Шевцова Л.Ф. Режим Бориса Ельцина (1999)

появления тех или иных реставрационных тенденций, причем не обязательно связанных с коммунистическим периодом.

Важным фактором является и экономическое «поле» политич еского развития. Известно, что однозначной зависимости демокр атии от характера экономического развития не существует. Так, экономиче- ский рост облегчил демократизацию в Бразилии, но в Перу переход к демократизации стал итогом длительной экономической с тагнации. В Аргентине все периоды экономического процветания пришлись на авторитарный режим. Так что выводы Сеймура Липсета о взаимозависимости демократии и экономического роста и благосост ояния нации сегодня уже не являются непререкаемыми 22. Тем более что он сам ныне доказывает, что к авторитаризму в последние десятилетия переходили скорее страны со средним уровнем достатка 23.

Многочисленные данные, собранные Адамом Пшеворским и Фер - нандо Лимонджи, которые исследовали соотношение между эк ономическим ростом и демократией в Латинской Америке, показывают следующее: шанс на то, что недемократический режим может в ыжить в условиях трех лет негативного экономического роста, равен 33%, а для демократического режима шанс выжить в этих условиях равен 73%. Более того, ни один недемократический режим в Латинской Америке не выжил в течение более чем трех лет негативного экономического роста, а выживаемость демократии в течение четы рех и пяти лет такого негативного роста — соответственно 57% и 50% 24. Этот вывод подтвердили другие исследователи (по некоторы м дан-

ным, в 70—90-е годы из 27 стран экономический кризис в 21 стране привел к краху авторитаризма) 25. Если эта закономерность имеет универсальный характер, то сам по себе экономический криз ис в России в момент ее выхода из коммунизма не должен был суще ственно осложнить становление демократии. Хотя в то же врем я следует отметить, что взгляды части российского правящего класса, ориентировавшегося для преодоления экономического криз иса на авторитаризм, несомненно, оказали прямое воздействие на становление нового режима 26.

Как бы то ни было, многочисленные исследования демонстрир у- ют слабую экономическую эффективность авторитарных реж имов27.

Окончательным ударом по сторонникам установления авторитаризма для проведения экономических реформ была демифологиз ация чилийского опыта, который также показал, что только после начала декомпрессии режима Пиночета начался выход страны из эко номи- ческого кризиса, в который ее завела политика правительст ва тех-

нократов 28.

Для понимания взаимосвязи между демократией и капитализ мом важен еще один вывод, сделанный Адамом Пшеворским. Проанализировав трансформации в Латинской Америке и Восточной Ев ропе, он доказал, что нет несовместимости между демократией и рыночной реформой, о чем так много раньше говорили. Если либе рализация экономики не удается, это значит, что слабы и неустойчивы политические институты. В этой ситуации сами экономическ ие реформы становятся дестабилизирующим фактором, и в какой-то момент правящий класс может попытаться перейти к авторитаризму. Технократы, говорит Пшеворский, которые обычно осуществляют экономические реформы, начинают убеждать политический к ласс в том, что единственный способ их успешно завершить — это «з адавить гласность, чтобы продолжать перестройку» 29. В результате трансформация приобретает характер «stop and go», т. е. начинаются колебания между рыночными преобразованиями и популистской политикой, которая надолго осложняет трансформацию 30.

Впрочем, опыт показывает, насколько важна проблема не столько экономическогороста,сколькоумелогораспределениядоходов,выравнивающего социальные и региональные диспропорции. Росси я по существу двинулась вслед за Латинской Америкой, где социальные разрывы являются постоянным фактором политической напряже нности и тем обстоятельством, которое время от времени заставляе т правящий класс обращаться к силовым средствам защиты своих поз иций. Между тем существует и иной опыт реформ, который не сопров ожда-

ется появлением таких диспропорций. Речь идет о ряде государств Юго-Восточной Азии. Постепенность и стабильность демокра тизации в Японии, Южной Корее, на Тайване во многом являются следствием не столько экономических успехов, сколько умелой и сознат ельной политики выравнивания социальных разрывов, перераспределения доходов между городом и селом, между социальными группами.

Разумеется, на процесс демократизации российской власти повлияла слабость гражданского общества. В то же время следует поставить вопрос: в какой степени наличие гражданского обще ства является предпосылкой формирования демократической вла сти? Во всяком случае, опыт той же Юго-Восточной Азии показывает, что

конфуцианство с его приоритетом группы по отношению к индивиду и фактическим отсутствием самостоятельности этого индивида, приоритетом личной мудрости по отношению к безличностному закону, что несовместимо с принципами либерально-демократическо- го сознания, не стало непреодолимым препятствием в демокр атиза-

ции Южной Кореи, Тайваня, отчасти Филиппин. Впрочем, еще опыт

Японии с ее милитаристским и далеким от демократизма прош лым показал, что и при отсутствии четко выраженных традиций г ражданского общества и существования самостоятельного инд ивида можно демократизировать власть. Думается, практика не только Юго-Восточной Азии, но и ряда стран Восточной и Центральной Европы показывает, что Джузеппе Ди Пальма и Альберт Хиршман, возможно, были правы, когда говорили, что демократию могут создавать и не демократы и возможны ситуации, когда правила формируются на ходу и все вместе учатся демократии. В таком случ ае торможение демократического процесса в России во многом объ ясняется тем, что даже демократы здесь фактически поддержали иной принцип организации власти.

Пора перейти к субъективным обстоятельствам, осложнивши м российский путь к демократии, которые связаны с амбициям, взглядами, личными качествами и возможностями политиков, возглавивших российскую трансформацию, с их пониманием политики и нежеланием выйти за пределы прежнего политического опыта. Н а начальном этапе российский правящий класс действовал в р ежиме максимального благоприятствования со стороны общества. В 1991— 1992 гг. Ельцин и его группа имели немалое влияние. Важно было и то, что даже пришедшая к власти часть старого правящего кл асса предпочитала использовать демократическую риторику для укрепления своих позиций. Группы интересов, которые вскоре стали заправлять на политической сцене, в начале переходного пери ода еще

не сложились. Реваншистские группы были разрозненны и осл аблены. «Силовые» структуры старались не вмешиваться в полити ческие события, причем армия вообще не имела традиций политического вмешательства и борьбы за власть, что в новой России созда вало благоприятную ситуацию для поиска новых политических ре шений.

Само же общество в этот период было готово идти на немалые жертвы во имя более устойчивого и демократического будущего. Значительная часть общества продемонстрировала свою пр иверженность демократии, по крайней мере как цели и основному идеалу. По данным различных опросов ценности демократии поддерж ивали до 70% респондентов, несмотря на критическое отношение к са-

мим реформатором (около 50% считали, что «Россией управляют не демократы») 31. Так что доминирующие умонастроения в обществе (даже несмотря на то, что немало людей так и не определил ись в своем понимании демократии, не рассматривая ее как механи зм осуществления собственных интересов) являлись потенциальн ым фак-

тором, работавшим скорее в пользу дальнейшей демократизации.

К тому же в стране не было признаков активного национализ ма (его предрекали, кстати, многие наблюдатели), который мог о сложнить формирование демократической системы. Таким образом, теоретически в России, избежавшей национальной мобилизации (которая в других государствах облегчала рыночный прорыв), условия для демократизации были более благоприятны, чем в некоторых других постсоветских государствах.

Однако потенциал, работающий в пользу демократизации, не был использован тогдашней правящей группировкой. Думается, на на- чальном этапе — в 1991—1992 гг. — поведение этой группировки, ее представления о власти и политические привычки стали тем решающим фактором, который определил вектор эволюции российск ой политической системы. Именно этот фактор, кстати, сделал н еизбежным силовое преодоление тех структурных противоречи й, которые начали разрывать российскую систему власти уже нач иная с 1992 г. В свою очередь, силовое разрешение системного кризиса осенью 1993 г. в решающей степени предопределило характер нового российского режима.

Вина за упущенные возможности лежит не только на аппаратч и- ках, оказавшихся наверху. За сделанный выбор были ответственны

èинтеллектуалы-демократы, имевшие вначале влияние на Ель цина. Опыт всех демократизаций показывает, что элитные группы, их интересы, умонастроения и устремления играют огромную роль в процессе трансформаций, особенно в тех случаях, когда эти перемены

осуществляются через «революцию сверху». Роль правящей группировки в России тем более возрастала, что здесь традиционн о роль государства и верхушки режима являлась решающей при всех преобразованиях. Однако российская элита фактически отказалась от продолжения демократизации, избрав модель административно -автори- тарного устройства — президентскую «вертикаль».

Чем был обусловлен этот выбор — стремлением правящей груп пы сохранить и упрочить власть и неверием в возможность сдел ать это демократическим путем; искренней верой в то, что «железна я рука» облегчит рыночный прорыв; убежденностью, что Россия созда на лишь для царистской модели власти? Возможно, сыграли свою роль

èреликты чисто марксистского убеждения, что нужно создат ь новые экономические стимулы и интересы, а «надстройка» сформируется чуть ли не сама собой. Конечно, даже среди демократов и ли тех, кто считал себя таковыми, было немало персоналистских илл юзий, веры в мудрого вождя или в такого, которым можно управлять и под-

талкивать в сторону реформ. Впрочем, у разных членов правя щей

верхушки могли быть различные мотивы, обусловившие их подход к политическому устройству России 32.

Интеллектуалы в России, увы, не сумели сыграть роль идеоло гов трансформации. Более того, зачастую они оказывали отрицательное влияние на российские реформы. «Если в истории тоталитарн ой власти культурные элиты играли роль контроппозиции, то в современной российской политической культуре интеллектуальные элиты оказались неспособными взять на себя роль, свойственную им в демократических системах», — писал Дмитрий Новиков 33. В свою очередь Герман Дилигенский справедливо отмечал: «В реформируемом российском обществе не оказалось социальных групп, сп особных сыграть роль духовного или идейного лидера модерниза ционного процесса. Либеральная интеллигенция, которая претен довала на эту роль в период перестройки, впоследствии потерпела полное фиаско. Прежде всего потому, что разоблачаемому и отвергаемому ею тоталитаризму она не смогла противопоставить ничего кроме абстрактных идеологем — вроде демократии, рынка, свободы и т. п., проявила полную неспособность к трезвому анализу проблем...» 34. Правда, в этом не только вина российских интеллектуалов. О ни оказались невостребованными в обществе, а сами так и не смогли заставить правящий класс принять иные правила игры, как это сде лали интеллектуалы в Польше или Венгрии.

Между тем в восточно-европейских странах интеллектуалам удалось выйти за пределы риторики и перейти к разработке конкрет-

ных механизмов новой системы. Но главное — им удалось избежать превращения во вспомогательный, по существу обслуживающ ий слой аппарата и бизнеса. Правда, здесь возникла проблема иного плана — слишком большая вовлеченность интеллигенции как группы в процесс формирования нового режима, которая в определенный м омент привела к тому, что интеллектуалы потеряли роль демократического критика системы. Именно поэтому Ральф Дарендорф предуп реждал, что демократия в этих странах победит окончательно т олько тогда, когда интеллектуалы вернутся к своим письменным столам и к функции оппозиции любой системе. Но, как бы то ни было, зде сь интеллектуалы смогли стать социальной базой демократии, пока не

возникла более широкая социальная основа для рациональн о-праг- матического порядка.

Конечно, немалая ответственность за упущенные возможнос ти демократизации лежит на Ельцине. В период общественных тр ансформаций, особенно в обществах, привыкших к решающей роли

лидера, многое зависит от его роли, влияния, способностей и амби-

ций. Классическим примером такой решающей роли явилась по литика Франклина Рузвельта, который, провозгласив лозунг «Действовать, немедленно действовать!», в течение первых ста дней с воего президентства буквально спас страну от краха, предложив стратегию «нового курса». История всех успешных реформ показывает, что подчас именно лидеру принадлежит последнее слово в опред елении не только курса, но и направления развития системы.

Ельцин, довольно успешно сыграв роль ликвидатора коммунизма, так и не сумел выйти за рамки этой роли, очевидно, и в силу св оих личных качеств, и в силу самой логики начавшейся политиче ской борьбы. Думаю, он имел определенное поле для маневра в конце 1991 и даже в начале 1992 г., когда мог существенно повлиять на процесс формирования новой политической системы. Но вскоре по мере развертывания противостояния с парламентом возобладала логика взаимного вытеснения 35. В 1993 г., когда, казалось, Ельцин мог диктовать любые правила игры, он на самом деле был уже гораздо больше ограничен в своих действиях, чем в 1991 г. Сама кровавая развязка противоборства, провокационная роль оппозиции в ходе п ротивоборства, отсутствие ответственных политических сил по сле разгрома старого парламента, наконец, эйфория от победы в пра вящем стане — все это вместе провоцировало Ельцина на оформлени е своего единовластия, которое во многом было реакцией на противостояние предыдущих двух лет.

По существу первый российский президент, скроив режим под

себя, заложил в него структурные противоречия, которые вс коре стали причиной не только его личной драмы как правителя, уход а которого дожидается все общество, но и осложнило реформу этог о режима, которая, возможно, потребует новых антисистемных де йствий.

Впрочем, могли ли люди, выросшие при коммунизме и в этот период ставшие политиками, действовать иначе? Возможно, наш а критика в их адрес не совсем оправданна, и они просто не могли быть иными? Если это так, значит, варианта более устойчивого движения к демократии у нас не было? Здесь есть смысл вновь вспомнит ь испанский опыт. Тамошняя элита, сформировавшаяся в условиях од-

ного из самых мрачных режимов, да еще прошедшая через кров ь гражданской войны, тем не менее оказалась способной к обу зданию своих эмоций, чувств и аппетитов, оказалась способной к ор иентации на демократические ценности. Впрочем, и политический истеблишмент стран Центральной и Восточной Европы, включивший как

представителей новой элиты, так и старые кадры, сумел принять

демократические правила. Еще более поразительным пример ом мирной и демократической трансформации является опыт ЮАР, где на социальные противоречия накладывались расовые. Приче м во многих странах, которые стали переходить на путь демократ ии, сам этот процесс начинали нередко вовсе не демократы, а люди, прежде принадлежавшие к элите авторитарного режима.

Возможно, мы преувеличиваем процедурный фактор в становл е- нии российской системы власти, т. е. важность действий политиче- ских акторов. Ведь эти действия всегда были предопределены соци- ально-экономическими и историческими предпосылками. Может быть, правы те, кто говорит, что даже если бы в России возникла политическая система, основанная на рациональных предпо сылках и разделении властей, на жестком разграничении сфер ответ ственности отдельных институтов, — и в этом случае давние патронажноклиентелистские традиции, привычки к теневому сговору и б езответственным сделкам, административные черты поведения в зяли бы верх. Началось бы утекание политического процесса за кули сы, и результат был бы не намного лучше, чем тот, который мы имеем сегодня. Не исключено, что Россия действительно была обречена пройти через этап мучительного преодоления вечевой, советско й демократии, затем через попытки соединить демократическое на чало с традиционным административно-авторитарным. Но неизбежн ость болезненной трансформации вовсе не оправдывает ошибки, п ровалы, неспособность российских лидеров к выбору оптимально го пути.

Насколько уникальны российские реформы?

Продолжается ожесточенный спор между теми, кто считает, что российские реформы в общих чертах повторяют уже существу ющую модель перехода, которая была опробована в Южной Европе (в Греции, Испании и Португалии) и ряде стран Латинской Америки, а затем и в Восточной и Центральной Европе, и теми, кто рассма тривает российскую трансформацию как совершенно уникально е явление в мировом развитии 36. Думается, в случае России мы все же имеем дело со своеобразной моделью преодоления левого автор итариз-

ма. Это своеобразие находит отражение в том, что традиционные для других переходных обществ механизмы и инструменты тр анзита, скажем, политика «пакта», политический плюрализм, «рев олюция сверху», в российском контексте приобретают иное содержание и часто создают видимость движения к либеральной демокра тии,

являясь оболочкой качественно иных форм развития. Впроче м, все

общие закономерности поставторитарной трансформации пр иобретают в России уникальные формы, и мы убеждаемся в силе тр адиций, привычек и предрасположенностей, которые пробивают с ебе дорогу даже через традиционные либеральные формы 37.

Российская политическая реальность демонстрирует продо лжающееся столкновение противоположных представлений о вла сти и государстве: воплощающего ценности российского традиционализма и отражающего исторический опыт Запада. Идет постоянное противоборство между административно-авторитарным началом и либеральным конституционализмом, между диктатом и монолог ом, с одной стороны, и диалогом — с другой, между стремлением сох ранить пирамидальное оформление власти и попытками расчле нить политическое пространство, между демократией как систем ой норм

èограничителей, и вечевой митинговостью. Как писал Александр Ахиезер, Россия «застряла» между двумя цивилизациями, стр емясь не столько преодолеть раскол, сколько адаптироваться к нему 38. А так как решающего прорыва к западной системе ценностей в России пока не произошло, то и поместить нашу трансформацию в кла сси- ческую систему определений не представляется возможным .

Но в то же время было бы неверно вычленять российскую тран с- формацию из мирового контекста. Именно параллели и аналог ии позволяют увидеть своеобразие российского развития. И дл я оценки направления движения российской системы можно исполь зовать лишь универсальную шкалу критериев демократизации — дру гой про-

сто не существует. Кроме того, постепенно все же происходят сдвиги и в системе представлений, и в процессах организации по литиче- ского пространства, которые развиваются в России. Речь ид ет не только о неудачных механических заимствованиях из западной практики, но и об усвоении определенных либерально-демократич еских принципов. Сравнения с другими трансформациями, в первую оче- редь посткоммунистическими, позволяют определить однов ременно степень нашего приближения к западной системе координат и степень сохраняющегося удаления. Кроме того, акцентирование именно уникальности российской трансформации порой исп ользуется (осознанно или нет — не столь важно) для оправдания пр овалов

èошибок в трансформационном курсе, которые вовсе не были неизбежными. Существуют определенные закономерности демокр атизации, которые уже нашли отражение в обществах с самыми разн ыми культурой и условиями трансформации. И своеобразие пути России вовсе не отрицает, а, напротив, подтверждает некоторые аксиомы

демократизации.

Так, Россия подтвердила, что наименее болезненные и относительно мирные реформы обычно осуществляются сверху и в их проведении участвует прагматическая часть старого правяще го класса, осознавшая необходимость перемен и готовая действовать по правилам демократии (неважно, исходя из каких мотивов). В классиче- ской форме эту аксиому доказал опыт демократизации в самы х разных странах — в Испании, Южной Корее, на Тайване, в Польше и Венгрии.

Опыт, в том числе и российский, показывает: чтобы прагматики из прежней элиты оставили свои колебания и следовали демо крати- ческим принципам, они нуждаются в сильном и организованно м давлении со стороны общества, массовых демократических партий и профсоюзов. В России подобного давления со стороны общества ни в момент его освобождения от коммунизма, ни после не было и ли оно было несущественно. Та сила, которую мы называем демократи- ческой оппозицией, здесь появилась не только внутри прежн ей системы, но даже внутри компартии, что во многом объясняет неп оследовательность российских демократов и отсутствие у них г отовности отстаивать либерально-демократическую систему ценностей. Так что своим негативным опытом Россия скорее подтверждает л огику демократизации.

Как и во многих других странах, в России с некоторых пор поя вилась угроза «олигархического» влияния. Казалось бы (особ енно если следовать «железному закону» Роберто Михелса), даже в сам ых раз-

витых странах государство становится все более олигархическим и менее подотчетным обществу 39. Правда, группы, которые в России называют «олигархическими», вряд ли соответствуют класс ическому описанию «олигархии», и я пыталась показать это в книге 40.

Не только в России, но и в других переходных обществах сохр а- няются расплывчатые правила политической игры и постоян но существует вероятность того, что эти правила неожиданно будут изменены. Та же гибридная, аморфная политическая реальность, кстати, характерна для ряда стран Латинской Америки. Здесь тож е формально присутствуют все признаки демократии — происходят регулярные выборы, действуют всевозможные партии, парлам ент и

оппозиция, существует относительно независимая пресса. Но в то же время власть персонифицирована, институты слабы, электоральный выбор нечеток, существует угроза монополизации власт и той или иной группой. Такова нынешняя ситуация, в частности, в Бразилии и Перу, во многом напоминающая и российскую действитель-

ность. По ряду критериев Россия приближается и к Аргентине, где

исполнительная власть действует через декреты (decretismo) и то и дело угрожает распустить парламент.

Впрочем, между латиноамериканскими государствами и Россией существуют и серьезные различия. Речь идет главным образом о роли армии и «силовых» структур 41. В первом случае военные и их политические амбиции во многом определяют не просто политический тонус, но и вектор движения отдельных государств. В России перспектива прямого и самостоятельного вмешательства «сил овых» структур в политику сомнительна. И это облегчает демократизацию или по крайней мере сохранение уже достигнутых демократи ческих свобод.

Латиноамериканский опыт можно рассматривать и как серьезное предупреждение России. Военные в Латинской Америке начин али вмешиваться в политику только после того, как исчезала внешняя угроза государству, и по мере того, как концепция национальной безопасности была переориентирована на внутренние угрозы (эт а переориентация даже получила название «новый профессионализм») 42. Толчком к политизации армии и других «силовых» структур становилась неспособность гражданских сил вывести страну из кризиса 43. Причем военные вмешивались в политику нехотя и под давлен ием (или их втягивали в борьбу гражданские группы) 44.

Примечательно, что, как считают исследователи Латинской А мерики, там прошло время путчей, когда военные пытались взять власть для того, чтобы править. Теперь они могут совершать путчи во имя

другой цели — для того, чтобы устранить прогнившие, корруп ционные режимы, а затем вернуться в казармы. В ряде стран армия и сей- час играет роль своеобразного гаранта конституционного порядка — в условиях слабости других сил она следит за тем, чтобы пре зидент не пытался узурпировать власть и вовремя проводил выборы (в Гватемале и Эквадоре) 45.

Мировой опыт показывает, что некоторые явления, которые мы порой рассматриваем как уникально российские, уже имели м есто в других странах. Так, Россия не первая страна, которая экспериментирует с правительствами технократов и коалициями техно кратов и прагматиков. В других странах, особенно переходного тип а, тоже

возникали трудности с разрешением конфликта между авторитаризмом и демократией, с преемственностью власти. Мы порой смо трим на президентство Ельцина как на национальное политическ ое явление, а между тем бразильцам парадоксы нашей президентской «вертикали» показались бы механическим повторением опыта пр езидент-

ства Фернандо Коллора в начале 90-х годов: те же стычки с парл а-