Глава 6 «Служение в профессии» и / или «жизнь за счет профессии»?

Представляется, что еще одним эффективным способом аргументации значимости мировоззренческого яруса профессиональной этики является обращение к дилемме «“Служение в профессии” и/или “жизнь за счет профессии”»? Как известно, идущая от Вебера (и поддержанная, например, Р. Ме­р­­то­ном) традиция исследователей природы профессии предполагает отличие «истин­но­го» профессионала от лишь «от­­­­час­ти» такового, а раздели­тельная полоса проходит прежде всего че­рез мотивационную сферу их де­ятельности: у «ис­­­­тин­но­го» профессионала домини­рует бескорыстная «не­­­­за­ин­те­ре­сован­ность». Она воплощена в морально поощря­е­мой пре­дан­но­сти Де­лу, в духе профес­си­о­нального при­зва­ния, основанного на этике ответ­ствен­ности за тот или иной аспект общественного блага.

Особый вопрос: в таком подходе сконцентрированы признаки профессионала, выбравшего высокую профессию или эта дилемма может быть распространена на любые профессии? На наш взгляд, рассмотренные в соответствующем параграфе аргументы о природе высоких профессий дают основание для предположения в пользу первого ответа.

6.1. Исследовательские подходы

КАК ИЗВЕСТНО, Макс Вебер обращал внимание на внутреннее единство жизненного при­звания и профессионального самоопределения. Подлинный про­фе­с­­сио­нал не пре­небрегает материальным вознаграждением за свой труд, честным заработком специалиста. Ему не чужды и стрем­ления к этико-психо­логическим наградам, к тому, что мы неряшливо на­зы­ваем моральным удовлетворени­ем. Положительное значение могут иметь и мотивы профессионального честолюбия (не тщеславия).

Но смысл своей деятельности настоящий професси­онал черпает в дру­гом – в служении делу. Не обязательно жертвенном, но приуготовленном к нему. Он «охвачен» страстью самоотдачи и верности делу. Конечно, «призван­ных» в таком плане гораздо меньше, нежели просто «зван­ных», вообще вовлеченных в профессиональную деятельность – с одаренностью ничего не по­де­лаешь! Это тот самый случай, когда нечто или есть, или его нет.

Что именно понимать под служением делу, какими Дело и Служение должны выглядеть – все это в значительной мере яв­ля­ет­ся вопросом веры врача, учителя, предпринимателя, политика, учено­го, художника, журналиста. Без такой веры над профес­сионалом, не­смо­т­ря ни на какие достижения, по­висает, образно говоря, «про­кля­тие нич­то­жества твари». При наличии же подобной веры мы вправе го­во­рить о непре­ложных велениях профессионального долга (а не просто о служебных обязанностях), об этическом содержании ориентации на успех.

Предметом служения делу может быть успешное про­движение к идеалу, морально высшему и – одновре­мен­но – к вершинам про­фес­си­о­нализма, которые служат (не станем отрекаться от пропагандистского выражения) «маяками» в своем деле. Но это может быть проявлено и более скромно – в виде повседневной человеческой порядочности, на которую, увы, и в прошлом, и в настоящем на­правлены бесконечные посягательства. «Незримые» ус­пехи вносят разумность в деятельность профессионалов и позволяют им даже в неблагоприятных условиях поддерживать дух профессиональной корпорации, воль­ного товарищества. Успехи позволяют делать ставку не только на этику убеждений и люб­ви, но и на этику ответственности. Такая ответственность – не толь­ко «перед кем-то», но и «за что-то» – ориен­ти­рует, разумеется, на чистоту и возвышенность мотивов, но однов­ременно – это следует под­черкнуть – и на последствия: эффективность профессиональной де­я­тельности, успешность поступков. Кому, в самом деле, нужны про­валь­ная политика, обанкротившийся предприниматель, бестолковый ин­женер, бездарный менеджер, «бездет­ная» педагогика, лапутянская ака­демия наук? Нравственный мотив профессионалов – стремление к успеху в своем деле, но в то же самое время и – Служение Делу. Это – един­ство признания (статус, внешнее одо­брение) и призвания.

Конечно, следует учитывать изменения в концепте профессио­наль­ного призвания, которые произошли, начиная с эпохи его за­рож­де­ния в начале Нового времени и первичного философского осмысления вплоть до наших дней, в мире современной секуляризации, омас­сов­лен­ных профессий и создания «фабрик» по конвейерной «шта­мповке» спе­циалистов. В современном мире он освободился от многих черт вну­тримирского аскетизма («трудись и молись!»). В этой связи одни ав­то­ры указывают на неоаскетическую интерпретацию профессио­наль­но­го призвания (неудержимое потребительство угрожает глобальной эко­логической катастрофой), другие – на вытеснение этико-религи­оз­но­го «вертикализма», которому приходится потесниться, освободив ме­­с­то вполне рациональному этическому «горизонтализму». Иначе гово­ря, потесниться в пользу апробации профес­сионального долга и идеи призвания, слу­жения делу с помощью групповых норм, санкций и прочих средств контроля со стороны социального и профессионального сообщества.

Духовный смысл свободы профессионала за­ключа­ет­ся в доб­ро­вольном принятии бремени ответственности (с множе­с­т­вом подводных кам­ней морального плана), которую не на кого «переложить», в вос­при­я­тии такой ответственности в качестве долга. Принятие ответственности перекрывает путь соблазнительному поиску самооправданий, по­да­вляющих желание начать изменение мира с самого себя. Этика про­фессионала требует отказа от безответственнос­ти, от соблазна полу­чить крохи свобо­ды из «чужих рук», учит взращивать свободу в самом се­бе и сейчас, в своей деятельности и, одновременно, в творении са­мого себя как непременного условия нравственной деятельности.

Но не слишком ли хороша идея жизненного и профессионального призвания, пред­наз­на­чения для грешного рыночного мира? Лапидарная формула такого при­звания гласит: не насилие над свободой через подневоль­ную де­я­тельность, а освоение, «обживание» сво­боды путем служения делу, ис­поль­зования мно­гообразных возможностей, предоставляемых рынком для повышения эффективности общественного капитала и прираще­ния на такой основе капитала духовного. Не дохода как такового до­мо­гается подлинный профессионал, им он лишь измеряет успешность ве­де­ния своего дела. Не денег алчет он, не по богатству томится, не обус­ловленной ими власти жаждет (хотя и не чурается их: думать ина­че было бы непростительной наивностью и мо­г­ло бы быть воспринято в качестве неуклюжего морализаторства).

Возьмем в качестве примера деятельность предпринимателя. Когда-то К. Маркс оп­ре­делил капиталиста как «фанатика самовозрастания стоимости». Это – меткое, хлес­ткое определение. Но современный предпринима­тель не тот, кто, «как царь Кащей, над златом чах­нет», – он «чахнет» над сво­им делом. Ему чужд идеал безмятежности, спокойной жизни и пред­ста­в­ления о богатстве как источнике чистой, радостной и спокойной ду­ши, сфор­ми­ро­ванный еще в до­индустриальном обществе. Он са­мо­от­вер­женно служит де­ланию денег, и вопрос «для че­го?» имеет для не­го отчасти потусторонний смысл, если речь не идет об инвестировании де­нег, чтоб делать их еще больше (то, что выше мы называли пони­ма­нием ценности богатства в его абстрактной форме). Его императив: take care of your business («заботься о своем бизнесе!»).

Вспомним еще раз М. Вебера, исследовавшего эко­но­мическую мотивацию предпринимательской активности: он говорил о про­фесси­о­нальном призвании, соединяя призвание внешнее – как ис­точ­ник экономической независимости (чест­ное пропитание профес­сио­на­ла, предполага­ю­щее снятие ограничений с многих видов предприни­ма­тельской деятельности, их моральное оправдание, ибо «блаженны владеющие») – с внутренним при­званием, подкрепленным психологи­че­с­кими на­градами как платой за «нервную работу», но в первую очередь – этической значимостью этой деятельности. Поэтому Вебер обращал вни­мание на то, что жизнь про­фессионала в сфере предпри­ни­ма­тель­ства носит извес­т­ный отпечаток аскетизма: «дело» и «отрешение», отказ от фа­устовской многосторонности взаимосвязаны в стиле жизни¹³³.

Но надо иметь в виду, что Вебер отличал внемирской аскетизм от внутримирского, связанного с призванием. В мирском обществе про­фес­сиональный долг способен принять освобожденную, экзистен­ци­аль­ную форму, и Вебер по­лагал уникальным сочетание такого долга с эти­ческим призванием, которое искажается в рационализированных формально-технических структурах, в жизненных порядках, где эти­ческое призвание становится только декларативным, во всяком случае ослабленным.

Процитируем Вебера: «По мере того, как аскеза начала прео­бра­зо­вывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевали, на­ко­нец, такую власть, которой не знала вся предшествующая история че­ло­ве­чест­ва. В насто­я­щее время дух аскезы – кто знает, навсегда ли? – ушел из мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на ме­ханической основе. Уходят в прошлое и ро­зовые ме­ч­ты эпохи Про­с­ве­щения, этой смеющейся наследницы аскезы. И лишь представление о “про­фес­си­о­наль­ном долге” бродит по миру, как призрак преж­них ре­ли­гиозных идей. В тех случаях, когда “вы­полнение профессионального долга” не может быть непосредственно соотнесено с высшими ду­хов­ными ценностями или, наоборот, когда оно субъективно не ощущается как непосредст­вен­ное экономическое принуждение, современный че­ло­­век обычно просто не пытается вникнуть в суть это­го понятия... Ни­ко­му неведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители ас­ке­зы; возник­нут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно но­вые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный су­до­рожных попыток людей поверить в свою значимость»¹³⁴.

Ряд социологов, прежде всего Т. Парсонс, пола­га­ют, что в этой части концепция Вебера не учитывает и, собственно говоря, не может учи­ты­вать некоторые позитивные тенденции развития индустриальной циви­ли­зации¹³⁵, которая – уже после Парсонса – перешла в постиндуст­ри­аль­ную стадию. Стоит вспомнить контртенденции, свидетельствую­щие о пре­одолении (пусть даже только частичном) кризисных явлений в ду­хов­ной жизни современной цивилизации. Они связаны, по хорошо аргументированному мне­нию Ю.А. Ва­сильчука, со вторым этапом НТР и ин­фо­рмационной революцией, начавшейся в 70-е годы двадцатого века. Речь идет о том, что прои­зо­шла феноменальная встряска всех социальных струк­тур, на сме­ну фабрично-заводскому производ­ству идет прин­ципиально иное про­изводство, при котором гос­подство капитала сменяется господст­вом знаний и их носителей. «Революция производительности», гибкость производствен­ного ап­па­ра­та делают трудовую деятельность «школой ха­рактера» в сложном и быстроменяющемся мире, приводят к соз­на­нию зависимости работников друг от друга, усиливают у них пот­реб­ность во взаимопомощи, приучают к существованию в ситуации вы­со­кой социальной мобильности.

Мы полагаем, что современная цивилизация не толь­ко вышла из аскетической стадии, но и вы­хо­дит из гедонистической стадии, когда казалось, что стало из­лишним «вер­тикальное», метафизическое, религиозное оправдание этических правил профессионального поведения. Не о «скромном обаянии бур­жу­азии» идет речь, но о том, что со­в­ре­мен­ному профессионалу свой­ст­венно желание глубокого душев­ного равновесия, «полного и честного рас­че­та с жиз­нью и самим собой» (так однажды, но совсем по другому по­воду, выразился писатель Ю. Дом­бров­ский). На­верное, оно сродни чув­ству удовлетворения, которое воз­никает у любого бес­покойного ма­с­тера своего дела, что, между прочим, не выключает механизмы пос­то­янного недовольства собой как мотива самосовершенствования.

Врач, педагог, ученый, художник и – без особого насилия над фактами – пред­при­нима­тель привязаны к сво­ему призванию, как Сизиф к своему камню. Трудятся они не ради од­ного дохода или одной славы, которые им принесут или же могут при­­нести создаваемые творения. Зов «даймона», как сказал бы Сократ, – вот сильнейшее побуждение. Призвание уподобляется предопре­де­ле­нию и потому позволяет преодолевать машинальность проживания, ми­молетность бытия, не соглашаться со справедливостью земной уча­с­ти людей.

При этом призвание, служение Делу, думается, надо от­личать от служе­ния Идее. В последнем случае лич­ность (а) склонна рассмат­ри­вать себя не в качестве само­цели, а лишь как средство реализации Идеи, строительный материал истории, ценность которого всецело оп­ределя­ет­ся ме­стом, ролью, пользой, эффективностью. Лич­ность (б) легко совращается духом цезаристского избранни­чества, и это позволяет ей без особых затруднений релятивизировать мораль, пре­ступать ее запреты, трактуя их в качестве «предрассудков че­ло­веч­ности», помогает инструмен­таль­но относиться не только к другим, но и к самой себе. Причем не по корыстным мотивам, а ради собственного бла­га, ради счастья других, содержание которого «доподлин­но извест­но» благодетелю. Вдохновленная служением Идее личность (в) готова иезуитски оправдывать вар­вар­ские, бесчеловечные средст­ва достижения суперцели про­екта. Эта личность (г) зара­жа­ет­ся фанатизмом, который делает ее слепой и глухой к резонам здра­вого рассудка, к пониманию меры в собственных деяниях, и все это, в отличие от подлинного призвания, которое требовательно к себе и великодушно к другим, не разрешает самоутверждения за чужой счет, а знает радость самоотдачи.

Нельзя не признать существование известного кон­ф­лик­та между служением делу и самореализацией, некоторой асим­метрии в их соот­но­шении. Обнаруживается это тогда, когда происходит «открытие че­ло­ве­ка»: именно он впра­ве отдать предпочтение либо делу, либо само­ре­а­ли­за­ции, налаживая прихотливое иерар­хическое отношение между ни­ми. Допустим, художественная натура склонна пред­почитать само­реа­лизацию, самовыражение, тогда как люди с предпринимательской жилкой предпочитают сделать выбор в пользу служения делу.

Соответственно, для достижения успеха в служении делу необ­хо­дима мобилизация прежде всего морально-де­ло­вых качеств чело­ве­ка, тогда как для успеха са­мо­ре­а­лизации необходим весь человек – «с головы до пят», во­з­никает нужда в предъявлении всех его моральных ка­честв. Служение делу, как и музам, не терпит суеты, однако ранг са­мо­реализации, возможно, все же выше ранга дела? Саморе­а­ли­за­ция происходит как в деловой сфере, так и в досуговой деятельности, и именно она ведет к самосовер­шен­ствованию, к трансцендентности, ставит че­ловека в позицию критики самого себя, вовлекает в наиболее сложное из всех существующих и возможных искусств – творению самого себя.