Лекция 6 Тема. Н.М. Карамзин – русский историк конца XVIII – начала XIX вв.

Цель. Раскрыть условия, в которых проходило становление Н.М. Карамзина как историка, охарактеризовать создание «Истории государства Российского», ее источники и общую концепцию, показать периодизацию истории России, влияние «Истории государства Российского».

Содержание

1. Эпоха Карамзина. Становление историка.

2. Создание «Истории государства Российского». Ее источники. Общая концепция.

3. Периодизация истории России. Влияние «Истории государства Российского».

Основная литература

1. Историография истории России до 1917 г.: учеб. для студ. высш. учеб. завед.: в 2 т. / Под ред. М.Ю. Лачаевой. – М.: ВЛАДОС, 2004. – Т. 1. – 383 с.

2. Козлов В.П. «История государства Российского» Н.М. Карамзина в оценке современников. – М., 1989.

3. Соколов А.Н Бессмертный историограф. Николай Михайлович Карамзин // Историки России XVIII — начало XX века. – М., 1996.

4. Сахаров А.Н. Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) // Историки России XVIII-XX веков. Вып. I. Архивно-информационный бюллетень № 9 — Приложение к журналу «Исторический архив». – М., 1995.

Дополнительная литература

1. Козлов В.П. Колумбы российских древностей. – М., 1985.

2. Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. – М., 1987.

3. Шмидт С.О. Н.М. Карамзин и его «История государства Российского// Н.М. Карамзин об истории государства Российского. – М., 1990.

4. Эйдельман Н. Последний летописец. – М., 1983.

1. Эпоха Карамзина. Становление историка

Николай Михайлович Карамзин по годам своей жизни (1766-1826) принадлежит двум столетиям. Вторая половина XVIII и весь XIX в. буквально пронизаны интересом к отечественной истории. В первую очередь этому способствовали деятель­ность Академии наук, а также активная университетская жизнь. В XIX столетии в Российской империи интенсивно и плодотворно работали созданные ранее университеты: в Виль­но (дата основания - 1578), Юрьеве (Дерпте; 1632); Москве (1755); открывались новые: в Казани (1804), Харькове (1805), Варшаве (1816), Санкт-Петербурге (1819), Киеве (1834), Одессе (Новороссийский; 1856), Томске (1878). В каждом из них был представлен историко-филологический факультет. С XVIII в. прошлое не заслоняется настоящим, более того, оно начинает активно ему служить. Исторические сочинения В.Н. Татищева, М.В. Ломоносова, Г.Ф. Миллера, М.М. Щерба­това, И.Н. Болтина, просветительская деятельность Н.И. Но­викова и его многотомная «Древняя Российская Вифлиофика» (включавшая публикации древних документов), органи­зация нескольких исторических архивов, рукописных отделов и музеев к концу XVIII в. создали фундаментальную источниковую основу. В свою очередь, интеллектуальная среда вос­питывала в обществе сознание своей самобытности, глубоких корней и исторических традиций. Просвещенная публика же­лала знать историю своего Отечества и нуждалась в общении. Как следствие, появляются многочисленные исторические об­щества, в частности Московское общество истории и древностей российских (1804). Его членами были такие выдающиеся авторитеты исторической науки, как Н.Н. Бантыш-Каменский, К.Ф. Калайдович, Н.М. Карамзин, А.Ф. Малиновский, А.И. Мусин-Пушкин, П.М. Строев, А.Л. Шлецер и др. Обще­ство периодически издавало «Чтения» и «Ученые записки». В 1805 г. открылось Казанское общество любителей отечествен­ной словесности, в 1817 г. — Харьковское общество наук, а в 1839 г. — Одесское общество истории и древностей.

Н.П. Румянцев и его кружок

Граф Н.П. Румянцев (1754-1826) собирает вокруг себя кружок любителей русской ис­тории, члены которого проделали большую работу по разысканию и публикации исторических источни­ков. В кружок любителей русской истории Румянцева входили археографы и источниковеды А.Х. Востоков, П.М. Строев, В. Берх, Ф. Аделунг, ученые-историки Н.С. Арцыбашев, И.Х. Галиль и др. Деятельность Румянцевского кружка увен­чалась великолепными публикациями десятков книг, созда­нием Музея древностей, рукописная часть которого в настоя­щее время является основой Отдела рукописей Российской государственной библиотеки.

Занимая пост министра иностранных дел, Н.П. Румянцев постоянно обращался к историческим документам Москов­ского архива Коллегии иностранных дел. В архиве было со­средоточено уникальное собрание материалов по внутренней истории России, ее внешней политике с XII по XVIII в. Ос­нову коллекций составили документы бывшего архива По­сольского приказа, в котором хранились древнейшие духов­ные и договорные грамоты русских великих и удельных князей, договоры России с иностранными державами, доку­менты по истории народов, вошедших в состав Российской империи. Учитывая историческую и политическую важность этих материалов, Коллегия иностранных дел еще в XVIII в. обратила внимание на их сохранность и систематизацию. Во главе архива стояли известные историки Г.Ф. Миллер, Н.Н. Бантыш-Каменский, И.Ф. Стриттер, А.Ф. Малиновский. Неудивительно, что к началу XIX в. архив превратился в крупный научно-исторический и культурный центр Москвы. Более того, он получил славу «рассадника для образования к статской службе лучшего в Москве дворянства». Всего толь­ко десять вакансий разрешено было иметь архиву для юнке­ров из привилегированных дворянских семей, и, по словам служащих, было очень много желающих занять эти места. Это был не только способ занять дворянских детей полезным де­лом, соприкасаясь с подлинными свидетельствами истории своего Отечества, они становились просвещенными патрио­тами. Через два-три года службы в архиве, чтобы расширить кругозор, юнкеров отправляли учиться в заграничные уни­верситеты. Через некоторое время молодые князья, графы, камергеры возвращались на Родину и получали выгодные места. Впоследствии среди них оказались многие видные общественные деятели: братья И.В. и П.В. Киреевские, Д.В. и А.В. Веневитиновы, СП. Шевырев, А.О. Корнилович и др.

В 1815 г. началась необычно плодотворная работа П.М. Стро­ева (1796-1876), считавшего невозможным писать русскую историю, не собрав всех материалов, разбросанных по разным хранилищам. Он описал и спас от гибели тысячи древних ру­кописей (историко-юридических актов, летописаний, житий, сказаний и поучений), которые донесли до наших дней исто­рию и культуру средневековой Руси. С его именем связано ста­новление отечественной библиографии, биобиблиографии и особенно археографии. Для издания документов, собранных эк­спедицией Строева, в 1834 г. при Академии наук правительство создало специальную Археографическую комиссию, ставшую преемницей Румянцевского кружка.

Сотрудник Румянцева К.Ф. Калайдович (1794-1832) снис­кал известность в России и за рубежом библиографическими, историческими, источниковедческими исследованиями. Он положил начало изучению и публикации этнографического и фольклорного материала. В Румянцевском кружке ученый подготовил к публикации памятник русского эпоса, извест­ный как «Сборник Кирши Данилова», сочинения древнерус­ского писателя Кирилла Туровского, Судебники 1497 и 1550 гг. Он также провел археографические и археологические обсле­дования центральных районов России.

Одним из первых сподвижников Румянцева в Петербурге стал Ф.П. Аделуг (1768-1843). Широкую научную известность ему принесло исследование «Систематическое обозрение ли­тературы в России в течение пятилетия — с 1801 по 1806 г.». В этом библиографическом труде была собрана и системати­зирована вся русская печатная продукция начала XIX в.

В.Г. Анастасевич (1775-1845) обладал энциклопедически­ми познаниями в истории просвещения. По предложению Ру­мянцева он взялся за подготовку сводной публикации Ипатьевской летописи. Кроме переводов исторических источников и сочинений польских авторов, он принимал участие в изда­нии «Словаря русских духовных и светских писателей» Евге­ния Болховитинова.

Кроме Москвы и Петербурга, деятельность кружка Румян­цева распространялась и на другие города и регионы России. Особенно активными были ученые западных районов стра­ны, прежде всего в Гомеле, Полоцке и Вильно. Многочислен­ные поручения Румянцева в этих местах выполнял будущий министр финансов Е.Ф. Канкрин. В основном они были свя­заны с археологическими раскопками и описанием памятни­ков. Активное сотрудничество и тесные контакты были нала­жены с финскими, польскими и литовскими учеными.

К этому же времени относится возрастающий интерес к археологии, исторической географии, геральдике, нумизма­тике и другим историческим дисциплинам, что во многом стимулировалось развитием аналогичных направлений в ев­ропейской исторической науке. Все это создавало прочную источниковую основу, на которой происходило дальнейшее развитие истории русской исторической мысли. Конечно, по­явление кружка Румянцева и тяготение к нему представителей различных слоев русского общества имели свои истоки в об­щественной атмосфере тех лет. Активный интерес к истории вытекал из желания общества объяснить настоящее фактами прошлого. Такие события, как Великая французская револю­ция, наполеоновские войны и борьба народов Южной Европы и Южной Америки за свою независимость, возбуждали умы — изучение истории становится духовной потребностью.

Современники и потомки о Н.М. Карамзине

Между началом и концом XVIII столетия в исторической науке России — колоссальная разница. В первой четверти века мы видим практический утилитарно-националисти­ческий взгляд на задачи истории, смешение источника с ис­следованием, определение начала истории в современной тер­минологии, произвольную этнографическую классификацию и некритическую передачу разных летописных вариантов в одном сводном изложении. Но через все столетие проходит одна идея, общее стремление к реальному пониманию про­шлого, к объяснению его из настоящего, и наоборот. Не слава и не польза, а знание истины становится задачей историка. Вместо изложения источника все большее место занимает ос­нованное на нем исследование. Постепенно уходят патриоти­ческие преувеличения и модернизации. Специальное изучение летописей, лингвистических, археологических и этногра­фических памятников повышает научные требования, выра­батывается научная классификация и критические приемы изучения источников. И наконец, ученый кругозор значитель­но расширяется введением в изучение истории нового акто­вого материала. Внимание историков все больше привлекает внутренняя история России.

В то же время ломоносовское — риторическое — направле­ние с литературным взглядом на задачи историка продолжало существовать, вероятно, в связи с глубочайшими фольклорны­ми традициями. Исторические корни оказывали свое воздей­ствие на развитие литературы и поэзии. Может быть именно поэтому литературный взгляд на историю не только пережил XVIII в., но и был увековечен в сочинениях Карамзина, кото­рый соединил в своей «Истории...» крупный литературный та­лант с самостоятельной переработкой новых исторических ис­точников. «С Карамзиным мы переходим из летописного мира русской историографии, где все мало кому известно и понятно, в другую область, где все знакомо, где живет устная традиция сказов и былин, где литература стоит вровень с использовани­ем источников». Вот почему появилась эта знаменитая фраза А.С. Пушкина: «Все, даже светские женщины, бросились чи­тать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную... Древ­няя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом». Друг историка, поэт П.А. Вяземский писал: «Ка­рамзин — наш Кутузов 12-го года — он спас Россию от наше­ствия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас есть отечество». Об этом же говорил и В.А. Жуковский: «Историю Карамзина можно назвать воскрешением прошедших веков на­шего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями. Теперь все они оживают, поднимаются и получают величественный, привлекательный образ».

Однако, что очень примечательно, рядом с восхвалением громко раздавались и критические отзывы. Эти отзывы исхо­дят от специалистов-историков, младших современников Ка­рамзина, представителей новой исторической науки буржуаз­ного направления XIX в., которые шли по линии углубления и расширения критики источников. М.И. Каченовский прямо говорил об отсталости методологических позиций Карамзи­на, о том, что его «История...» содержит даже не историю го­сударства, а историю государей, в которой «деяния государей» заменили «ход происшествий государственных». Н.А. Полевой писал: «Карамзин есть писатель не нашего времени...». И даже наиболее близкий к Николаю Михайловичу по направ­лению политического консерватизма М.П. Погодин считал, что «Карамзин велик как художник, живописец, но как кри­тик он только мог воспользоваться тем, что до него было сде­лано, а как философ он имеет меньшее достоинство, и ни на один философский вопрос не ответят мне его истории».

По мнению П.Н. Милюкова: «Карамзин писал не для уче­ных, а для большой публики, как критик он только восполь­зовался тем, что было сделано до него; образцами для Карам­зина остались историки XVIII в., с которыми он разделял все их недостатки, не успев сравниться с достоинствами; прочи­тайте его 12 томов и вы убедитесь как было чуждо Карамзину понятие об истинной истории. Карамзин не начал собою но­вого периода, а закончил старый, и роль его в истории науки не активная, а пассивная».

Надо сказать, что, высказывая столь различные точки зре­ния, авторы говорили о разных сторонах деятельности Карам­зина. В приписываемой А.С. Пушкину эпиграмме обобщено отношение современников к сочинению Карамзина:

В его истории изящность, простота Доказывают нам, без всякого пристрастья, Необходимость самовластья и прелести кнута.

И в то же время гениальный поэт, отвечая на критику Н.А. Полевым «Истории...» Карамзина, пишет: «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец. Своею кри­тикой он принадлежит истории, простодушием и апофегма­ми — хронике. Критика его состоит в ученом сличении пре­даний, остроумном изыскании истины, в ясном и верном изображении событий. Нет ни единой эпохи, ни единого важ­ного происшествия, которые не были бы удовлетворительно развиты Карамзиным. Где рассказ его неудовлетворителен, там недоставало ему источников: он их не заменял своеволь­ными догадками. Нравственные его размышления, своею ино­ческою простотою, дают его повествованию всю неизъясни­мую прелесть древней летописи. Он их употреблял, как краски, но не налагал в них никакой существенной важности.

Мы видим, что в творении Карамзина — «История госу­дарства Российского» — слились воедино две главные тради­ции русской историографии: методы источниковедческой критики от Шлецера до Татищева и рационалистическая философия времен Манкиева, Шафирова, Ломоносова, Щерба­това и др. О личных достоинствах Карамзина-литератора лишний раз не приходится говорить, ибо язык его произведе­ний и сегодня доставляет живейшее наслаждение. В этом от­ношении он продолжил традицию, начатую Ломоносовым, — художественного изложения истории — и стал непревзойден­ным ее мастером во всей русской историографии. Можно ска­зать, что как ученый он точен, как философ — оригинален, а как литератор — неповторим».

Уже в наши дни выдающийся исследователь и знаток рус­ской культуры Ю.М. Лотман мудро заметил: «Критики... напрасно упрекали Карамзина в том, что он не видел в движе­нии событий глубокой идеи. Карамзин был проникнут мыс­лью, что история имеет смысл. Но смысл этот — замысел Про­видения — скрыт от людей и не может быть предметом исторического описания. Историк описывает деяния челове­ческие, те поступки людей, за которые они несут моральную ответственность».

Время не властно над именем Карамзина. Причина этого необычайного общественно-культурного феномена заключа­ется в огромной силе духовного воздействия на людей его на­учного и художественного таланта. Его труд — это работа живой души. Ключ же к пониманию личности ученого — в природных наклонностях и талантах, в обстоятельствах его жизни, в том, как формировался его характер, в семейных и общественных отношениях.

Становление историка

Николай Михайлович Карамзин родился в Симбирской провинции в деревне Карамзиновке. Волжское название деревни и фа­милия будущего историографа имеют явный оттенок восточ­ного происхождения (кара...). Отец, Михаил Егорович — отставной капитан, мать писателя умерла рано, мачехой ста­ла тетка Ивана Ивановича Дмитриева. Таким образом пород­нились две будущие знаменитости. Николай сначала учился дома, затем — в Московском пансионе; с 15 лет — в Петербурге в гвардейском Преображенском полку, в 17 лет выхо­дит в отставку поручиком и живет в Москве. В 23 года от­правляется в заграничное странствие и возвращается оттуда с «Письмами русского путешественника», пишет сентимен­тальные повести, поэтические сборники.

Заметим, что меланхолия была свойственна Карамзину с детства и, видимо, перешла к нему от рано умершей, склонной к ней матери. Отсюда, вероятно, и резкие перемены жиз­ненного пути и интересов. В 18 лет он — любитель света и развлечений, но, сблизившись с Н.И. Новиковым, вступает в масонскую ложу (Юнга), включается в просветительскую деятельность, занимается переводами, пишет стихи, редакти­рует журнал «Детское чтение». В это время ему еще присуща жизнерадостность с долей некоторого лукавства и самолюбия. По его мнению, назначение искусства в том, «чтобы распрос­транять приятные впечатления в области чувствительного». В Москву из-за границы приезжает веселый развязный моло­дой человек с шиньоном, гребнем и лентами в башмаках. К 30 годам Карамзин — совсем другой человек. В это время он пишет: «В самом грустном расположении, в котором цве­ты разума не веселят нас, человек может еще с каким-то ме­ланхолическим удовольствием заниматься историей. Там все говорит о том, что было и чего уже нет». Приступая к своему знаменитому труду, он прежде всего ищет утешение своей душе, не зная еще, что входит в бессмертие.

Отношение Карамзина к масонству сложное. Собственно го­воря, он никогда не разделял масонских взглядов. Идеология Карамзина была проникнута рационализмом XVIII в. и реши­тельно отвергала мистику масонства. Но в то же время нельзя не заметить, что морализующая и филантропическая тенден­ции масонства внутренне соответствовали «чувствительности» его натуры, на которую неоднократно указывал он сам впо­следствии. Чувствительность натуры и морализующая тенден­ция у Карамзина могли создать своеобразную связь между его первоначальной близостью к масонскому кружку Новикова и последующим влиянием на него западноевропейского сенти­ментализма. Но и отношение Карамзина к сентиментализму, в свою очередь, двойственно. Сентиментализм на Западе имел определенную социальную направленность, он отражал нача­ло буржуазного направления в литературе, вводя в литературу на место героизации и идеализации привилегированной обще­ственной верхушки личную жизнь и душевные переживания обыкновенного среднего человека. Карамзин как представитель русского сентиментализма взял и от этого направления только морализирующее чувствительное начало, но извратил его со­циальную значимость; сентиментальная повесть у него превра­тилась в идиллическую картину крепостного быта.

Страсть к «сочинительству» особенно проявилась у Ка­рамзина после сближения с московскими литераторами — сподвижниками Новикова. В его мироощущении с этого вре­мени преобладают просветительские принципы с их культом независимой и неповторимой человеческой личности. Не слу­чайно он навсегда остался интеллектуалом-одиночкой. Пу­тешествие за границу отразилось в блестящем литературном памятнике эпохи — «Письмах русского путешественника». Первое их полное издание вышло в свет в 1801 г. Последнее письмо содержит такие строки: «Берег! Отечество! Благослов­ляю вас. Я в России... Всех останавливаю, опрашиваю, един­ственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать рус­ских людей... Трудно найти город хуже Кронштадта, но мне он мил. Здешний трактир можно назвать гостиницей нищих, но мне в нем весело». Таков результат его восприятия осталь­ного, отличного от России, мира в сопоставлении с россий­ской действительностью.

Во время своего путешествия он посетил страны, где фор­мировалась просветительская философия, литература, эстети­ка, политэкономия, история. Он чувствовал пульс гуманисти­ческой мысли, беседовал с И. Кантом, стоял у дома и видел Гете, входил в келью Лютера, был гостем философа Лафатера и по­клонился праху Вольтера. Карамзин посещал библиотеки, му­зеи, театры, государственные учреждения, слушал лекции в Лейпцигском университете, многие часы провел в Дрезденской галерее. В Национальном собрании революционной Франции слушал Мирабо, бывал в якобинском клубе, во время литур­гии видел Людовика XVI и Марию-Антуанетту. В Англии в Ве­стминстерском аббатстве слушал «Мессу» Генделя и изучал ра­боту парламента. Будущий историк сделал вывод: «Всякие гражданские учреждения должны быть соображены с характе­ром народа». Революции не способствуют прогрессу человече­ства. По существу, в «Письмах русского путешественника» Ка­рамзин уже наметил программу развития России: живительный патриотизм, критическое восприятие отечественной истории и сопоставление ее с историей других стран. По возвращении он полон литературных и издательских планов, готовит к публи­кации «Письма...», выпускает «Московский журнал», где пуб­ликуется «Бедная Лиза», имевшая шумный успех во всех сло­ях общества.

1793 год стал поворотным в его жизни. Ужас якобинской диктатуры, сомнения в идеалах Просвещения, которые пред­восхитили наступление этой революции, пессимизм овладе­вают молодым литератором. Смерть нежно любимой им супруги Елизаветы Протасьевой окончательно повергла его в ме­ланхолию.

Восшествие в 1801 г. на престол либерала Александра I вы­звало энтузиазм просвещенного русского общества, воспрянул духом и Карамзин. В это время он уже признанный россий­ский писатель и мыслитель. Николай Михайлович периоди­чески выступает с публицистическими очерками по проблемам русской истории в созданном им в 1801 г. журнале «Вестник Европы». С ним сотрудничают Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев, В.А. Жуковский. В это время он пишет: «Я по уши влез в рус­скую историю, сплю и вижу Никона с Нестором...»