матери», 752.)

Поэт даже вступит в партию большевиков, но через два года, в 1920-м, его исключат за религиозность. Политические деятели не стали терпеть проникнутого религиозным духом поэта в большевистских рядах.

15 ноября 1914 года Клюев посылает письмо другу А.В. Ширяевцу с изображением Покровской церкви: «Присылаю тебе вид одного из погостов Олонии. Неизъяснимым очарованием веет от этой двадцатичетырехглавой церкви времен Ивана Грозного» [4, с. 223]. Клюев жалуется на отсутствие «слов», стихи пишутся тяжело и редко. На улице зима, и день практически все 24 часа темный. «Всмотрись, милый, хорошенько в этот погост, он много дает моей душе, еще лучше он внутри, а около половины марта на зорях – кажется сказкой» [4, с. 223].

«И вот покровский поворот У кряковиных подорожий! Голубоокий и пригожий, Смолисторудый, пестрядной, Мне улыбнулся край родной Широкоскуло, как Вавила…»

(«Песнь о Великой Матери», 786.)

В слове «Медвежья цифирь», произнесенном Клюевым в Вытегорском красноармейском клубе «Свобода» перед представлением пьесы «Мы победим», поэт отмечает, что не только словами человек может радовать свое сердце. Душу свою рассказать можно красками, музыкой, резьбой по дереву, или «хоромину повыстроить можно так искусно, чтобы она на потайный сад смахивала, в индийскую землю манила или думу какую, мысль с мудростью в себе таила, как, к примеру, церковь на нашем Вытегорском погосте: рублена она без мала триста годов назад…» [4, с. 155]. Клюев в этой церкви, в частности, видит спасение человека. Все в ней символично, все идет в ней от Бога: «Церковь пятой кругла, в круге же ни начала, ни конца проглядеть нельзя – это Бог безначальный и бесконечный» [4, с. 155]. Несмотря на то, что еще триста лет назад человек не мог укрыться от жестокости царских воевод и помещиков, искусство он понимал и ценил намного больше, «чем в нынешнее время».

Литература

1.Гущина В.А. Из истории создания архитектурных комплексов на основе многоглавых церквей Кижского и Вытегорского погостов [электронный ресурс]. –

Режим доступа: http://kizhi.karelia.ru/library/ryabinin-1999/216.html (дата обращения:

30.08. 2015).

2.Гущина В.А. Покровская церковь Вытегорского погоста – предшественница Преображенской церкви Кижского погоста (параллели и последовательность их взаимовоздействия) // Кижский вестник. Сборник статей. – № 7. – Петрозаводск, 2002.

3.Клюев Н. А. Сердце Единорога. – СПб., 1999. Далее ссылка на это издание дается в тексте с указанием названия произведения и страницы.

4.Клюев Н.А. Словесное древо. Проза. – СПб., 2003.

5.Маркова Е.И. «Олонецкая купина» Николая Клюева // XXI век на пути к Клюеву (Материалы Международной конференции «Олонецкие страницы жизни и творчества Николая Клюева и проблемы этнопоэтики»…). – Петрозаводск, 2006.

6.Юхименко Е.М. Народные основы творчества Н.А. Клюева // Николай Клюев: исследования и материалы. Сборник статей. – М., 1997.

Е.А. Башарина

Великий Устюг

ВЕЛИКОУСТЮГСКИЙ ПОЭТ НАЧАЛА ХХ ВЕКА Н.И. ЕРЗОВСКИЙ: ОБРАЗЫ ВРЕМЕН ГОДА

Имя поэта Николая Ильича Ерзовского (1901–1917), уроженца Великого Устюга, известно лишь узкому кругу региональных специалистовфилологов. Единственным изданием его произведений до недавнего времени был сборник «Стихи и песни», опубликованный вскоре после смерти автора в 1917 году.

Спустя почти девяносто лет после выхода книги ряд текстов из нее был напечатан в одном из томов антологии «Поэты Вологодского края» [4]. Именно благодаря этой публикации, на наш взгляд, имя Ерзовского стало известно современному читателю.

«Стихи и песни» Ерзовского [3] – небольшая по объему и формату, напоминающая школьную тетрадь книжка в скромном типографском исполнении, изданная тиражом двести экземпляров. Однако содержащиеся в сборнике тексты дают повод со всей уверенностью утверждать, что перед нами – безусловный талант. Наряду со стихами, еще ученическими по технике и качеству лирики, неожиданно встречаются уже вполне зрелые произведения, позволяющие судить об оригинальности и глубине поэтического дарования, обещавшего сделать юного автора известным далеко за пределами уезда и губернии.

До недавнего времени о Николае Ерзовском было известно крайне мало. Биографические сведения, полученные в Великоустюгском центральном архиве, ограничивались годом рождения, указанием на сословную принадлежность, фактом учебы поэта в приходском училище и великоустюгской гимназии [2]. Не было ничего известно ни о дальнейшей судьбе Н. Ерзовского, ни о дате и месте смерти, ни о последующем творчестве.

Нам посчастливилось найти родственников поэта, проживающих в Санкт-Петербурге, соотнести их свидетельства с немногочисленными данными, полученными из архивных, музейных источников, публикаций краеведческого характера [1; 5; 6, с. 89], где упоминается фамилия Ерзовских. В итоге удалось составить довольно полное представление о семье

поэта, уточнить дату и причину его смерти, место захоронения. И, главное,

– выяснить, что творческий путь Николая Ильича прервался из-за его преждевременной смерти.

Итак, Н.И. Ерзовский родился в семье великоустюгского мещанина Ильи Ивановича Ерзовского и его жены Екатерины Ивановны. В семье воспитывалось одиннадцать детей. Николай был вторым ребенком, старшим из сыновей.

Семейным делом Ерзовских было производство и торговля щетиной (дядя поэта купец А.И. Ерзовский владел щетинной мастерской, в которой отец Николая служил приказчиком).

Детство и юность поэт провел в Великом Устюге, где жил на улице Преображенской (Красной). Окончил три класса мужского приходского училища и неполных шесть классов Великоустюгской мужской гимназии. Проявлял способности к математике, литературе, писал стихи, хорошо рисовал, был всеми любим, ему прочили большое будущее. В марте 1917 года заболел простудой, которая перешла в гнойную ангину и заражение крови; по воспоминаниям сестры Н. Ерзовского Марии Ильиничны, «он сгорел за два-три дня». Похоронен на кладбище в Великом Устюге (местоположение могилы установлено). Единственный поэтический сборник «Стихи и песни» был издан после смерти Н. Ерзовского в 1917 году лите- ратурно-шахматным кружком его друзей-гимназистов тиражом 200 экземпляров (оригинал сборника находится в фондах Великоустюгского истори- ко-архитектурного и художественного музея-заповедника).

Творчество Н.И. Ерзовского может выступить в качестве одной из тем регионального компонента программы по литературе основной школы и послужить объектом литературоведческого анализа. Это позволит расширить представления учащихся о малоизвестном поэте-устюжанине начала ХХ века, быте гимназистов и литературной ситуации в городе того времени, а также закрепить навыки анализа поэтического текста.

После знакомства учащихся с биографией Ерзовского (оно может быть построено в форме заочной экскурсии) необходимо дать характеристику единственного его поэтического сборника «Стихи и песни».

Издание включает в себя произведения, датируемые 1915–1917 годами. По тематическому признаку тексты могут быть объединены в следую-

щие группы:

1.Стихи о временах года;

2.Лирика иронического характера на тему гимназической жизни;

3.Произведения праздничной тематики;

4.Поэтические переложения;

5.Любовная лирика.

Бóльшую часть сборника составляют стихи, посвященные временам года. Написанные гимназистом Ерзовским в возрасте четырнадцатишестнадцати лет, эти тексты вполне доступны восприятию учеников ос-