1 В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VIII. М., 1955, стр. 308.

С другой стороны, самое бытовое слово может стать материалом иносказания, и в процессе метафорического перенесения значений также стирается его первичная предметность (так, например, у символистов).

Предметное слово не всегда прозаизм, и прозаизм не обязательно предметное слово и не обязательно «низкое». Прозаизм - это прежде всего нестилевое слово, то есть эстетически нейтральное, не принадлежащее к тому или иному поэтическому стилю.

Слово «стиль» мы употребляем в разных значениях. Мы говорим о стиле любого писателя, любого произведения, понимая под этим взаимодействие существенных и более или менее устойчивых признаков данной художественной системы. В то же время мы называем стилями исторически сложившиеся заданные художнику системы с их условиями, эталонами и запретами, то жестко нормативными, то относительно гибкими. Стиль определяет тогда смысловой ключ, в котором читается слово, выделяя одни его признаки и приглушая другие. Стиль сообщает слову заряд уже готовых ассоциаций. Именно в соотнесенности с подобными стилистическими системами, особенно стиховыми, и возникает категория нестилевого слова, прозаизма, не обладающего заведомой эстетической общезначимостью. Поэзия, ориентирующаяся на фольклор, широко пользуется бытовыми словами, но слова эти воспринимаются в определенной стилистической связи. Традиция народной поэзии сообщила им заранее свою поэтичность:

Ой, полна, полна коробушка,

Есть и ситцы и парча,

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча!

Цены сам платил немалые,

Не торгуйся, не скупись;

Подставляй-ка губы алые,

Ближе к милому садись!

В этих строках некрасовских «Коробейников» - слова бытовые, с классической точки зрения «низкие», но это отнюдь не прозаизмы. Неуместно было бы говорить о прозаизмах в лирике Кольцова.

Великие открытия совершались в мировой поэзии на основе традиционных, разработанных стилей. Все же эти устойчивые стили полагали некие границы и запреты на пути поэтической мысли. Нестилевое слово, напротив того, означает непредрешенность мысли поэта, возможность ее вторжения в любые области материальной и духовной жизни.

Нестилевое слово не тождественно «низкому», но между ними существовала историческая связь. Классические нормы высоких и низких жанров расшатал еще XVIII век. Но противостояние высокого и низкого, поэтического и обыденного оказалось в помни чрезвычайно устойчивым. Классицизм разделял высокое и низкое; романтическая поэзия стала их совмещать и скрещивать, черпая в этих сложных соотношениях острую эстетическую действенность. Но эта действенность росла из живого еще чувства иерархии вещей. Предпосылка высокого и низкого позволяла сознательно разрушать иерархические категории.1

Прозаизмы - так же как архаизмы, как варваризмы- могут терять свою ощутимость, превращаясь в нормальный лирический материал; тогда они больше не существуют как стилистический факт. Сохранение ощутимости прозаизмов, мера этой ощутимости тесно связаны с различными их структурными функциями.

В интенсивно оценочном мире стихового слова прозаизмы отрицательные, то есть обличающие, снижающие, тяготеют к сатире.

Князь Иван - колосс по брюху,

Руки - род пуховика,

Пьедесталом служит уху

Ожиревшая щека…

Он - известный объедало,

Говорит умно,

Словно в бочку из-под сала,

Льет в себя вино.

1 Подобные соотношения характерны для романтической иронии с ее миром движущихся, Переменных ценностей. О значении романтической иронии в процессе перехода от романтизма к реализму, в частности в русском литературном процессе («Евгений Онегин*, «Сашка» и «Сказка для детей» Лермонтова), см. в моей книге «Творческий путь Лермонтова» (Л., 1940; гл. «Иронические поэмы»). В этой же книге, а также в статьях 1930-х годов («К постановке проблемы реализма в пушкинской литературе». - «Пушкин». «Временник Пушкинской комиссии», N 2. М.-Л.,'1936; «Поздняя лирика Пушкина». - «Звезда», 1936, N 10 и др.) я ставлю вопросы «снижения» и возвышения в поэзии, реалистического равноправия вещей и проч.

Это некрасовские «Юбиляры и триумфаторы». Подобное словоупотребление имело за собой широко разработанную сатирическую традицию. Подлинная же некрасовская специфика - это высокие прозаизмы.

Уснул, потрудившийся в поте!

Уснул, поработав земле!

Лежит, непричастный заботе,

На белом сосновом столе.

Лежит неподвижный, суровый,

С горящей свечой в головах,

В широкой рубахе холщовой

И в липовых новых лаптях.

Большие, с мозолями руки,

Подьявшие много труда.

Красивое, чуждое муки

Лицо - и до рук борода…

«Мороз, Красный нос»

В этом отрывке сочетаются оба основных способа возвышения слова. «Низкие» слова ассимилируются, окрашиваются возвышенным окружением (торжественный синтаксис, образ свечи, лицо - чуждое муки), в то же время они заряжаются новыми социальными ценностями, уже выношенными демократическим общественным сознанием. А для того чтобы ценность раскрылась в этом своем новом, демократическом значении, поэт должен сохранить ощутимость прозаизмов, их особого лексического качества.

Пот, трудовой пот - для Некрасова высокое слово, это понятно. Но замечательно, что высокое его звучание мы находим и у Державина:

Оставя скипетр, трон, чертог,

Быв странником, в пыли и в поте,

Великий Петр, как некий бог,

Блистал величеством в работе…1

«Вельможа»

Пыль и пот сопряжены с самыми высокими атрибутами царской власти. Они нужны здесь для выражения особого - трудового- начала величества Петра. В то же время торжественный державинский контекст напоминает о библейских контекстах, в которых употребляется слово пот («В поте лица твоего будешь есть хлеб»).

Существуют не только вполне положительные и вполне отрицательные прозаизмы. У них есть еще одно важное назначение. Слово остается низким, подчеркнуто низким, но приобретает смысл трагический и ужасный, отражающий социальную трагедию угнетенных. Эта функция прозаизмов подготовлялась еще романтической поэтикой безобразного и ужасного; в драматургии и в прозе левых французских романтиков она получила резкую социальную направленность.

Поэзии Некрасова, наряду с возвышающим, - неотъемлемо присуще трагически низкое начало.

С коры его

Распучило,

Тоска-беда

Измучила.

…Ковригу съем

Гора горой,

Ватрушку съем

Со стол большой!

Все съем один,

Управлюсь сам.

Хоть мать, хоть сын

Проси - не дам!

Это «Голодная» песни из «Кому на Руси жить хорошо». Примеры можно бы умножать до бесконечности.

Именно трагически низкое (не возвышающее) некрасовское начало понадобилось Андрею Белому в «Пепле», когда он писал о жестоком бытии разоренной русской деревни начала XX века.1

Вчера завернул он в харчевню,

Свой месячный пропил расчет.

А нынче в родную деревню,

Пространствами стертый, бредет.

…Метется за ним до деревни.

Ликует - танцует репье:

Пропьет, прогуляет в харчевне

Растертое грязью тряпье.

«Бурьян»