О человеческой судьбе

Мне небезызвестно, что многие держались и держатся мне­ния, будто дела мира так направляются судьбой и богом, что люди, с их умом, ничего изменить в этом не могут, а, наоборот, совер­шенно беспомощны. Итак, можно было бы сказать, что не стоит в поте лица над этими делами трудиться, а надо предоставить себя на волю судьбы. Это мнение еще больше утвердилось в наши вре­мена благодаря великим переворотам, совершившимся и соверша­ющимся каждый день у нас на глазах, наперекор всякой челове­ческой предусмотрительности. Иногда размышляя об этом, я в известной мере склонялся к мнению таких людей. Однако, дабы

не была утрачена наша свободная воля, можно, думается мне, счи­тать за правду, что судьба распоряжается половиной наших по­ступков, но управлять другой половиной или около того она пре­доставляет нам самим. Я уподобляю судьбу одной из тех разру­шительных рек, которые, разъярившись, заливают долины, валят деревья и здания, отрывают глыбы земли от одного места и при­бивают к другому. Каждый бежит перед ними, все уступает их натиску, не имея сил ни на какую борьбу. И хотя это так, оно все же не значит, чтобы люди в спокойные времена не могли прини­мать меры заранее, строя заграждения и плотины, дабы волны при новом подъеме или направлялись по отводу, или напор их не был так безудержен и губителен. То же происходит и с судьбой: она проявляет свое могущество там, где нет силы, которая была бы заранее подготовлена, чтобы ей сопротивляться, и обращает свои удары туда, где, она знает, не возведено плотин и загражде­ний, чтобы остановить ее. Если вы посмотрите на Италию, страну этих переворотов, давшую им толчок, то увидите, что это равнина без единой насыпи и преграды. Будь она защищена достаточной силой, как Германия, Испания или Франция, наводнение не при­чинило бы происшедших великих изменений или вовсе бы не слу­чилось. Нахожу, что сказанного довольно, поскольку речь шла о сопротивлении судьбе вообще. Сосредоточиваясь, однако, ближе на частностях, скажу, что мы видим, как сегодня тот или другой Князь процветает, а завтра погибает, причем не изменилась ни природа, ни свойства его. Я уверен, что это вызвано главным обра­зом причинами, о которых подробно говорилось раньше, именно: что Князь, полагающийся целиком на счастье, погибает, как толь­ко оно ему изменяет. Утверждаю также, что счастлив тот, кто сообразует свой образ действий со свойствами времени, и столь же несчастлив тот, чьи действия с временем в разладе. Не хочу оста­навливаться на прочих его делах, которые все были похожи на описанное и все кончались успешно; краткость жизни папы не дала ему возможности испытать неудачи, так как если бы наступили времена, требующие осторожности, то с ними пришла бы его ги­бель: никогда не отступил бы он от средств, к которым влекла его природа. Итак, я заключаю, что раз судьба изменчива, а люди в поведении своем упрямы, то они счастливы, пока судьба в согла­сии с их поведением, и несчастны, когда между ними разлад. По­лагаю, однако, что лучше быть смелым, чем осторожным, пото­му что судьба — женщина, и если хочешь владеть ею, надо ее бить ^;

и толкать. Известно, что таким людям она чаще дает победу над собою, чем тем, кто берется за дело холодно. И наконец, как жен­щина, судьба всегда благоволит к молодым, потому что они не так осмотрительны, более отважны и смелее ею повелевают.

Политика и управление государством <...>

При этом надо иметь в виду, что нет дела более трудного по замыслу, более сомнительного по успеху, более опасного при осуществлении, чем вводить новые учреждения. Ведь при этом врагами преобразователя будут все, кому выгоден прежний по­рядок, и он найдет лишь прохладных защитников во всех, кому могло бы стать хорошо при новом строе. Вялость эта происходит частью от страха перед врагами, имеющими на своей стороне закон, частью же — от свойственного людям неверия, так как они не верят в новое дело, пока не увидят, что образовался уже прочный опыт. Отсюда получается, что каждый раз, когда про­тивникам нового строя представляется случай выступить, они делают это со всей страстностью вражеской партии, а другие за­щищаются слабо, так что Князю с ними становится опасно. Все же, если хотите правильно рассуждать об этом предмете, необ­ходимо различать, могут ли такие преобразователи держаться собственной силой или они зависят от других, то есть надо ли им для исполнения своей задачи просить или же они могут принуж­дать. В первом случае им всегда приходится плохо, и ничего из их дела не выходит, но если они зависят только от себя и могут заставлять других, то редко попадают в очень опасное положение. Вот почему все вооруженные пророки победили, а безоружные погибли. Ко всему сказанному надо прибавить, что народ по при­роде своей непостоянен, легко убедить его в чем-нибудь, но трудно утвердить в этом убеждении. Поэтому нужно поставить дело так, что, когда люди больше не верят, можно было бы заставить их верить силой.

Там же. С. 234-235.

Итак, нет необходимости Князю обладать всеми описанны­ми выше добродетелями, но непременно должно казаться, что он ими наделен. Больше того: я осмелюсь сказать, что если он их имеет и всегда согласно с ними поступает, то они вредны, а при видимости обладания ими, они полезны; так, должно ка­заться милосердным, верным, человечным, искренним, набож-

ным; должно и быть таким, но надо так утвердить свой дух, чтобы при необходимости стать иным ты бы мог и умел превра­титься в противоположное. Тебе надо понять, что Князь, и осо­бенно Князь новый, не может соблюдать все, что дает людям добрую славу, так как он часто вынужден ради сохранения госу­дарства поступать против верности, против любви к ближнему, против человечности, против религии.

Наконец, он должен быть всегда готов обернуться в любую сторону, смотря по тому, как велят ветры и колебания счастья, и, как я говорил выше, не отклоняться от добра, если это воз­можно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо.

Итак, Князь должен особенно заботиться, чтобы с уст его никогда не сошло ни одного слова, не преисполненного перечис­ленными выше пятью добродетелями, чтобы, слушая и глядя на него, казалось, что Князь — весь благочестие, верность, чело­вечность, искренность, религия. Всего же важнее видимость этой последней добродетели. Люди в общем судят больше на глаз, чем на ощупь; глядеть ведь может всякий, а пощупать только немногие. Каждый видит, каким ты кажешься, немногие чув­ствуют, какой ты есть, и эти немногие не смеют выступить про­тив мнения толпы, на стороне которой величие государства; а ведь о делах всех людей и больше всего князей, над которыми нельзя потребовать суда, судят по успеху. Пусть Князь заботит­ся поэтому о победе и сохранении государства, — средства всегда будут считаться достойными и каждым будут одобрены, потому что толпа идет за видимостью и успехом дела. В мире нет ниче­го, кроме толпы, а немногие только тогда находят себе место, когда толпе не на кого опереться. Есть в наше время один Князь — не надо его называть, — который никогда ничего, кроме мира и верности, не проповедует, на деле же он и тому и другому вели­кий враг, а храни он верность и мир, не раз лишился бы и славы и государства.

Там же. С. 288—289.

Обсуждая выше качества Князя, я уже сказал о самых для него важных, поэтому остальные хочу обсудить кратко, имея в виду общее правило, что Князь, как отчасти уже говорилось, дол­жен стараться избегать таких дел, которые вызвали бы к нему ненависть и презрение. Всякий раз, как он этого избегнет, Князь сделает свое дело, а от прочих укоров никакой опасности для него не будет. Как я говорил, ненависть к нему вызывается прежде

всего алчностью, захватом имущества подданных и жен их; от этого он должен воздержаться. Если не трогать имущество и честь людей, то они вообще довольны жизнью, и приходится бороться только с честолюбием немногих, которое можно обуздать раз­ными способами и очень легко. Князя презирают, если считают его непостоянным, легкомысленным, изнеженным, малодуш­ным, нерешительным; этого Князь должен остерегаться, как подводного камня, и надо ему умудриться сделать так, чтобы в , поступках его признавались величие, смелость, обдуманность, твердость; по частным же делам подданных Князю надо стре­миться к тому, чтобы приговор его был нерушим, и утвердить о себе такое мнение, чтобы никто не подумал обмануть Князя или перехитрить его.

Князь, который заставляет людей так думать о себе, пользу­ ется очень большим уважением, а против правителя, которым дорожат, трудно составить заговор, и нелегко на него напасть, раз известно, что он человек выдающийся и в почете у своих. Дело в том, что Князю должны быть страшны две опасности: одна — изнутри, от подданных, другая — извне, от иноземных государей. От второй защищаются хорошим оружием и хороши­ ми союзами; если есть хорошее оружие, всегда будут и хорошие друзья, а дела внутри страны всегда будут устойчивы, если все благополучно вовне, лишь бы не начались заговоры и не пошла бы из-за этого смута. Если бы даже внешние дела и расстрои­ лись, то Князь, который управлял и жил, как мною указано, и при том не растеряется,,всегда выдержит любой натиск, подобно Набиду Спартанскому, о чем я уже сказал. Что же касается под­ данных, то при спокойствии вовне приходится опасаться, как бы они не злоумышляли тайно; от этого Князь вполне может себя оградить, стараясь не возбуждать ненависти и презрения и устро­ ив дела так, чтобы народ был им доволен; последнего надо не­ пременно достигнуть, как подробно говорилось выше. И одно из сильнейших средств, какое имеется у Князя против заговоров, состоит именно в том, чтобы народ в целом не ненавидел и не презирал его: ведь заговорщик всегда верит, что убийством Кня­ зя он удовлетворит народ; если же он боится, что этим возмутит его, то на такое дело у него не хватит духу, потому что препят-, ствиям для заговорщиков нет числа. _:

Там же. С. 290—291.

Дезидерий Эразм Роттердамский (М69—1536). Эразм (на­зывавший себя по-латински — Дезидернй) из Роттердама — один из наиболее влиятельных деятелей северного гуманиз­ма. Эразм имел хорошее образование, полученное в Голлан­дии и Франции и отточенное в Англии и Италии. Он быстро получил известность как влиятельный писатель и религиоз­ный мыслитель, теолог, а также филолог и переводчик — знаток латинской и греческой классических литератур.

Хорошо знавший труды схоластов позднего средневе ковья, Эразм считал схоластику бесплодной и псевдонауч­ной деятельностью, искажающей саму суть христианства. Христианство должно обновиться, избавиться от надуман­ных догматов, стать реальной этикой, выражающей подлин­ное учение Христа. В частности, Эразм считал аморальным и чуждым христианству отказ от жизненных благ, изуверс­кий аскетизм. Эразм резко критиковал злоупотребления кли­ра, паразитическую жизнь священников, что сближало его с идеями Мартина Лютера.

Однако Эразм не стал на сторону Реформации, считая, что очищение церкви может произойти без разрыва с като­лицизмом.

Что касается философии, то она должна заниматься ре­альной жизнью человека, способствовать гуманизации об­щества, быть стержнем образования. При помощи образова­ния и просвещенного правителя возможно искоренение су­ществующих недостатков общества. Такую же позицию за­нимал друг Эразма — Томас Мор.

Основные произведения Эразма Роттердамского: «По­хвала глупости» (1509); «Оружие христианского воина» (1501); «Диатриба или рассуждение о свободе воли» (1524).