Об общественном договоре

Человек рожден свободным, а между тем везде он в оковах. Иной считает себя повелителем других, а сам не перестает быть рабом в еще большей степени, чем они. Каким образом произошла эта перемена? Я не знаю. Что может сделать эту перемену закон­ной? Думаю, что я смогу разрешить этот вопрос...

Древнейшее из всех обществ и единственно естественное — это семья; но и в семье дети остаются привязанными к отцу только до тех пор, пока они нуждаются в нем для самосохранения. Как только исчезает эта необходимость, естественные узы рушатся. Дети, свободные от обязанности повиноваться отцу, и отец, сво­бодный от обязанности заботиться о детях, становятся равно не­зависимыми. Если же они и продолжают жить в единении, то это происходит уже добровольно, а не естественно, и целостность самой семьи поддерживается только путем соглашения.

Эта общая свобода есть следствие человеческой природы. Ее первый закон — забота о самосохранении, ее первые заботы — те, которые человек обязан иметь по отношению к самому себе; и как только человек достигает разумного возраста, он становит­ся своим собственным господином, будучи единственным судь­ей тех средств, которые пригодны для его самосохранения...

Поскольку ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и поскольку сила не создает никакого права, то в качестве основы всякой законной власти среди людей остаются соглашения...

Отказаться от своей свободы — это значит отказаться от сво­его человеческого достоинства, от права человека, даже от его обязанностей. Нет такого вознаграждения, которое могло бы воз­местить отказ от него. Такой отказ несовместим с человеческой

природой; отнять всякую свободу у своей воли равносильно от­нятию всяких нравственных мотивов у своих поступков. Нако­нец, соглашение, в котором, с одной стороны, выговорена абсо­лютная власть, а с другой — безграничное повиновение, есть пу­стое и противоречивое соглашение...

Итак, с какой точки зрения ни рассматривать вещи, право рабства ничтожно, и не только потому, что оно беззаконно, но и потому, что оно нелепо и ничего не означает. Слова раб и право противоречивы; они исключают одно другое...

Если, таким образом, мы устраним из общественного согла­шения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующему:

Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каж­дого члена как нераздельную часть целого.

Вместо отдельной личности каждого договаривающегося этот акт ассоциации немедленно создает моральное и коллективное целое, составленное из стольких членов, сколько собрание имеет голосов, целое, которое получает путем этого самого акта свое единство, свое общее я, жизнь и волю. Эта общественная лич­ность, составленная путем соединения всех остальных личнос­тей, получала в прежнее время название гражданской общины, а теперь называется республикой или политическим телом, кото­рое именуется своими членами государством, когда оно пассив­но, и сувереном, когда оно активно, державой — при сопостав­лении ее с ей подобными. По отношению к участникам они кол­лективно принимают имя народа, а в отдельности называются гражданами, как участники суверенной власти, и подданными, как подчиненные законам государства...

Переход от естественного состояния к гражданскому произ­водит в человеке весьма заметную перемену, заменяя в его дей­ствиях инстинкт правосудием и сообщая его действиям нравствен­ное начало, которого им прежде недоставало. Только тогда голос долга следует за физическим побуждением, право — за желани­ем, и человек, обращавший до тех пор внимание только на само­го себя, оказывается принужденным действовать согласно дру­гим принципам и прислушиваться к голосу разума, прежде чем повиноваться естественным склонностям. Хотя в состоянии, об­щественном человек и лишается многих преимуществ, которы-

9*

ми он обладает в естественном состоянии, но зато он приобрета­ет гораздо больше преимущества: его способности упражняются и развиваются, мысль его расширяется, чувства его облагоражи­ваются, и вся его душа возвышается до такой степени, что, если бы злоупотребления новыми условиями жизни не низводили его часто до состояния более низкого, чем то, из которого он вышел, он должен был бы беспрестанно благословлять счастливый мо­мент, вырвавший его навсегда из прежнего состояния и превра­тивший его из тупого и ограниченного животного в существо мыслящее — в человека...

Общественный договор устанавливает между всеми гражда­нами такое равенство, что они вступают в соглашение на одних и тех же условиях и должны все пользоваться одними и теми же правами. Таким образом, из самой природы договора вытекает, что всякий акт суверенитета, т.е. всякий подлинный акт общей воли, обязывает или благодетельствует одинаково всех граждан, так что верховная власть знает только совокупность народа и не делает различия между теми, кто ее составляет.

Руссо Жан-Жак. Об общественном договоре. М., 1938. С. 3-27.

Дидро Дени (1713—1784) — знаменитый французский фи­лософ-материалист и атеист, писатель, драматург, теоретик искусства. Глава и организатор «Энциклопедии наук, искусств и ремесел».

Основные сочинения: «Письма о слепых в назидание зря­чим» (1749), «Мысли об объяснении природы» (1754), «Раз­говор Даламбера и Дидро» (1769), «Сон Даламбера» (1769), «Философские основания материи и движения» (1770), «Си­стематическое опровержение книги Гельвеция «О человеке» (1773-1774), «Племянник Рамо» (1762-1779).

Атеизм

Я говорю вам, что никакого бога нет; что сотворение мира — пустая фантазия; что вечность мира не более затруднительна для мысли, чем вечность духа; что из-за моей неспособности постиг­нуть, как могло движение породить эту вселенную, которую оно так превосходно сохраняет, было бы смешно предполагать, ради устранения этой трудности, бытие существа, которое для меня

столь же непостижимо; что если чудеса мира физического обна­руживают некий ум, что беспорядок в нравственном мире унич­тожает всякое провидение. Я говорю вам, что если все создано богом, то все должно обладать наибольшим совершенством, ка­кое только возможно; ибо если не все обладает наибольшим воз­можным совершенством, значит, в боге есть бессилие или злая воля. Именно в этом пункте для меня остается неясным вопрос о его существовании; а раз так, то помогут ли мне ваши разъясне­ния? Если бы даже было доказано (а это на самом деле не дока­зано), что всякое зло служит источником какого-нибудь блага, что ко благу привели гибель Британика, лучшего из государей, и царствование Нерона, негоднейшего из людей, — то как дока­зать, что нельзя было достигнуть той же цели, не прибегая к тем же средствам? Допускать пороки для вящего блеска добродете­лей — значит компенсировать весьма легковесным преимуще­ством очень тяжелое бедствие.

Таковы, — говорит атеист, — мои возражения; что вы може­те ответить?.. Что я злодей и что если бы мне нечего было бо­яться бога, то я не стал бы отрицать его существование! Оста­вим эту фразу любителям ораторских приемов; она, может быть, грешит против истины, она воспрещается правилами учтивости и не свидетельствует о большом милосердии. Если человек оши­бается, не веруя в бога, разве это дает нам основание оскорблять его? К поношениям прибегает лишь тот, кто не находит доказа­тельств. Можно поставить сто против одного, что из двух споря­щих рассердится тот, кто неправ.

Дидро Д. Соч. В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 167-168.

Я разделяю атеистов на три группы: одни прямо заявляют вам, что бога нет, и действительно так думают; это — настоя­щие атеисты; другие — их довольно много — не знают, что об этом думать, и охотно бы решили вопрос жребием; это — атеи­сты-скептики; третьи — и их гораздо больше — хотели бы, что­бы бога не было, они прикидываются убежденными в его небы­тии и живут так, как если бы они действительно были в этом убеждены; это — фанфароны атеизма. Я ненавижу фанфаро­нов: они лжецы; я жалею настоящих атеистов; мне кажется, что для них нет утешения; я молю бога за скептиков: им не хватает просвещенности...

Что такое бог? Вот вопрос, который задают детям и на кото­рый так трудно ответить философам.

Известно, в каком возрасте надо учить ребенка читать, петь, танцевать, в каком — преподавать ему латынь и геометрию. Толь­ко в области религии не считаются с его развитием; едва он начи­нает понимать, как его уже спрашивают: что такое бог? В одно и то же время и из одних и тех же уст он узнает, что существуют домовые, привидения, оборотни и бог. С одной из важнейших истин его знакомят таким способом, что когда-нибудь она будет опорочена перед судилищем его разума. В самом деле, что уди­вительного, если, обнаружив в возрасте двадцати лет, что вера в бытие бога смешана у него в голове с кучей нелепых предрассуд­ков, он не захочет признать ее и отнесется к ней так же, как наши судьи относятся к честному человеку, случайно замешавшемуся в толпе мошенников.

Там же. С. 173.

Теория познания. Наука и природа

Мы располагаем тремя основными средствами: наблюдени­ем природы, размышлением и экспериментом. Наблюдение со­бирает факты; размышление их комбинирует; опыт проверяет результаты комбинаций. Необходимо, чтобы наблюдение приро­ды было постоянным, размышление — глубоким, а опыт — точ­ным. Эти средства редко оказываются соединенными. Вот поче­му творческих умов не так много...

Почему же у нас так мало достоверных знаний? По каким фатальным причинам науки так мало продвинулись вперед?.. Аб­страктные науки слишком долго занимали лучшие умы и почти не принесли плодов; в одних случаях вовсе не изучалось то, что надлежало знать, в других случаях в исследованиях не было ни отбора, ни плана, ни цели, ни метода; без конца нагромождали слова, а знание вещей отставало.

Истинный метод философствования заключался и будет зак­лючаться ъ том, чтобы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться ору­диями для изысканий и совершенствования практических ис­кусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы на­учить его уважать философию.

Есть только одно средство расположить простой народ к фи­лософии; оно состоит в том, чтобы показать ее пользу...

Каковы бы ни были факты, они составляют подлинное бо­гатство философа. Но один из предрассудков рациональной фи­лософии заключается в убеждении, будто тот, кто не может со­считать своих денег, никогда не будет богаче того, у кого только один экю. К несчастью, рациональная философия главным обра­зом сопоставляет и связывает факты, имеющиеся в ее распоря­жении, и гораздо меньше внимания уделяет тому, чтобы соби­рать новые факты.

Собирать и связывать факты — два очень трудных занятия; поэтому философы и распределили их между собой. Одни по­свящают свою жизнь собиранию материалов — это полезная и трудоемкая работа; другие, гордые зодчие, спешат их использо­вать. Но время доныне опрокидывало почти все сооружения ра­циональной философии...

Мы выделили два вида философии: философию экспери­ментальную и рациональную. У одной глаза завязаны, она все­гда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи. Другая собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел; но до настоящего времени этот мнимый факел служил ей хуже, чем ее сопернице поиски наощупь; это и не удивительно. Опыт бесконечно умножает свои поиски и действует непрерывно; он неизменно ищет явления, в то время как разум ищет аналогии. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадет­ся, ни того, что получится из ее работы; но она работает без уста­ли. Наоборот, рациональная философия взвешивает возможнос­ти, выносит суждения и умолкает; она самоуверенно заявляет: «свет нельзя разложить»; экспериментальная философия прислу­шивается к ней и молчит целые века, затем она вдруг показывает призму и говорит: «свет разложим».

Там же. С. 340—343.

Онтология: Учение о материи и движении

Не знаю, в каком смысле философы полагали, будто мате­рия безразлична к движению и покою. Хорошо известно, что тела тяготеют друг к другу; это значит, что все частицы тела взаимно притягиваются; это значит, что в этом мире все либо перемеща-

ется, либо находится в состоянии напряжения, или же одновре­менно перемещается и находится в состоянии напряжения...

Тело, по мнению некоторых философов, само по себе бездея­тельно и лишено силы: это ужасная ошибка, идущая вразрез со всякой здравой физикой, со всякой здравой химией: тело преис­полнено деятельности и силы и само по себе, и по природе своих основных свойств, рассматриваем ли мы его отдельные молеку­лы или всю массу.

К этому добавляют: чтобы представить себе движение, надо вне существующей материи вообразить силу, на нее воздейству­ющую. Это не так: молекула, наделенная свойством, присущим ее природе, сама по себе есть деятельная сила. Она воздействует на другую молекулу, в свою очередь воздействующую на нее...

Абсолютный покой есть абстрактное понятие, в природе его не существует; движение есть такое же реальное свойство, как длина, ширина и глубина...

Невозможно предположить существование чего-либо вне ма­териальной вселенной; никогда не следует делать подобных предположений, потому что из них ничего нельзя вывести.

Там же. С. 490—491.

О человеке. Единство тела и души

Ощущением называют какое бы то ни было действие души, обусловленное соединением души с телом. Ощущать — значит жить.

Ощущение происходит при помощи нервов, ибо их нельзя коснуться, не вызывая ощущения.

Отсюда: простое ощущение, приятное ощущение, болезнен­ное ощущение.

От чрезмерной боли можно умереть. Не все части тела ощу­щают.

Нервы существуют повсюду, но это не все, что есть в орга­низме.

Кости, сухожилия, связки, сумки не ощущают.

В нерве обладают чувствительностью не его оболочки, а его мозговые нити.

Для ощущения необходимы здоровый нерв и свободное со­общение нерва с мозгом.

Ощущение начинается в конце затронутого нерва. Ощуще-

ния не будет, если нерв разрушен или поврежден. Ощущение направлено от члена к мозгу. Следует допустить, что мозг, к которому нервы несут ощущения, тоже ощущает. Когда член был неповрежденным, при прикосновении к нему ощущение шло от него к мозгу. Если вследствие какой-нибудь причины воскреша­ется ощущение, то его относят к прежнему месту его происхож­дения, и человек будет испытывать боль в члене, которого он уже лишен.

Часто боль ощущается не в пораженном месте. Это резуль­тат связи нерва с другим нервом, имеющим с первым общее на­чало.

Нервы суть органы движения, слуги мозга.

Движение направляется от ствола к ветвям, а иногда от вет­вей к стволу.

Перережьте нерв — движение прекращается в нижней части, но остается в верхней части.

Жизнь может продолжаться, даже если нет мозга, безраз­лично, оттого ли, что природа не дала его, или оттого, что его потеряли из-за какого-то несчастного случая или болезни.

Наблюдали обезглавленных и продолжавших жить зароды­шей... Мозг сам по себе так же мало думает, как глаза сами по себе видят или другие органы чувств действуют сами по себе.

Когда человек совершенно здоров, тогда в нем не преоблада­ет ни одно ощущение, заставляющее его обращать внимание на какую-либо часть тела, а такое состояние когда-нибудь испыты­вает каждый человек, — то человек существует лишь в одной точке мозга, он весь там, где его мысль...

Способность человека к совершенствованию происходит от слабости его чувств, из которых ни одно не господствует над органом разума.

Там же. С. 484.

Ощущение и следующее за ним проявление воли телесны; это две функции мозга. Проявление воли предшествует действию мышечных волокон.

Ощущение — определенная форма бытия души, сознающей эту форму, которая образовалась вследствие ее собственных дей­ствий или вследствие некоторого изменения, совершающегося в нервной системе.

Как бы ни представляли себе душу, это — подвижное, про­тяженное, чувствующее и сложное бытие.

Мы сознаем начало разума или души так же, как мы сознаем свое существование, существование своей ноги, своей руки, теп­ла, холода, страдания, удовольствия. Отвлекитесь от всех теле­сных ощущений, и души больше не будет.

Душа весела, печальна, сердита, нежна, лицемерна, сладост­растна? Она ничего без тела. Я утверждаю, что ничего нельзя объяснить без тела.

Там же. С. 522.

Гельвеции Клод-Адриан (1715—1771) —французскийфи­лософ-материалист, виднейший представитель Просвещения во Франции. Критик феодальной идеологии, теологической этики. Основные произведения: «Об уме» (1758), «О челове­ке, его умственных способностях и его воспитании» (1773).