Свободная мысль №5 2007

ЛЕВ АННИНСКИЙ

«Она одета в белое, ну прямо пирожное с кремом!» И она же, заглянув за отворот рубашки очередного ухажера, приходит в ужас: «...у него белье в клетку!!!» Три восклицательных знака — в «Дневнике».

В конце концов эта шизофрения доведена до чудовищной имитации готовности к разврату — в переписке с Мопассаном, в коей интересно уже не исступление духа, оскорбленного грозящим ему исступлением плоти, а тихое опустошение, которое обнажается на дне этого сметающего все, доходящего до карикатурности потока страстей.

«Вернувшись, я застала ужин, дядю Степана и деньги, присланные дядей Александром. Я съела ужин, простилась с дядей и спрятала деньги. И тогда, странное дело, я почувствовала пустоту, род грусти. Я посмотрелась в зеркало, глаза у меня были такие же, как в последний вечер в Риме. Нахлынули воспоми-

нания. В тот вечер он (один молодой итальянец) просил меня остаться еще на один день. Теперь я закрыла глаза и представляла себе себя там, с ним.

—Я останусь, шептала я, как будто он был тут, я останусь для тебя, мой дорогой, мой любимый! Я люблю тебя, хочу любить; ты этого не стоишь, но все равно мне нравится тебя любить.

—И, сделав несколько шагов по комнате, я стала плакать перед зеркалом: слезы в небольшом количестве мне к лицу. Возбудив себя из каприза, я успокоилась от усталости и принялась писать, посмеявшись сама над собой».

Какой прозрачный аквариум! Плач перед зеркалом, любовь к тому, кто любви не достоин, смех над собственным чувством и готовность отдаться этому чувству — это все еще как-то поддается логике людей XIX века. Но необъяснимая, безропотная готовность все потерять, смириться с пустотой, спокойно сказать:

—Здравствуй, грусть…

Эта фатальная безнадега уже из какой-то новой реальности. У неугомонной парижанки 1870-х годов она едва заметна, но именно эту потаенную ноту отчетливо слышит у Башкирцевой Колетта Коснье, у которой, кажется, так и звучит в ушах тихий возглас парижанки 1950-х, Франсуазы Саган:

— Bonjour, tristesse…

Между этой грустью и той — безумье мировых войн и мировых революций, и совсем рядом — позор Седана и пожар Коммуны, и похороны Гамбетты, за которого надо было бы выйти назло бонапартистам…

«Женщина до замужества — это Помпея до извержения, а женщина после замужества — Помпея после извержения».

От Помпеи, как известно, не должно остаться ничего.

Ничто, желающее стать всем

Итак, первое противоречие, которое делает феномен Марии Башкирцевой столь вызывающим с точки зрения XIX века: как это дневник пишется для себя

и одновременно — для всех?

Как естество интима оборачивается искусством публичности?

140

Ф Е Н О М Е Н М А Р И И Б А Ш К И Р Ц Е В О Й

Это не лезет ни в какие традиционные рамки: для общего употребления художник должен отбирать существенное, характерное, общественно значимое — это основополагающее требование, базисная концепция творчества, разработанная столпами мировой и русской словесности (от Белинского до… правильно (!), до Михайловского), в советском литературоведении возведенная в закон, по которому только типическое достойно пера и кисти.

Атут что? Пыль повседневности. Поужинала. Пересчитала деньги. Подошла

кзеркалу, полюбовалась румянцем… Много вздора! — припечатал Михайловский. Но рядом с Михайловским уже подтачивает основы коварный Розанов, предчувствующий время, когда чемодан старых писем будет значить не меньше строчки Толстого.

В кино это замечают и формулируют (например Кракауэр) даже четче, чем

в литературе. «Шелест листьев». Непредусмотренные подробности заднего плана вмещают больше правды, чем отрепетированные реплики первого плана.

Пыль бытия… Документальные свидетельства, оброненные детали, незначащие подробности смывают плотину «типического». Фикции сочинительства бледнеют перед потоком сознания.

Разумеется, стоя перед зеркалом, умная Муся ничего такого теоретического не мыслит, но она этот поток сознания простодушно фиксирует, переходя от стола к зеркалу и от зеркала к мольберту.

Французы, первыми издавшие «Дневник», разглядели в этом «вздоре» смысл: наивная исповедь оборачивается откровением души, откровение души — ступенями в странствии духа.

Разумеется, героиня, совершающая это странствие, мало общего имеет с общепринятыми в ту пору образцами поведения. Я имею в виду ее одержимость «славой», которая декларируется на первых же страницах дневника и до последней остается основным, если не единственным, стимулом. Славы! Известности! Успеха! Михайловского чуть не тошнит при чтении. Даже такой закаленный современный литератор, как Александров, вынужден подавлять антипатию, возникающую у него от этой самовлюбленной песенки. Да, можно и его понять: ведь такая демонстрация тщеславия — вызов коренным ценностям традиционного сознания, не только русского, но русского в особенности.

Иконописец, завершая лик, не оставляет своего имени, дабы суетное и насущное не заслонили святыню, — он знает, что настоящий подвиг должен быть безымянным.

Точно так же, безвестно, умирает на баррикаде революционер в ту самую пору, когда Башкирцева красуется перед зеркалом; поэт помянет, как в борьбе за новый мир «безымянные на штурмах мерли наши».

Пришедшие к власти «наши», готовясь в разведшколах к заброске в стан врага и уча «легенды», первой заповедью усваивают: «Славы не будет».

Атут?

«О, стать знаменитостью!»

141

ЛЕВ АННИНСКИЙ

Одержимость успехом, которая в новом времени первоцветом распускается на фронтире «американской мечты», в России ставит под вопрос ту ауру самоуничижения, тот «зрак раба», которым так гордилось «древлее» православное благочестие. «Собственная гордость» какое-то время держится «у советских» на магии самопожертвования, но на рубеже нового тысячелетия горячка конкуренции и чесотка рекламы накрывают и Россию, мы начинаем гнаться за Западом на стезе повального рынка, в рядах громогласного базара, на ступенях всеобщей ярмарки тщеславия, где решает то, для чего во времена Марии Башкирцевой еще и не было названия: «раскрутка» и «самораскрутка».

Пошлой эта ярмарка кажется лишь в мизерном, комнатном масштабе, но в масштабе всемирном она прямо-таки возносит дух до небес или, точнее, расширяет его претензии вширь — до глобальности.

В том смысле, что хочется — «всего»! Именно всего, а не какого-нибудь «приличного замужества» и славы именно по всей земле, неважно, чем добытой: пением, кистью или пером. Надо ж было и мир изначально ощущать как «весь мир», а не какое-то там жалкое российское представительство при короле Викторе-Эммануиле.

А если «весь мир» не ложится к твоим ногам, то что ты такое? Ничто. Между «всем» и «ничем» нет середины.

«Что я? Ничто. Чем я хочу быть? Всем».

Надо же так угадать всемирный лозунг будущего, революционного века! Ведь только через столетие войдет в сознание масс, разрушивших до основанья «весь мир насилья», а затем построивших «наш новый мир», где насилья потребуется вдесятеро, — войдет в головы людей вопрос финальный: каким «всем» оказывается то, что изначально признает себя «ничем»?

Ей такое не приходит в голову. Она тихо угасает в 1884 году. Еще шестнадцать лет пройдет, пока закатится в прошлое простодушный век ХIХ, и еще шестнадцать, пока накативший век ХХ окончательно сорвется с орбит.

А пока мир разграфлен ступенями. Шелест листьев доносится до мастерской. Где повесят картину распорядители Салона: в главной экспозиции или на лестнице? Слезы катятся по бледным щекам.

«Картина моя не будет кончена…» И — адресуясь в последний раз ко «всему миру»:

«А разные бездельники преспокойно здравствуют». И — думая о том, как выйти к ужину:

«Мне слишком трудно подниматься по лестнице…»

142

Pro memoria

ЮРИЙ АКСЮТИН

«Товарищ Хрущев зазнался...»

К 50-летию июньского пленума ЦК КПСС 1957 года

Отношения внутри «коллектива» высшего советского руководства никогда не были простыми и безоблачными. Так было при Ленине и Сталине. Так продолжалось и после смерти последнего.

Реакция в стране и за рубежом на разоблачение сталинских преступлений, а также последовавшие затем события в Польше и особенно в Венгрии, несомненно, ослабили позиции Н. С. Хрущева в Президиуме ЦК КПСС. Ведь сбылись опасения тех, кто возражал против того, чтобы он оглашал доклад о культе личности на ХХ партийном съезде. Принятый в мае 1957 года Закон о реорганизации Управления промышленностью и строительством, заменивший централизованное оперативное управление этими двумя важнейшими секторами народного хозяйства управлением территориальным (через областные и краевые советы народного хозяйства), встретил открытое сопротивление со стороны В. М. Молотова. А ликвидация 25 отраслевых министерств поставила перед заместителями главы правительства, которые шефствовали над тем или иным блоком этих министерств, вопрос о том, чем они теперь будут заниматься. Недовольство усиливалось и тем, что Хрущев все более и более игнорировал их при принятии важнейших решений, не очень-то скрывая намерение обновить состав Президиума ЦК путем его «омоложения» за счет своих выдвиженцев. В силу ряда обстоятельств оказалось задетым честолюбие и старого его друга Н. А. Булганина, занимавшего пост председателя Совета Министров СССР. Все это в конце концов привело к открытому конфликту, выразившемуся в попытке лишить Хрущева той необъятной власти, которой он обладал как руководитель партии.

Во вторник 18 июня 1957 года в кремлевском кабинете Булганина на заседании Президиума Совета Министров, где присутствовали его первые заместители Г. М. Маленков, Л. М. Каганович, В. М. Молотов, М. Г. Первухин и А. И. Микоян, а также председатель Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов (все — члены Президиума ЦК КПСС), прозвучали предложения отложить это заседание и собрать Президиум ЦК, чтобы еще раз обсудить вопрос о предстоящей поездке на празднование 250-летия Ленинграда.

АКСЮТИН Юрий Васильевич — профессор Московского государственного областного университета, доктор исторических наук.

143

ЮРИЙ АКСЮТИН

—В субботу все решили, — недоумевает Микоян. — О чем будем говорить?

—Есть о чем говорить, — заверяет Молотов.

Каганович высказывает опасение, как бы на этих торжествах не повторились недоразумения, происшедшие во время речей Хрущева на банкете с деятелями

Булганин звонит Хрущеву на Старую площадь и приглашает приехать. Прибыв

в Кремль и услышав требование немедленно открыть заседание Президиума ЦК, тот выражает удивление, но не возражает:

— Если товарищи настаивают, давайте проведем.

Заседание начинается в 4 часа дня. Когда все рассаживаются за столом на своих обычных местах, Хрущев, сообщив, что товарищи просят обсудить детали поездки в Ленинград, замечает:

—Не знаю, в чем дело, мы этот вопрос уже обсуждали. Его прерывает Маленков:

—Подожди, Никита Сергеевич. Предлагаю, прежде чем приступить к вопросам, связанным с предстоящей нашей поездкой в Ленинград, обсудить вопрос о нарушении принципа коллективного руководства, о крупных ошибках и недостатках в твоей работе… Далее уже терпеть это совершенно невозможно. А раз мы

— Это неправильно. Президиум может лишь внести такое предложение. Но чтобы решить его, надо созвать пленум.

— Что ж, давайте соберем пленум Центрального Комитета, но вначале пого-

Микоян указывает на «недопустимость с точки зрения партийных норм»

решать такой большой вопрос в столь спешном порядке, притом в отсутствие нескольких членов Президиума ЦК:

144

« Т О В А Р И Щ Х Р У Щ Е В З А З Н А Л С Я . . . »

—Почему такая экстренность? Завтра все прибудут, и тогда будем заседать...

Вы говорите, что за коллективное руководство боретесь, а хотите решить вопрос о первом секретаре без участия остальных членов президиума. Получается, это борьба не за коллективное руководство, а за что-то другое.

—Мы уйдем и не будем участвовать в обсуждении вопроса, — грозит Жу-

ков.

—Если вы хотите принимать решение сегодня, то мы демонстративно покидаем президиум и будем апеллировать к пленуму, — вторит ему Брежнев.

В СРЕДУ 19 июня собираются уже в полном составе. И опять возникает острый спор, кому председательствовать. Секретари ЦК кричат:

—Почему Булганину? Почему обсуждать Хрущева, а не Молотова? Почему такое недоверие товарищу Хрущеву?

Молотов поднимается и говорит:

—Вы, товарищ Аристов, не член президиума. Это должен президиум решать, кого обсуждать. И он будет решать.

ЮРИЙ АКСЮТИН

10 Там же. С. 182, 26, 29. И 7 голосами из 11 опять решают в пользу Булганина10. Затем слово предоставляется Маленкову.

—В президиуме ЦК сложилась невыносимая обстановка, — принимается перечислять тот. — Товарищ Хрущев нарушает принципы коллективного руководства. У нас растет культ его личности. Он как первый секретарь не объединяет, а разъединяет членов президиума.

Хрущев возражает:

—Вы говорите, что принимали решения не коллективно. Но ведь они голосовались, утверждались, принимались. Ведь так же было или нет?

—Да, верно, обсуждались, утверждались, голосовались, — отвечает Маленков, — но мы иногда голосовали за решение, по существу будучи с ним не согласными.

Маленкова активно поддерживает Каганович:

—В президиуме создалась атмосфера тревог и запугивания. Надо ликвидировать извращения и злоупотребления властью со стороны первого секретаря, который единолично решает вопросы и в ряде их извращает политику партии.

Остановившись на положении дел в сельском хозяйстве, он говорит:

—У нас в отношении этой отрасли хозяйства нет критики, успехи преувеличиваются.

Раскрывает папку с разными выкладками и приводит данные об урожайности в 1952 и 1956 годах, другие фактические данные.

—Мы радуемся успехам в области животноводства. Но недостатков у нас еще очень много. Есть рост на 24 процента, но растет индивидуальный сектор,

аколхозный дал рост за три года только на 3 процента.

Касаясь многочисленных поездок Хрущева на места, Каганович неодобрительно, даже с издевкой, бросает:

— Мотается по стране... Эксцентричный человек… Мы думали, что това-

11 Там же. С. 26, 65, 66, 244, 293. рищ Хрущев будет расти, а он оказался бурьяном, сорняком11…

Не обходится он и без упоминания о троцкистских грешках молодого Хрущева.

Когда раздаются возгласы протеста, он парирует их:

— Но это же было!

В заключение Каганович предлагает отстранить Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК, высказав сомнение в том, надо ли вообще иметь такой пост:

— В связи с тем, что у первого секретаря сосредоточивается очень большая власть и само положение иногда толкает на преувеличение его власти, не целесообразно ли создать коллективный секретариат?

Что же касается судьбы самого Хрущева, то ему, рассуждает Каганович,

следовало бы сконцентрироваться в коллективном Секретариате на руководстве той или иной отраслью, например сельским хозяйством. Ненормаль-

146

« Т О В А Р И Щ Х Р У Щ Е В З А З Н А Л С Я . . . »

но, неправильно, по его мнению, и то, что КГБ, который должен подчиняться

всему Президиуму, фактически подчинен только первому секретарю12. 12 Там же. С. 89, 26—27, 61, 64.

Соглашаясь с отсутствием необходимости иметь в ЦК первого секретаря, Молотов обвиняет Хрущева в возрождении культа личности и желании «поколебать ленинский курс партии». А в качестве примера ссылается на лозунг увеличить производство продуктов животноводства:

— Это правая политика и авантюризм!

Вспоминает он и о вспашке целинных земель, по которым теперь гуляет пыль. Реорганизация Управления промышленностью и строительством проведена, по его мнению, поспешно, непродуманно. «Опасные зигзаги» наблюдаются и во внешней политике. Признав, что есть у Хрущева и хорошие сто-

роны — «активность, частые выезды на места, выступления на больших собраниях», Молотов снова и снова возвращается к его недостаткам, нарушению им коллективного руководства. Безусловные зачатки культа персоны Хрущева видятся Молотову в том, что все другие молчат и только один из членов Президиума выступает и по сельскому хозяйству, и по промышленности, и по строи-

их от души говорит, без интриганства, — заявляет Микоян. — Этим я не хочу сказать, что раз ты откровенен и честен, то должен говорить резкости. Это не так. Если не сдерживать себя, то что может случиться с Кагановичем, если его поставить в КГБ? Или меня с моим кавказским темпераментом? Да и Молотов показал, что и он способен оскорблять, может выбросить ядовитое словечко и зло обидеть человека. На посту первого секретаря эти недостатки заметнее. И

Сторонники Хрущева напоминают, что он еще раньше, когда освобождали Маленкова от председательствования в Президиуме ЦК, предлагал, чтобы теперь это

делали по очереди, но с ним тогда не согласились, а это было 17 Там же. С. 155. конструктивное предложение, его можно было принять17.

147

ЮРИЙ АКСЮТИН

В том же духе высказываются и шесть из семи кандидатов в члены Президиума ЦК. Первым из них выступает министр обороны маршал Г. К. Жуков. Он моментально характеризует все услышанное как сговор.

—Не только сговор! — выкрикивает секретарь ЦК КПСС и заместитель Хрущева в Бюро ЦК КПСС по РСФСР А. Б. Аристов. — Это заговор!

Его слова вызывают бурное негодование со стороны противников Хрущева

итех, кто их поддерживает.

—Вот мы решим, а вы руки по швам — и выполняйте! — кричит Сабуров.

—У товарища Хрущева, как и у каждого из нас, — продолжает тем временем Жуков, — имеются недостатки и ошибки в работе, о которых сам он со всей присущей прямотой и чистосердечностью рассказал здесь. Но, товарищи, его ошибки не дают никакого основания обвинять его хотя бы в малейшем откло-

нении от линии партии и предъявлять ему какие-либо серьезные претензии,

потому что он ведет совершенно правильную линию, он

18 Там же. С. 183, 194, 207, 212, борется за генеральную линию партии и защищает ее все-

35.

ми силами18.

Далее он начинает говорить об ответственности Маленкова, Кагановича и Молотова за злоупотребление властью при Сталине, назвав их главными виновниками арестов и расстрелов партийных и советских кадров. И оглашает некоторые факты, о которых он лично узнал в самое последнее время и из которых видно, как они, образно говоря, «засучив рукава, с топором в руках рубили головы». Так, из документов военной коллегии Верховного суда СССР, хранящихся в архиве ЦК, «видно, что с 27 февраля 1937 по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова, Кагановича санкцию на осуждение к высшей мере наказания — расстрелу — на 38 679 человек. Только за один день — 12 ноября 1938 года — Сталин и Молотов санкционировали расстрел 3167 человек».

—Не знаю, прочитали ли вы этот список. Ведь сколько листов надо прочитать... Как скот, по списку гнали на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то.

—Тогда было такое время... — оправдываются они. — Что мы могли сделать? Тогда самим надо было садиться в тюрьму...

—А почему вы не сочли себя обязанными рассказать о своей виновности после ХХ съезда КПСС? Согласен, на съезде говорить об этом нам политически было невыгодно, нельзя было, слишком много народу было. Но когда избрали новый состав ЦК, почему бы к этому ЦК не выйти и не сказать перед тем, как быть избранными в президиум? Почему вы не вышли и не сказали: «Позвольте рассказать о себе, открыть клапаны и, как говорит товарищ Ворошилов, опорожниться»? Думаю, что вы умолчали умышленно, сознательно. Если бы вы

19 Там же. С. 37—38, 40. только все рассказали о себе, думаю, многие из вас не вош- ли бы в состав президиума19.

Поведал маршал и об одном документе, написанном лично рукою Маленко-

ва, — об организации специальной тюрьмы для партийных кадров. Ему партией было поручено наблюдение за НКВД, а он стал непосредственным организато-

148

« Т О В А Р И Щ Х Р У Щ Е В З А З Н А Л С Я . . . »

ром и исполнителем «этой черной... работы по истреблению наших людей, наших кадров». И этот человек не только не раскаялся перед ЦК в своей преступной деятельности, но до последнего времени хранил в своем сейфе материалы опе-

росам25.

149