Лекция 2 Тема. Историография средневековья в Западной Европе

Цель. Раскрыть сущность провиденциализма средневековой историографии, охарактеризовать ее основную проблематику.

Содержание

1. Провиденциализм средневековой историографии.

2. Основная проблематика историографии средневековья.

Основная литература

1. Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. – М.; Л., 1964.

2. Косминский Е. А. Историография средних веков. – М., 1963.

3. Трубецкой Е. Религиозные идеи западного христианства в V в. – М., 1892.

4. Фрейберг Л. А. Античное литературное наследие в византийскую эпоху. — В кн.: Античность и Византия. – М., 1975.

5. Шапиро а.Л. Историография с древнейших времен по XVIII век: Курс лекций. – л.: Изд-во Ленингр. Ун-та, 1982.

Дополнительная литература

1. Аверинцев С. С. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего средневековья. — В кн.: Античность и Византия. – М., 1975.

2. Голубинский Е. История русской церкви, т. I, первая половина тома. – М., 1901.

3. Пселл М. Хронография. – М., 1978.

4. Творения блаженного Августина. 2-е изд. – Киев, 1902.

5. Эйкен Г. История и система средневекового миросозерцания. – СПб., 1907.

1. Провиденциализм средневековой историографии

Нашествия варваров привели Римское государство к распаду и нанесли тяжелый ущерб античной цивилизации. Церковь за­няла монопольное положение в области интеллектуальной жизни, и в том числе в области написания исторических произведений. Известный принцип «философия — служанка богословия» может быть распространен на историографию, которая также была подчинена церкви и служила богословию.

Существенной особенностью насаждаемых церковью пред­ставлений об истории являлось противопоставление земной жизни, в которой царствует мирская суета, низменные людские страсти и пороки, ужасы и опасности, плач и рыдания, царству божию, в котором для праведных наступает вечное блаженство, установится полная гармония, и человек станет бессмертным. Недаром важнейший труд теоретика христианства отца церкви Аврелия Августина (354-430 гг.) назывался «О граде божием», недаром блаженный Августин убеждал в этом труде, что жизнь есть царство смерти, а смерть ведет к вечной жизни. Идея эта настолько прочно утвердилась в богословии, что в 1198 г., почти через восемь веков после Августина, будущий папа Иннокентий III написал специальное сочинение «О пре­зрении к миру».

Согласно уверениям средневековых церковных теоретиков, не только деньги и имущество, но и науки и искусства, оте­чество и государство и даже брак и семья являются лишь дьявольскими призраками. Это аскетическое учение становилось особенно необходимым в условиях превращения христианства в религию не только угнетенных, но и угнетателей, в официаль­ную религию эксплуататорского государства. Вера в загробную жизнь и аскетическое презрение к земным благам были призваны примирить угнетенных с тяготами эксплуатации и удерживать их от борьбы. Аскетические взгляды и отрицательное отношение к мирской жизни отражались на подборе исторических событий, их трактовке, характеристиках и оценках исторических деятелей. История подразделялась на священную и светскую, причем пер­вая занимала более почетное место в средневековой идеологии, культуре и пропаганде, чем вторая. Библейская священная история и жития святых излагаются возвышенным, а события светской жизни — будничным стилем. Преимущественный инте­рес к божественному сказывается в том, что при описаниях людей терялись их индивидуальные особенности и живые черты и сами описания подгонялись под назидательные штампы. При этом особо выделялись такие качества, как усердное почита­ние божественной службы, защита сирых, приверженность еван­гельскому учению, борьба с еретиками и «погаными» или спра­ведливость, основанная на христианских нормах. При таких обстоятельствах портреты исторических деятелей, которые ярко были представлены в античной литературе, превращаются в по­добие икон. Ветхозаветные мифы о сотворении мира в шесть дней, о потопе, о вавилонском столпотворении и новозаветные — о непорочном зачатии, воскресении распятого Христа корнями своими уходили в древнюю языческую мифологию. Средневеко­вые историки повторяли и дополняли их новыми рассказами о чудесах и предзнаменованиях. Особенно в этом отношении характерны жития святых, получившие широкое распространение з православной и католической литературе.

Важнейшей особенностью средневековой историографии яв­ляется провиденционализм, оттеснявший прагматизм античной исторической мысли. Через всю книгу Августина «О граде божием» проходят уверения, что история развивается по божест­венному предначертанию, люди же являются слепыми исполни­телями божественного замысла, а их разум и воля не способны изменить ход истории. Исторический процесс Августин пред­ставлял как планомерную эволюцию божественного единства. «Как в семени невидимо заключается все, что должно с тече­нием времени вырасти в дерево, так должно думать и относи­тельно самого мира». Все его позднейшие превращения пред­восхищены божественным замыслом, заложенном в мире уже во время его сотворения. Августин признает, что в мире совер­шается много зла. Как же это зло согласуется с божественным предопределением? Отвечая на этот трудный для всякого по­борника провиденциализма вопрос, Августин утверждает, что зло допускается богом, чтобы добро «в большей степени нра­вилось и представлялось более достойным похвалы». От людей бывает скрыто, каким образом зло служит совершенству творе­ния, но самому богу это «весьма известно».

Впрочем, иногда Августин раскрывает высший божественный смысл исторических событий, которые при первом взгляде ка­жутся злыми и греховными. Так, он объясняет скрытый смысл возвышения Рима и утверждения мирового господства, далекого от христианских идеалов Римского государства. Главной чертой древних римлян, говорит Августин, было честолюбие, жажда славы. Для своего прославления, во славу родины они совер­шали героические поступки и терпели страдания. Эти поступки и страдания весьма поучительны: если их можно было осуществ­лять во имя земных целей и земной родины, то никакие подви­ги и жертвы ради небесной родины не должны казаться невоз­можными. Так, доблести римлян, служившие ложным целям, становились назиданием для христиан и помогали им продви­гаться к полному торжеству царства божия. Так как люди не в состоянии сразу вместить все божие откровение, бог внушает его постепенно, порциями, подобно тому как ребенка учат чи­тать по слогам. Именно в постепенном продвижении челове­чества к царству вечной жизни Августин вместе с другими средневековыми богословами видел содержание исторического процесса и исторический прогресс.

Мы уже говорили, что поборникам провиденциалистской концепции трудно было объяснить, как всеблагой и всемогущий бог допускает зло. Августин уверял, что если бы не было зла, люди не умели бы ценить добро, но этот тезис не представлялся достаточно убедительным даже ему самому. И он дополнял эти объяснения рассуждениями о человеческой природе и о сво­боде воли, которые были подавлены силой зла, с одной сторо­ны, и о божественной благодати, которая являлась источником добрых поступков, — с другой. Однако и эти рассуждения были неубедительными, поскольку возбуждали вопрос: почему со­зданный по образцу и подобию бога человек от природы по­давлен силой зла? Что же касается свободы воли, то, допуская ее, Августин фактически не оставлял на ее долю никакого простора, заявляя, что и она «была предвидена богом в числе необходимых причин». Оказывалось, что и причины зла на земле, тоже были предопределены, запланированы самим со­здателем.

Противоречие между учением о божественном предопределе­нии и свободе воли таило немалые опасности для церкви. В самом деле, если человек не способен изменить предначер­танное богом и бог ведет его от колыбели до могилы, то ста­новятся лишними и церковные проповеди, и религиозные за­преты, и молитвы. Ведь они не меняют божественного замысла и божьей благодати. Да и в грехе человек становится неповин­ным, так как его поступки предопределены заранее. Церковь, конечно, не могла согласиться с такой трактовкой предопре­деления, свободы воли и зла.

Наиболее доходчивым и конкретным для масс объяснением зла было признание существования дьявола — носителя и возбу­дителя зла. И в средневековой идеологии дьявол действительно занимал заметное место. Он фигурировал в библейских мифах и перешел из них в средневековую литературу и догматику. Правда, мистические представления о добром начале, вопло­щаемом богом отцом и Христом, и о злом начале, воплощаемом дьяволом, сатаной, антихристом, проявлялись в сознании средне­вековых течений по-разному. Манихеи, например, видели в са­тане как бы сотворца; дуализм по существу превращался у них в двоебожие, поэтому Августин боролся с ними, как с ерети­ками. Но, в той или иной мере дуалистическое представление о борьбе бога и дьявола за каждого человека и вообще о борь­бе божественного и сатанинского начал было типичным для средневекового сознания и отчетливо проявлялось в средневе­ковой историографии.

Боги и рок выступали в качестве действующих сил истории и у античных авторов; чудеса и предзнаменования также не­редко попадали на страницы их произведений. Но для античной историографии было характерно критическое отношение к мифам и легендам. Она не была в такой степени начинена мистической колдовской чепухой как средневековая историография. Провиденциалистская. философско-историческая концепция знамено­вала собой шаг назад от античного прагматизма и была ближе к мифологическим представлениям о решающей роли сверхъесте­ственных сил в человеческой жизни, чем идеи древнегреческих и древнеримских историков, выдвигавших на авансцену человека с его земными стремлениями и целями, с присущим ему от природы естеством.

Отмечая, таким образом, что средневековый провиденциализм означал шаг или несколько шагов назад от античного прагма­тизма, мы в то же время должны учитывать, что движение историографии не может быть сведено только к этому отходу назад. Подобно развитию всей многовековой феодальной идео­логии развитие средневековой историографии было сложным и противоречивым. Наряду с присущими ему реакционными чертами мы увидим, что сохранились некоторые завоевания античных историков и даже вырабатывались новые более про­грессивные трактовки исторического прошлого.

Далеко неоднозначным было отношение средневековых исто­риков к античному наследству. Августин и другие отцы церкви IV-V вв. еще часто пользовались творениями античных фило­софов, поэтов и историков. Но затем христианская церковь часто выступала против обращения к античным мудрецам-языч­никам. Можно даже отметить случаи, когда «эллинская муд­рость» Платона или Аристотеля почиталась греховной. Так, в XII в. киевский митрополит Климент был обвинен смоленским священником Фомой в том, что он пишет «философией» языче­ских хитрецов Омира (Гомера), Аристотеля и Платона. И мит­рополит счел необходимым оправдываться, уверять, что он отнюдь не отклоняется от священного писания и не философ­ствует в духе Платона и Аристотеля. Подобные обвинения и оправдания были заурядным явлением в истории православ­ной и католической церкви средневековья. Лица, приемлющие «эллинские учения», сплошь да рядом предавались анафеме.