Ракурсы_оЗрелищах_2011

Ракурсы. Выпуск 8

линного врага народа среди мириад мнимых, а я бы обрела судьбу из моей любимой (до сих пор!) песни: “Ты только прикажи, и я не струшу, товарищ Время, товарищ Время”. Уже одна только любимая песня меня выдает с головой. Павке Корчагину она бы пришлась по вкусу... И вкусы-то у нас одинаковые! То ли сработали гены прадедушки – старого эсдека, основателя смоленской подпольной типографии, уморившего своим беспутным поведением отца-дворянина, помещика и тайного советника, и женившегося в Тобольском остроге на крестьянке, получившей образование и ставшей революционеркой; то ли сказались хромосомы дедушки – старого большевика, комиссара в коннице Буденного; а может быть, сыграл свою роль и пращур из XVI века, Михаил Новодворский, псковский воевода при Иоанне Грозном, убитый на дуэли князем Курбским за попытку встать на дороге, не дать уйти в Литву (однако не донес по инстанциям!)... Словом, мои мирные родители взирали на меня, как на гадкого утенка. Однако мой большевизм был абсолютно неидеологизированного характера. Белые мне нравились не меньше красных. Главное – и те, и другие имели великую идею и служили России...

Я очень рано стала примериваться, где бы поставить свою баррикаду...»1

Самое главное – баррикада, пафос борьбы, а с кем – время покажет. Враг найдется сам.

В нашем литературном обиходе – с подачи буревестников революции – прекрасно прижились и пользуются неизменным успехом поэтические клише, клеймящие терпеливых обывателей и напуганных мещан. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах», «Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни...» Испытывая симпатию к этим охаянным птицам, не могу не заметить, какой солидный вклад вносит Новодворская в обличительный лексикон радикал-революционера. Так называемые простые люди и их жизнь – «бессмыслица, коровья жвачка повседневности, привычное рабство, растительное существование». Люди интеллигентской мысли и сам стиль русской жизни – «трясина, запах гнили, болотные огни... Личность утонула, ее тащит вниз, и вот этот-то последний миг – судорожные попытки ухватиться за соломинку, обезумевшие глаза, животные вопли страха, отвратительное чавканье топи над головой и пузыри на поверхности»2.

1 См.: Новодворская В.И. По ту сторону отчаяния. М., 1993 (Серия «Время. События. Люди»). С. 230.

2 Столица, 1992, № 14.

62

Л. Сараскина. Пряное, пьянящее, с запахом тлена

Таким видит В. Новодворская и мир Достоевского.

«Не следует думать, что к 1967 году я плохо знала Чехова, Достоевского, Гаршина, Тургенева. Я их отлично знала, но не считала своими. Это было “чуждое мне мировоззрение”. Рефлексии во мне было не больше, чем в д'Артаньяне или в Робин Гуде. И сейчас, когда я пишу эти строки, эти фольклорные личности для меня важнее и роднее братьев Карамазовых, князя Мышкина и Лаевского с Ивановым. Ну и Бог с ним! Спасибо большевикам за мое гражданское воспитание. В сущности, они восстановили в России культ добродетелей Рима: Отечество, Честь, Долг, Слава, Мужество. Со щитом или на щите – и никаких сантиментов. Человек и гражданин – это синонимы. Хорошо бы это осталось нам на память об СССР, но ведь даже в 1965 году такие идеи были уже антиквариатом»3.

Да, русская действительность и запечатлевший ее русский классический роман в полной мере соприкоснулись с людьми слабыми, маленькими и даже ничтожными, с теми, которым больно и страшно. Дерзнув хоть в малом заявить свою волю, они мучились сомнениями и колебаниями, совестились и каялись. Русская литература вообще, и Достоевский в частности, эта, по В. Новодворской, секта интеллигентов, «болтливых, как старые бабы, и бесплодных, как евнухи», действительно занималась человеком, которому плохо.

2.

Но ради кого старается Новодворская в своем революционном порыве? Ведь сильным и благополучным она и сама не боль- но-то нужна. Значит, все-таки ради слабых и тщедушных, обреченных на растительное существование, тех самых «маленьких человечков»? Но они не борцы, не герои. И если даже отвлечься от мысли, что, несмотря на свою ничтожность, не уполномочивали бороться за свое светлое будущее ту же Новодворскую, остается еще одна неподъемная проблема: после всех битв и сражений, а также после окончательной победы сил революции так или иначе наступают будни, та самая коровья жвачка повседневности. При этом люди, может быть, и осчастливленные борцами, все равно будут тянуть свою лямку: обзаводиться семьями, бытом. То есть кончат трясиной, если выражаться языком Новодворской.

3 Новодворская В.И. По ту сторону отчаяния. М., 1993 (Серия «Время. События. Люди»). С. 239.

63

Ракурсы. Выпуск 8

За что же их так презирать, так оскорбительно третировать? Ведь выбор простой, обыденной жизни – это их свободный выбор, и в этом смысле он равноценен выбору, сделанному Новодворской.

Но бунтарское чистоплюйство, но шумное, назойливое, кичливое презрение к малым делам в практической, повседневной жизни,ноистерическоенеприятиеположительныхосновбытия– разве не этот тотальный нигилизм стал предтечей, а потом и мотором большевизма, с которым столь неистово сражается Новодворская?

Задолго до Новодворской, в 1926 г., соколы ленинско-ста- линской идеологии, ненавидевшие автора «Бесов» за то, что он до последних глубин понял их сущность, предприняли громкую попытку реабилитировать Нечаева. «Попытка умышленного извращения исторического Нечаева и нечаевского движения, данная Достоевским в его романе “Бесы”, является самым позорным местом из всего литературного наследия “писателя земли русской” с его выпадами против зарождавшегося в то время в России революционного движения», – писал автор специальной брошюры, выпущенной издательством «Московский рабочий»4.

Как будто идя по следу вождя революции, для кого «Бесы» были «реакционной гадостью», повторяет свой приговор и В. Новодворская: «Достоевский совершил великий грех – он оклеветал революцию, он оболгал, опошлил ее в “Бесах”, он, словно мародер, отнял у казненных за землю и волю то, чего у них и враги не отнимали: имя в потомстве, бессмертие, честь. Нечаев – это был тот же Раскольников революции, но “Бесы” – пасквиль не на нечаевщину. Роман оскверняет прах Желябова, Перовской, Млодецкого. В российском болоте били чистые родники – от Радищева до Каляева»5. «Достоевский унизился до грубых памфлетов на революционеров и раболепных писем Романовым. Эти черты деятельности Достоевского после возвращения его с каторги не могут вызвать ничего, кроме возмущения и негодования и, если бы ими ограничивалась его деятельность, – интерес к ней должен бы быть равен интересу к деятельности немалочисленных идейных прислужников торжествующей буржуазии, т.е. приближаться к нулю», – так писал в 1934-м победивший сталинизм, прикрывшись зонтиком издательства «Academia»:

4 Гамбаров А. В спорах о Нечаеве. К вопросу об исторической реабилитации Нечаева. М., 1926. С. 31.

5 Новодворская В.И. По ту сторону отчаяния. М., 1993 (Серия «Время. События. Люди»). С. 248.

64

Л. Сараскина. Пряное, пьянящее, с запахом тлена

печатался 3-й том писем Достоевского, и под таким «конвоем», сквозь зубы его выпускали в свет6.

Пересмотр революционной деятельности Нечаева и его историческая реабилитация были выдвинуты партийными историками сталинского типа как ближайшие задачи исторической науки; смысл такой реабилитации виделся прежде всего в том, чтобы победоносно завершившееся революционное сражение опознало и осознало своих провозвестников и первопроходцев. Нечаев, политический провокатор, авантюрист и маньяк, был объявлен предтечей – народным героем, пионером русского большевизма. «Созданная Нечаевым партия “Народной расправы” в истории революционной борьбы являлась первой попыткой организации боевой революционной партии, строго законспирированной и централистически построенной от верха до низу, представлявшей собою в зародыше как бы схему современной развернутой организации»7. В угаре победы автор сделал сенсационное и крайне рискованное признание: «Все, что рисовалось Нечаеву в ту отдаленную эпоху, но что, в силу исторически не зависящих от него причин, не было достаточно обосновано, – все это нашло свое глубочайшее и полное воплощение в методах и тактике политической борьбы Российской Коммунистической Партии на протяжении 25-летней ее истории»8.

Такое признание отнюдь не было ни хвастовством, ни преувеличением. Знаменитый историк М.Н. Покровский писал в 1924 г.: «В конце 60-х годов складывается в русских революционных кружках план, который впоследствии сильно осмеивался меньшевиками и который реализовался букву в букву 25 октября старого стиля 1917 г., – план назначенной революции. Этот план назначенной революции, правда, в очень наивных формах,

появляется у нас впервые в нечаевских кружках»9.

Нет ничего удивительного в столь невыгодном для В. Новодворской родстве и сходстве. «Странные сближения» лишний раз подтвердили: смотреть в зеркало «Бесов», в силу его уникальной оптики, невыносимо для людей, больных одной болезнью, одержимых одним недугом, даже если отражающиеся в нем

6 Достоевский Ф.М. Письма. Т. III. От издательства. М.; Л., 1934.

С. 1.

7 Гамбаров А. В спорах о Нечаеве. К вопросу об исторической реабилитации Нечаева. М., 1926. С. 11.

8 Там же. С. 146.

9 Покровский М.Н. Очерки по истории революционного движения

19 и 20 вв. М., 1924. С. 64.

65

Ракурсы. Выпуск 8

считают друг друга смертельными врагами. Независимо от направленностиполитическихфобийихроднитобщаягримасаненависти– при одном лишь упоминании о страшном уродце, маньяке политического честолюбия, на которого так не хочется быть похожим... И В. Новодворская, как и многие до нее, на ком «шапка горит», торопится откреститься, отмежеваться и дать отпор: мы – не такие, какими изобразил нас Достоевский; не мы – прототипы бесов; те, кого показал Достоевский, не имеют с нами ничего общего.

3.

Между тем в серии статей и интервью, публиковавшихся в течение двух десятилетий в самых разных СМИ, В. Новодворская, укорененная в печальной традиции радикал-революционер- ка, провозгласила крестовый поход идей.

Я бы погрешила против истины, если бы заподозрила вождя похода в намерении все-таки куда-нибудь прийти. Никакого светлого будущего – надо отдать должное агитатору крестового похода – она не обещает. Не обещает даже мало-мальски спокойной, мирной жизни («нам все равно не жить на кухнях, но не ужиться и в супермаркетах»). Всех тех, кто готов соблазниться, она прельщает романтикой дальних дорог, приключениями, столь же увлекательными, сколь и опасными. Но, несмотря на несколько неожиданный для нонконформиста-идеолога новых крестовых походов комсомольско-молодежный пафос, в походном марше отчетливо различимы три-четыре знакомые мелодии.

Первая из них – «мы проповедуем любовь священным словом отрицанья». Что отрицают современные нигилисты, трубадуры крестовых походов? Да все то же самое, что и когда бы то ни было: семью, «прозаическую» любовь («секс с разговорами»), кухонное диссидентство, нравственную рефлексию интеллигентов, слабых, негероических персонажей отечественной литературы (Достоевский с Чеховым здесь особенно провинились), саму Россию с ее смирением и терпением. Короче говоря, «тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности» («Бесы», Кармазинов).

Недорога и сама жизнь. И этот мотив громче всего, с маниакальной повторяемостью и подчеркнутой бесшабашностью звучит в каждом, буквально в каждом печатном и телевизионном выступлении В. Новодворской.

«Я ощутила радостную уверенность, что ночью меня расстреляют, и очень обрадовалась за народ, до которого теперь дойдет,

66

Л. Сараскина. Пряное, пьянящее, с запахом тлена

что покончить с этой властью можно только революционным, а не парламентским путем».

«Здесь нельзя победить задешево. Очиститься от общей исторической вины перед поколениями казненных и перед сегодняшними жертвами можно только ценой жизни. Меньшей цены я не признаю».

«Рано мы собрались жить, нам еще умирать и умирать». Собственно говоря, о каких жизнях идет речь? Кому это

«умирать и умирать»? Готова ли В. Новодворская заплатить за свободу только своей жизнью или еще и чужой (пусть даже это будут люди из ее партии)?

Да, любимый поэт В. Новодворской Н.А. Некрасов писал: «Дело прочно, когда под ним струится кровь». Но имел-то он в виду право каждого только на свою кровь. А В. Новодворская даже Достоевского обвиняет в том, что не смог достойно умереть. «У Достоевского, – настаивает она, – была возможность утонуть не в болоте – это когда он стоял на эшафоте на Семеновском плацу... Однако кончил великий писатель именно трясиной (Победоносцев, “Бесы”, консерватизм, семья, картеж, “Гражданин”) – вместе со своими героями» (тут все свалено в кучу: семья и картеж – это 1860-е, “Бесы” и “Гражданин” – это начало 1870-х, Победоносцев – это конец 1870-х; так что на «трясину» отведено целых 20 лет жизни Достоевского).

А далее добавляет (уже как будто только по поводу героев): «Ничтожная душа [это Достоевский! – Л.С.], действующая

вслепоте и бессознательности, эшафота недостойна, ей каторга

всамый раз. Хорошо в этих вопросах разбиралась российская власть. Она удостоила эшафота лишь тех, кто и в самом деле право имел, – народовольцев, эсеров, инсургентов, которые встали выше жалких законов государства и дерзнули сказать по Савинкову: я так хочу»10.

Не дай Бог, найдется человек циничный и бесцеремонный и задаст свой подлый вопрос: «Как же это Вы, Валерия Ильинична, при Вашем-то настроении и сиюминутной готовности погибнуть за правое дело, не то что эшафота, но и каторги не сподобились, а пробавляетесь исправительно-трудовыми работами, платите в госбюджет штрафы за уличное хулиганство да еще чаи с начальником Лефортовской тюрьмы гоняете? Где же Ваша революционная жертвенность? Или опять власти виноваты – не удостоили Вас эшафота?»

10 Столица, 1992, № 14.

67

Ракурсы. Выпуск 8

Но я принципиальный противник вопросов жестоких и беспощадных. К тому же искренне верю и в способность, и в готовность В. Новодворской умереть героем. И когда она утверждает, что «здесь нельзя победить задешево», я спрашиваю: Ваша цена? Уверены ли Вы, что хватит на все про все одной Вашей жизни, коли ее Вам не жалко? А если не хватит, на какое количество Вы рассчитываете? И по какому праву на них претендуете? Неужто все эти будущие герои пришли и сказали Вам: вот наши жизни, возьмите их и располагайте ими по своему усмотрению?

Однако вопросам моим, я уверена, суждено оставаться риторическими, ибо В. Новодворская, в сущности, на все это уже ответила – в старых, но не добрых традициях: «Отлично! Революция впереди. Несовершённая революция всегда самая прекрасная». «Я понимаю, что имею право на нее, понимаю, что я не дрожащая тварь».

Заявляя свое исключительное Право на революционное насилие, провозглашая культ силы, взбадриваясь примерами из «героического революционного прошлого», ностальгируя по цареубийцам и бомбистам, вынашивая идеалы мятежа, бунта и раскола, Новодворская затевает опасную игру в Большой Террор. Разумеется, пока только идеологическую игру (в том смысле, что она научит, а убивать будет кто-то другой, ее прилежный ученик). Эту игру хочется назвать провокацией – прелюдией к политической реакции.

В свое время (в 1969 г.) Новодворская сочинила стихотворение, посвященное Виктору Ильину, 22 января того же 1969 г. стрелявшему в Л.И. Брежнева. Вооруженный двумя пистолетами и переодетый в милицейскую форму 21-летний младший лейтенант Советской армии Ильин совершил нападение на правительственный кортеж, въезжавший в Боровицкие ворота Кремля. Спустя три дня в «Правде» было помещено короткое сообщение о провокационном акте – выстрелах, произведенных по автомашине, в которой следовали космонавты Береговой, Ни- колаева-Терешкова, Николаев и Леонов. На самом же деле это была попытка покушения на Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, который встречался с космонавтами. Свой план Ильин вынашивал год-полтора, еще около месяца ушло на подготовку теракта. В январе он оказался в отпуске, приехал в Москву, где остановился у знакомого милиционера. В день покушения Ильин надел его шинель (хозяин об этом даже не знал), вложил в рукава пистолеты и спокойно прошел к Кремлю. Ильин не знал, в какой машине ехал Брежнев и, пропустив первую машину с охраной, собирался стрелять по следующим двум. Он выпустил

68

Л. Сараскина. Пряное, пьянящее, с запахом тлена

за шесть секунд 16 пуль – все в одну машину (из-за нервного напряжения не успел перенести огонь на вторую), где находились космонавты. Одна пуля попала в водителя, который умер, две ушли в воздух, одна ранила в плечо офицера кортежа, а остальные изрешетили машину. Покушавшегося сразу же схватили и доставили на Лубянку, где уже было человек сто генералов и полковников КГБ во главе с Андроповым.

После следствия, длившегося три месяца, Ильин еще год провел в Лефортово. Дело было закрытое, суд так и не состоялся. Экспертиза в Институте судебной медицины им. Сербского признала Ильина психически больным, и его отправили в Казанскую спецбольницу, где он провел в одиночной палате-изолято- ре 18 лет. В 1988 г. его перевели в ленинградскую больницу, а спецрежим заменили обычным строгим режимом. После выписки Ильин еще около года прожил в больнице, так как ему было некуда и не к кому податься. Позже он получил вторую степень инвалидности, квартиру и пенсию. Сегодня Виктор Иванович гуляет по городу, собирает грибы в лесу, варит варенье, читает книги, смотрит телевизор и сам дает интервью. Он ни о чем не жалеет и единственное из-за чего страдает – что убил человека и что десятки невиновных людей тогда пострадали из-за него.

Кажется, Новодворская, отметившая событие стихотворением «СВОБОДА. Юноше (В. Ильину), стрелявшему в Брежнева, посвящается», ни о ком не пожалела. Стихотворение распространялось по Москве в списках, и его посвящение было не меньшим вызовом, чем сам текст.

Свобода плакать и молиться, Высмеивать и отрицать, Свобода жаждою томиться, Свобода жажду утолять.

Свобода радости и горя, Свобода сжечь все корабли, Свобода удалиться в море, Отказываясь от земли.

Свобода ниспровергнуть стены, Свобода возвести их вновь, Свобода крови, жгущей вены, На ненависть и на любовь.

Свобода истерзаться ложью, Свобода растоптать кумир – По тягостному бездорожью Побег в неосвещенный мир.

69

Ракурсы. Выпуск 8

Свобода презирать и драться, Свобода действовать и мстить, Рукою дерзкой святотатца Писать: не верить, не кадить.

Свобода в исступленье боя Традиций разорвать кольцо И выстрелить с глухой тоскою В самодовольное лицо.

Свобода бросить на допросах Тем, чье творенье – произвол, В лицо, как склянку купороса, Всю ненависть свою и боль.

Свобода в мятеже высоком Под воплей обозленных гром Уйти, как прожил, – одиноким Еретиком в гордецом.

Свобода у стены тюремной, Повязкой не закрыв лица, Принять рассвета откровенье

Вмогучей музыке конца.

Вдевяти строфах стихотворения слово «свобода» употреблено 17, а с заголовком 18 (восемнадцать!) раз, и эта свобода горяча, величественна, патетична. Не названо только два качества свободы – свободы не убивать неповинных, случайных людей и свободы этих людей не умирать от случайных пуль. «Еретик и гордец» Ильин спустя 18 лет жалел об убитом водителе. Но Новодворская о нем даже не упомянула, согласно революционному принципу «лес рубят – щепки летят». К тому же, по ее мировоззренческой установке, застреленный шофер не достоин ни жалости, ни упоминания: наверняка носил погоны, наверняка служил в «конторе». Ее реакция скорее всего была бы похожа на известный школьный анекдот: «Почему Ильин, стрелявший

вБрежнева, промахнулся? – Все рвали у него из рук пистолет: “Дай мне, дай мне стрельнуть!”».

4.

Среди имен, любимых Новодворской, – имя народовольцатеррориста И.О. Млодецкого. И, наверное, она помнит о письме 25-летнего писателя Всеволода Гаршина М.Т. Лорис-Ме-

70

Л. Сараскина. Пряное, пьянящее, с запахом тлена

ликову от 21 февраля 1880 г. по поводу казни народовольца И.О. Млодецкого, назначенной на следующий день. А днем раньше, 20 февраля 1880 г., Млодецкий совершил покушение на главного начальникаособой«Верховнойраспорядительнойкомиссиипоохранению государственного порядка и общественного спокойствия» графа М.Т. Лорис-Меликова. В знак протеста против административного произвола И. Млодецкий выстрелил в диктатора, но промахнулся. В тот же день было произведено следствие, на 22 февраля назначена казнь. Приговор стал известен в городе. Желая спасти Млодецкого, Гаршин 21 февраля обратился с письмом к Лорис-Меликову и накануне казни явился к нему, умоляя пощадить осужденного. Заступничество Гаршина, разумеется, успеха не имело, и Млодецкий был казнен. В связи с этим душевные страдания Гаршина чрезвычайно обострились и перешли в психическое заболевание, от которого ему удалось оправиться лишь через полтора-два года.

«Ваше сиятельство, – обращался Гаршин к графу Лорис-Ме- ликову, счастливо избежавшему пули Млодецкого, – простите преступника! В Вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) –

ив то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виновных и невиновных. Кто знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше. Пишу Вам это, не грозя Вам: чем я могу грозить Вам? Но любя Вас, как честного человека и единственного могущего

имощного слугу правды в России, правды, думаю, вечной. Вы – сила, Ваше сиятельство, сила, которая не должна вступать в союз с насилием, не должна действовать одним оружием с убийцами и взрывателями невинной молодежи. Помните растерзанные трупы пятого февраля, помните их! Но помните также, что не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения. Простите человека, убивавшего Вас! Этим Вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство, этим же Вы совершенно убьете нравственную силу людей, вложивших в его руку револьвер, направленный вчера против Вашей честной груди. Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, – этого мне и не нужно, – но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и

71