Шевцова Л.Ф. Режим Бориса Ельцина (1999)

иной, и самым существенным в ней, пожалуй, была уже упомянут ая привычка к нерасчлененному — восприятие государства и общества как некоей единой субстанции, наконец, понимание самой вл асти как чего-то неделимого и неструктурированного.

Нерасчлененность упрощала саму конструкцию власти, кото рая в рамках унаследованных нами представлений рассматривала сь как своеобразная иерархия — «вертикаль» с акцентом на подчиненность и субординацию. Причем важнейшим элементом этой модели вл а- сти являлась и ее персонификация — подчинение не институту, не закону, а Лидеру, который все еще воспринимался в византийском значении, как стоящая над обществом и вне его субстанция, к оторая все еще носила несколько мистический, иррациональный хар актер 10-—11. Этот тип власти включал симбиоз харизматического и традиционного лидерства. Следует особо отметить сочетание в севластия с отрицанием ответственности, что является характер ным признаком системы Лидера-Арбитра, которая может получать раз ную легитимацию. Российский опыт показывает, что эта система властвования вполне может иметь и демократическое обосновани е. Как бы то ни было, восходящее к досоветским временам восприят ие власти, несомненно, воспрепятствовало ее становлению как рац иональной, сложной и разветвленной структуры. Более того, очевид но, распад старого государства и крах прежних объединительных связей, состояние неуверенности, возобладавшее в обществе, у силили откат назад, в прошлое.

Примечательно, что при поиске нового, не коммунистического и не советского типа власти, когда и элитные группы, и общество осознали важность самого механизма всенародных выборов, эти выборы были восприняты как демократическое подтверждение им енно персонифицированной власти, которая в общественном созн ании превратилась в основной гарант и независимости России, и ее трансформации.

С сохранением византийского восприятия власти во многом связана и ментальность российского правящего класса, в котор ой весьма ослабленной оказалась способность к диалогу и компромиссу, а также готовность к самоограничению. В этой ментальности п олити-

ка, восхождение к власти и ее удержание все еще воспринимаются через призму весьма традиционных средств — конфликта, борьбы и насилия. Но в отличие от западного опыта эти средства не уравновешиваются и не дополняются поиском консенсуса. Российские политики в большинстве своем все еще не испытывают тяготения к рав-

новесию как к основному принципу упорядочивания и органи зации

общества и власти, что доказали противостояние 1991—1993 гг. и последующее развитие. Напротив, провоцирование напряженно сти все еще остается существенным фактором сохранения ельцинск ого режима.

Между тем именно переход к договорному способу организац ии общественной жизни не только новых, но и части старых прав ящих элит в бывших коммунистических государствах Восточной и Центральной Европы сделал возможным мирный процесс оформле ния посткоммунистической власти и ее совершенно новую тракт овку как четких правил игры с акцентом не на личности, а на институт ы и анонимно-жесткие, безличностные принципы регулирования 12. Хотя и там процесс преодоления персонификации власти проходил сложно — достаточно вспомнить столкновения по поводу президентства и полномочий главы государства в Польше между Лехом Валенсой, стремившимся к установлению режима личной власти, и б ольшей частью правящего класса, которая добивалась ограниче ния единовластия.

Не менее существенным является характер восприятия демо кратии и правящими группами, и обществом в целом: демократия нередко воспринимается прежде всего как свобода слова, прес сы, многопартийность и, конечно, свободные выборы, но не всегда как конституционный либерализм, который означает в первую очере дь верховенство закона и систему сдержек и противовесов, т. е. речь идет скорее о «нелиберальной демократии» (это явление подмети л Фа-

рид Закария, введший в обиход понятие «Illiberal democracy») 13. Эта «нелиберальная» и даже антилиберальная демократия, возо бладавшая в России, некоторое время носила вечевой, митинговый х арактер, что нашло отражение в восстановлении советов и попытках части элиты именно советы сделать основой новой системы власти. На деле же советы, унаследованные от горбачевского периода, были воплощением претензий все на то же всевластие, что не имел о никакого отношения к либеральной демократии.

Свое влияние на политическое развитие посткоммунизма в Р оссии оказало и то, что в отличие от ряда других бывших коммунисти- ческих государств Россия не прошла серьезной фазы либерализа-

ции — декомпрессии, в ходе которой произошел бы распад старого правящего класса и возникли мощные группы реформаторов и прагматиков, сторонников идеи новой, рациональной власти, а также влиятельная и именно антисистемная оппозиция, которая в В осточ- ной Европе и стала основной движущей силой выхода из комм униз-

ма. Горбачевская перестройка была слишком кратковременной и не

смогла заложить серьезные основы для перехода к либеральной демократии.

Определенную роль в становлении российской власти сыгра ло и то, как был оформлен распад СССР — фактически через переворот трех лидеров, не подкрепленный впоследствии демократиче скими процедурами, например, референдумом. Проблема была даже не в том, что сама ликвидация СССР была неконституционной: нео братимый распад старого государства уже нельзя было оформить конституционными методами. Дело в том, что произошедшее отри цание советского государства нуждалось в демократическом обосновании. То, как был произведен развод, изначально заложило в политику огромную роль лидеров, а не институтов и легальных процедур 14.

Напомню, что залогом успешных трансформаций, в результате которых были созданы основы демократической системы в Ис пании, ЮАР, Венгрии, Польше, Чехословакии и других странах, явились «пакты», т. е. компромиссы части старого правящего класса и оппозиции относительно новых политических и конституционны х правил игры 15. Наиболее продуктивными стали пакты, которые, во-пер- вых, означали согласие основных политических сил относительно прошлого и его оценки и таким образом создавали основу дл я преодоления «расколотых» обществ (примеры — ЮАР и Испания) и, вовторых, обеспечивали согласие основных сил относительно характера будущего режима, исключая появление антисистемной оппозиции и создавая почву для менее болезненной либерализации эконо-

мики. Пакты во многих странах сыграли роль первоначальной легитимации новой власти, которая затем подкреплялась вы борами. Пожалуй, лишь относительно Бразилии высказываются сомне ния в продуктивности имевших здесь место пактов, которые, как с читают некоторые, лишь привели к олигархизации правления.

В России в процессе распада СССР в 1991 г. также возник пакт (правда, неформальный) — альянс между некоторыми группами прагматиков из союзных структур, частью формировавшейся росс ийской правящей верхушки и представителями тогдашнего демократического движения. Пакт касался компромисса по вопросу независи мости России и начала экономической реформы (хотя по этому вопр осу

согласие было вынужденным, и многие в российском правящем классе рассматривали его скорее как один из способов освобождения от горбачевского Центра). Этот пакт не был оформлен и означал в первую очередь компромисс личностей, а не представителей пол итиче- ских сил. Он не сопровождался фиксированной системой взаи мных

обязательств, что делало его еще менее обязательным. Он не озна-

чал согласия по базовым ценностям. Кроме того, в нем решающую роль играли представители старой элиты. Но важнее другое — российский поставгустовский пакт позволил правящему класс у отказаться от демократической реформы. В условиях достигнутого эл итного «междусобойчика» демократизация и институционализация политики воспринималась основными политическими актерами как излишняя и вовсе не обязательная. Российский пакт скорее закре пил фрагментацию элиты и ее согласие на консолидирующую роль лидера.

Впрочем, не исключено, что настоящие политические и социа льные компромиссы по типу испанского, польского и венгерско го в России были невозможны из-за отсутствия традиции следова ть договоренностям, не подкрепленным насилием и угрозой приме нения силы. Хотя, может быть, дело не только в отсутствии традиций, но и в самом характере российской «расколотости» и несовместимости интересов отдельных частей правящего класса, а также интересов правящего класса и общества. Как ни печально, усилившиеся в период трансформации разрывы теперь, возможно, вообще не позв оляют их преодолеть путем консенсуса. Впрочем, подобного род а «поляризованный плюрализм» (по определению Джованни Сартор и) был характерен для самых разных стран: так, французская эл ита после Пятой республики почти четверть века училась искусст ву диалога и компромисса. Здесь важно помнить предупреждение, кот орое связано с опытом падения Веймарской республики, во многом ставшего следствием неспособности элитных групп прийти к согласию,

что открыло путь для усиления экстремистских сил. Неспособность элит договориться относительно стратегии раз-

вития общества, думаю, является следствием и объективных обстоятельств, и группового или личного эгоизма. Порой трудно выяснить, что преобладало и какова причинно-следственная связь, кот орая обусловила положение, которое мы имеем сегодня. Правда, в друг их странах с расколотым обществом и с не менее сложным прошл ым, скажем, в Испании, а затем в Южной Африке, удалось прийти к согласию по вопросам прошлого, настоящего и будущего. И решающую роль в преодолении объективных и субъективных препятств ий на пути к согласию сыграли именно лидеры и узкая группа их сорат-

ников.

В этой связи возникает вопрос: преодолим ли эгоцентризм о сновных политических сил в России? Их поведение в критические моменты, в частности, на протяжении 1998 — начала 1999 г., говорит о том, что пока они способны лишь на ситуативные и вынужденн ые

компромиссы, которые, впрочем, быстро нарушаются. Борис Ка пус-

тин в этой связи писал о продолжающейся «войне всех проти в всех», т. е. об отсутствии «ненарушаемых правил»: «В процессе этой войны можно что-то согласовывать, но это будет не гражданский мир, а перемирие, поскольку, при появлении нового ресурса власти у одного из партнеров по договору, он непременно окажет давление на того, с кем вчера договаривался» 16. Ричард Саква, в свою очередь, говорил о «порочных альянсах сиюминутных интересов» 17. Не исключе- но, что участники нынешнего политического процесса в Росс ии могут действовать лишь в рамках постоянной конфронтации. Во зможно, согласие реально только в том случае, если правящий класс окажется перед угрозой всеобщего коллапса и ощутит возможность утраты своих позиций. Подобные ситуации вынужденного согласия встречались в новой истории — можно вспомнить хотя бы изв естный лозунг президента Боливии Виктора Пас Эссенсоро «Бол ивия умирает!», который побудил общество и правящий класс оставить споры и согласиться на самую радикальную экономическую реформу в истории Латинской Америки. Но коль скоро угрозы стрем ительного коллапса в России нет и, что даже важнее, нет ощущения серьезной угрозы порядку, скорее всего, достижение базового согласия станет задачей нового политического поколения.

Новая система власти в России формировалась в момент разр у- шения прежнего государства. Между тем формирование режима в условиях распада государственности и отсутствия четкого понимания национальной идентичности неизбежно сужает его демо крати-

ческую составляющую. Еще Данкварт Растоу говорил, что без государства не может быть демократии. Роберт Даль вторил ему: « Демократический процесс предполагает наличие государственного объединения. Успех демократического процесса предполагает прочность этого объединения. Если объединение не нашло поддержки и одобрения в обществе, это не может быть сделано через демократ иче- скую процедуру» 18. Рассуждения Лейпхарта о возможности сочетания демократизации и строительства государства пока не подкреплены достаточной практикой — примера Чехии все же недостаточ- но для подтверждения тенденции.

Следует отметить и отсутствие в российском обществе в мом ент

перехода национального единства. Между тем национальное единство — важнейшая предпосылка демократизации. Хотя его нал ичие для демократизации тоже не всегда является аксиомой — так, в ЮАР демократизация началась до того, как было достигнуто наци ональное и расовое единство, и формирование этого единства был о ско-

рее следствием демократизации.

Во многих посткоммунистических странах, во всяком случае , в Восточной и Центральной Европе, удалось использовать механизм национальной консолидации общества, что явилось мощным ф актором, облегчившим начальный этап рыночных реформ. Напротив, в России трансформация происходила в условиях, когда механизмы национальной консолидации не могли быть задействованы, в частности потому, что они привели бы к распаду России по примеру СССР.

Но дело не только в необходимости строить новую государственность, что неизмеримо осложнило демократизацию. Речь идет о трансформации вчерашней ядерной сверхдержавы, а такой трансформации в мире пока не было. Причем это преобразование пр оисходит в условиях, когда и в обществе, и в среде правящего класса еще сохраняется не только тоска по державному прошлому и глобальной ответственности, но и стремление сохранить некоторые кон солидирующие механизмы, характерные для сверхдержавы, претен довавшей на особую историческую миссию. Сохранение элементов п режней консолидирующей идеи среди разных политических сил, в том числе и среди демократов, до сих пор затрудняет переход России к либерально-демократическому порядку. Мы еще не знаем, как повлияет на дальнейший ход развития и наличие у России ядерного арсенала. Облегчит ли это взвешенный подход к разрешению сущест вующих трансформационных проблем, будет ли нейтрализовывать остроту политической борьбы или, напротив, станет средством давле-

ния в пользу той или иной силы?

Конечно, определенное значение для развития российского посткоммунизма имело то обстоятельство, что в процессе горбач евской перестройки демократизация начала происходить при отсу тствии соответствующей социально-экономической структуры, которая могла бы послужить основой этой демократизации, придать ей устойчивость и упорядоченность. Перестройка не смогла стать для дальнейшего российского развития тем, чем стал, например, для Венгрии кадаризм, который облегчил формирование и нового среднего класса с предпринимательской психологией, и разделе ние экономики и политики, а также расчленение государства и коммунисти-

ческого режима. Это позволило после падения коммунизма ср азу перейти к полноценной политической реформе, которая, в свою оче- редь, облегчила более решительное движение к рынку. Именно либерализация коммунистических режимов позволила в ряд е стран Восточной Европы начать с установления новых правил игры в по-

литике, а затем осуществлять рыночный прорыв.

Краткий и противоречивый процесс декомпрессии в период п е- рестройки привел к возникновению подвешенной в воздухе полудемократической, институционально не оформленной постройки без социально-экономических корней. Проводившаяся после упа дка коммунизма либерализация экономики в России в этих условиях тоже не могла быть полноценной, и в результате возник замкнутый круг: незавершенность демократизации и отсутствие прочных ин ститутов власти затормозили завершение рыночной реформы, это вызв ало попытки перейти к авторитарному обеспечению экономичес кой политики, что тоже в конце концов не удалось. Так что в итоге Россия получила незавершенную трансформацию и в политике, и в экономике. Конечно, правы те, кто усматривает ущербность в идее проведения в России экономической реформы до того, как были р ешены вопросы политической постройки. Но дело не только в последовательности трансформационных шагов; гораздо важнее то, ч то ни в одной сфере они не были достаточно продвинутыми.

Влияние на процесс становления российской власти оказал а и та модель политического лидерства, которая сформировалась в момент краха советского государства. Слабость Горбачева как лидера, стремление покончить с традицией геронтократического советс кого руководства брежневского типа, тяготение в момент распада и всеобщей неуверенности к сильному руководству и т. д. — все это способствовало усилению в обществе потребности в волевом лидер е и персонификации власти. Харизматическую форму лидерства, кстати,

поддержали многие демократы, которые вместо того, чтобы п ытаться расширять свою базу, надеялись использовать лидера как инструмент своих преобразований. А для технократов эта форма пр авления вообще стала оптимальной, сделалась их единственным в ластным ресурсом. Сильный лидер как нельзя больше вписывался в формулу «Арбитра и Гаранта», которая в начале трансформации была поддержана самыми разными политическими силами. Впрочем , не только традиции, но и тогдашняя политическая борьба формирующегося российского правящего класса с союзными структур ами, которая нашла отражение в столкновении Ельцина с Горбачевым, диктовала эту логику лидерства. Возникновение именно такой —

вождистской, с элементами патримониализма модели лидерс тва, при которой лидер становился над всеми институтами и не связывал себя партийной ориентацией, во многом определило контуры даль нейшего политического развития.

К тому же были и другие объективные обстоятельства, в част ности

рыночная реформа, необходимость приостановить распад Ро ссии, ко-

торые требовали сильной центральной власти. В условиях сл абости институтов появление Лидера-Арбитра многим казалось неизбежным и единственным приемлемым выходом. Правда, вскоре возникл а оче- редная проблема: Лидер-Арбитр начал тормозить институцио нализацию политики. Помимо этого становление прозрачных структ ур стали затруднять обслуживающие лидерскую форму власти слои, заинтересованные в сохранении патронажно-клиентелистской политик и, в которой отсутствовала четкая система взаимной ответственно сти.

Впрочем, сделанный правящим классом России выбор явился в о многом естественным следствием острой политической борьбы в 1991—1993 гг., которая получила завершение в «ельцинской революции» и роспуске парламента. Двоевластие, в рамках которог о легитимно избранные парламент и президент стремились к полно му и неограниченному всевластию, запрограммировало политиче ские силы на беспощадную борьбу, в рамках которой не оказалось места для компромисса, а следовательно, и для более рациональны х правил политического развития.

Во многих других переходных обществах, которые осуществи ли успешную трансформацию, сформировалась практика «двойн ого лидерства», в рамках которой один лидер (обычно президент ) играет роль «защитного зонтика», обеспечивает политический к онсенсус и целостность страны, а другой (чаще всего премьер) про водит болезненные реформы. В Испании эти роли в момент транзита с успехом сыграли король Хуан Карлос и премьер Адольфо Суарес, в

Германи канцлер Конрад Аденауэр и министр экономики Людвиг Эрхардт, в Польше президент Лех Валенса и министр Лех Бальцерович, в Чехии — президент Вацлав Гавел и премьер Вацлав Клаус. В России также формировались тандемы Ельцин — Гайдар, Ельцин — Черномырдин, Ельцин — Кириенко. Но они имели иное содержание, являясь средством освобождения президента от всякой ответственности. Премьер же не имел достаточных полномочий для пров едения последовательного экономического курса. В результате эта модель так и не смогла обеспечить стабильность режима. С приходом Примакова российская модель лидерства приобрела более в звешенное содержание. Но без конституционного обеспечения она н е мог-

ла стать стержнем более устойчивой системы, более того, вскоре превратилась в новый фактор неустойчивости. Падение прав ительства Примакова лишь подтвердило, что «выборная монархия» не выносит даже намеков на расчленение власти.

В России, как, кстати, и в некоторых других «сырьевых страна х»

(таких, как Венесуэла, Чили, Алжир), существенную роль в проц ессе

трансформации сыграл влиятельный сырьевой сектор. Во многих странах подобного типа на начальном этапе реформ сырьевой сектор (в нашем случае — в первую очередь ТЭК) способствовал вытеснению из экономики и политики групп, связанных с военно-пр омышленным комплексом или отсталыми, директивными формами хо зяйствования, облегчал коммерциализацию экономики, ее откры тие внешнему миру и переход к более гибким политическим режим ам19. Но все дело в том, что сырьевой сектор быстро начинал превр ащаться в наркотик, осложнявший переход к более развитой эконо мике, порождавший паразитирующие группы рантье, существующие за счет «сырья» (в российском случае — за счет «трубы»). Практ ически во всех сырьевых странах периоды благоденствия рано или п оздно завершались обвалами — и экономики, и либерального полити ческого режима. Более того, опыт развития обществ, ориентирован ных на сырьевой экспорт, свидетельствует, что практически все они пытались выйти из кризиса через обращение к жесткому «бюрок рати- чески-авторитарному режиму» 20.

Существенным фактором, осложнившим движение России по пу ти демократии, стало отсутствие прочной социальной поддержки реформаторского курса. Дело в том, что разрушительная энергия первого этапа трансформации, связанного с ликвидацией комму нисти- ческого режима, нашедшая выражение во всплеске активности 1989— 1991 гг., имела небольшой созидательный потенциал. Причем если речь идет о самом обществе, эта энергия не была напрямую св язана

с воплощением экономических интересов масс, а потому совершенно естественным был ее быстрый спад. Можно было, конечно, пр о- длить активность наиболее альтруистического слоя — интеллигенции, которая была ядром первой демократической волны, пре образовав ее антикоммунистические чувства в фактор поддержк и демократизации и рынка. Но Ельцин и его команда в подобном разв итии уже не нуждались или не думали об этом. А может быть, они ске пти- чески оценивали потенциал интеллигенции или по крайней м ере ее

наиболее политизированной части (увы, нередко этот скепт ицизм был оправдан). Возобладал акцент на административную модель реформирования сверху.

Как бы то ни было, правящая группа исключила интеллигенци ю как социальный слой из процесса подготовки и принятия реш ений (те представители интеллигенции, которые остались наверху, фактически приняли правила игры аппарата), что предопредели ло и ее уход с политической сцены. В результате очень скоро, уже в начале

1992 г., основной базой нового режима стала бюрократия (как ста-

рая, так и новая), что было совершенно недостаточно для про должения демократических реформ.

Разумеется, на становление системы власти повлияло и отсу тствие в России относительно оформленного «среднего класса », который, будучи уравновешивающим фактором в рамках социальной структуры, обычно (но не всегда) является опорой более рациональных, прагматических правил игры. Хотя опыт Латинской Амер ики показывает, что средний класс может оказаться и силой, которая толкает к установлению авторитарных режимов. В то же врем я за- чатки этого класса в Польше и Венгрии существенно облегчи ли посткоммунистическую трансформацию.

Отмечу и другой, не менее важный фактор — несмотря на в цело м позитивное отношение Запада к российским реформам, Росси я не получила той поддержки, которую имели некоторые другие страны, например, Испания, Венгрия, Польша, Чехия, которые довольно быстро были включены в западное сообщество и получили мас сированную экономическую помощь. Россия также не ощутила того давления со стороны западных демократий, которое было осуществлено в отношении послевоенных Германии и Японии, что стало важным фактором, побудившим эти страны принять либерально-демо- кратические принципы. Скажем, в Японии американская помощ ь стала решающим фактором экономической либерализации (по литика Макартура и его «линия Доджа» — жесткая программа экономиче- ской реформы). Аналогичную роль сыграло американское дав ление

âпроцессе либерализации Южной Кореи. А ведь авторитарные традиции во всех этих государствах были, пожалуй, не менее сильны, чем в России 21. Хотя любое внешнее давление на Россию, имеющее целью подтолкнуть ее к принятию либеральной системы ценностей, могло иметь и обратный эффект.

Особое значение имело и то, что постсоветская Россия не пр о- шла через этап вынужденного подведения черты под прошлым, что

âпослевоенных Германии и Японии стало мощным толчком для общенационального подъема уже на новой консолидирующей ос нове. Падение коммунизма в России все же не всеми было восприня то как провал прежней формулы развития, и это не дало возможност и пол-

ностью преодолеть старые стереотипы и переключиться на более цивилизованные правила игры. Кстати, сохранение компарти и, не пережившей социал-демократизации, не взявшей на себя отве тственности за прошлое, как это сделали компартии в Восточной Европе, — тоже следствие отсутствия в обществе понимания историче ского

поражения прежнего строя. А подобное непонимание не исклю чает