3.4. Политические аспекты дискурсивной этики глобализации
3.4.1. Концепция делиберативной политики
Апель неоднократно определял дискурсивную этику как по преимуществу политическую этику, поскольку она имеет дело с критериями принятия решений, с императивом реагирования на глобальные проблемы современности. Дискурсивная этика имеет также прямое отношение к задачам разрешения конфликтов – сфере, также родственной политике. Но в наибольшей мере дискурсивная этика соответствует тому, что можно было бы назвать этикой политического участия и представительства.
Вместе с тем, следует указать на границы применения и рецепции дискурсивной этики в политической науке. Хотя М. Вебер непосредственно связывал политику с этикой ответственности, К.-О. Апель выступает сознательным оппонентом понимания политики как стратегического действия (целерационального в терминах Вебера), вытекающего из коллективного интереса и ответственности. Политическое стратегическое действие в концепции Апеля подчиняется примату этической мотивации, и политика, следовательно, утрачивает свою автономию. Точно так же ограничению подлежит системный принцип, т.е. логика вещных и каузальных взаимосвязей в сфере политики. Поэтому, например, в концепции трансцендентальной прагматики оказывается недостаточно теоретических средств для обоснования фундаментального для политики понятия власти как основного ресурса политических интеракций.[1] Дискурсивная этика как этика политическая предполагает специфическую концепцию политики, в которой политика выступает в качестве дискурса, – концепцию делиберативной политики.
Делиберативная, т.е. «обсуждающая» политика (от deliberate – обсуждать, спорить) – понятие, идущее от Дж. Дьюи и развиваемое в современной политической теории такими авторами, как Й. Коген, К.-П. Рипп, Ю. Хабермас и др.[2] Дьюи призывал отказаться от привычного понимания демократии как политического доминирования большинства и посмотреть на процесс с другой стороны, обратить внимание на способ прихода большинства к власти: это совершается посредством общественных дискурсов и продвижения своих интересов социальными группами и меньшинствами в дискуссии между собой.
«Правило большинства как таковое столь глупо, сколь это приписывают ему с самого начала его критики. Но оно никогда не было только правилом большинства… Средства, посредством которых большинство становится большинством, – вещь более важная: предшествующие дебаты, модификация взглядов при встрече с мнениями меньшинств… Другими словами, существенная необходимость демократии заключается в улучшении методов и условий дебатов, дискуссий и убеждений».[3]
В самой публичности политики заложены результаты в каком-то смысле более важные, чем сами результаты политики.
Опирающаяся на интуицию публичности идея делиберативной демократии стала самостоятельной концепцией, в которой в противоположность либеральной доктрине целью и смыслом politicum является не удовлетворение интересов всех и каждого, а модель, ориентированная на форум, «в которой посредствам совместного размышления граждан вырабатываются представления о том, что служит благу всех» (Риппе).[4] Й. Коген открывает в публичности политики сам метод конституирования политического сообщества. Он разъясняет понятие делиберативной политики путем выделения «идеальной процедуры» консультации и принятия решений, кристаллизующейся в политических институтах.
«Понятие делиберативной демократии укоренено в интуитивном идеале демократической ассоциации, в котором оправдание правил и условий ассоциации происходит посредством публичного аргумента и рефлексии между равными гражданами… Делиберативность заключается в том, что от ее партий требуется выдвижение оснований для продвижения предложений, их поддержания или критики … Основания предлагаются с целью привести других к принятию предложений, выдвигая при этом как свои возражения, так и свое согласие для утверждения условий ассоциации посредством свободного обсуждения между равными».[5]
Таким образом, через особые процедурные условия определяется вид дискурсов, способный выполнять политическую функцию и конституировать политическое сообщество. Коген выдвигает несколько постулатов требуемых процедур:
1) консультации осуществляются в аргументативной форме, т.е. посредством упорядоченного обмена информацией между партиями;
2) консультации должны быть открытыми и публичными, так что никто не может быть из них принципиально исключен;
3) консультации свободны от внешнего принуждения, за исключением принуждения «силой аргументов»;
4) консультации нацелены в целом на рационально мотивированное согласие и могут в принципе продолжаться сколь угодно долго, не исключая при этом их временного прекращения путем решения большинства;
5) политические консультации должны относиться прежде всего к вопросам, которые являются предметом совместного интереса всех;
6) политические консультации распространяются на интерпретацию потребностей и дополитических установок, не ограничиваясь пределами ценностного консенсуса, опирающегося на общую традицию и практику.[6]
Нетрудно видеть, что постулаты делиберативной политики являются, по сути, перенесением требований дискурсивной теории в политику. Поэтому не вызывает удивления, что понятие делиберативной политики было подхвачено Хабермасом и разработано в книге «Фактичность и значимость» в виде, наиболее аутентичном для дискурсивной теории.[7]
Идея этой книги инспирирована задачей критики традиционных подходов в социологической теории, представляющих поле политики как арену процессов распределения власти с точки зрения стратегической борьбы интересов или системных функций управления.[8] То обстоятельство, что современная социология имеет дело с децентрированным и многомерным обществом, лишает социологов, на взгляд Хабермаса, права отвлекаться от правовых установлений социума и рассматривать политику отдельно от права и даже самостоятельно, что они делали до сих пор. Их анализ фактичности будет не полным и даже искажающим действительность, если он не будет соотнесен с измерением значимости. Смысл реформы социальной и политической теории Хабермас видит в более решительном, чем до сих пор, имплементировании в нее нормативного измерения, под которым он подразумевает в первую очередь коммуникативную рациональность. Возникающее напряжение между измерениями фактичности и значимости составляет при этом предмет его главного интереса. Именно это поле (между фактичностью и значимостью), рассматриваемое как внешнее отношение, определяет предмет политики как области реагирования и действия, возникающего вследствие неизбежных в сложном обществе дефицитов и дисфункций передаваемой традицией социальной интеграции.[9] Политика призвана действовать в «разрывах нормативного поля», заполняя эти разрывы. Они покрываются в действительности не столько самими «вещными» решениями, сколько коммуникацией по поводу этих решений. «Сердце делиберативной политики состоит в сети дискурсов и переговоров, которые делают возможным рациональное решение прагматических, моральных и этических вопросов – т.е. возникших проблем где-то в другом месте неудавшейся функциональной, оральной или этической интеграции общества».[10] Соответственно этому, Хабермас отказывается противопоставлять понятия власти и права, но объединяет их отношением дополнительности. Он также отказывается видеть во власти единую величину, но призывает делать различие (в сложных обществах) между коммуникативной, административной (институционально-государственной, собственно политической) и социальной властью, анализируя «игру» этих разных величин.[11]
Хабермас стремится представить понятие делиберативной демократии как синтез традиционно противостоящих друг другу либеральной и республиканской теорий демократии.[12] Либеральная теория представляет демократический процесс преимущественно в форме достижения компромисса интересов. Трактуя политическую жизнь исключительно как функцию охраны неполитической по своей сути сферы частной и экономической жизни, либеральная теория политики оказывается в действительности центрированной вокруг государства. Она является и ценностно нейтральной, представляя политический процесс как борьбу партий за власть и ограничивая роль выборного процесса лишь функцией легитимации одной из сторон.
В отличие от этого концепция республиканизма желает содержательно насытить смысл демократических процедур. Демократическое волеобразование она пытается представить в виде этико-политического основания, конституирующего политическое сообщество и общественный консенсус. Выборы в ее глазах представляют собой периодическое возобновление начального акта общественного договора и субстанциальной передачи власти представителям народа. Посредством демократического волеобразования цементируется ценностный консенсус, на котором фундирована вся общественная жизнь. Смысл политического выражается в понятии суверенитета, в котором преодолевается либеральное противопоставление государства и общества. Тем самым, однако, релятивизируется значение правовых и конституционных оснований общества как чисто «формальных».[13]
Хабермаса не устраивает ни политическая тотальность, в которую выливается республиканизм в традиции Руссо, ни аполитичность либерализма, выводящая политику из сферы действия этико-нормативного измерения. Делиберативная демократия исходит из сосуществования политических групп и практик, которые в своем взаимодействии объединены не единством субстанции, а единством процедуры. Процесс волеобразования формируется в результате многосторонней и многоканальной коммуникации, которая обуславливает гибкость и мобильность, и вместе с тем нормативную прочность социальной интеграции.
«Дискурсивная теория вбирает в себя элементы обеих сторон и интегрирует их в понятие идеальной процедуры консультации и принятия решений. Эта демократическая процедура создает внутреннюю зависимость между прагматическими размышлениями, компромиссами, дискурсами достижения согласия и справедливости и обосновывает предположение, что в условиях соотнесенного с проблемами информационного потока и компетентной обработки информации достигаются разумные и честные результаты… В согласии с республиканизмом она возвращает процессу формирования мнений и воли центральное значение, не рассматривая конституцию правового государства как нечто второстепенное; напротив, она понимает принципы правового государства как последовательный ответ на вопрос, как могут быть институционализированы коммуникационные формы демократического формирования воли и мнений. Дискурсивная теория делает здание делиберативной политики зависимой не от коллективно действующих граждан, а от институционализации соответствующих процедур и предпосылок коммуникации, так и от взаимной игры институциональных консультаций с неформально образованным общественным мнением».[14]
В понятии делиберативной политики Хабермас ищет средство обозначить определяющую роль публичности, не передавая ей власть и дисциплинируя ее стихию институциональными границами – мера, которую, как правило, не соблюдают левые интеллектуалы, увлекаясь этой стихией.[15] Политическая коммуникация не отождествляется Хабермасом с политикой как таковой.
«Коммуникационный поток между общественным мнением, институционализированными решениями-выборами и законодательными решениями должны гарантировать, что публицистически созданное влияние и коммуникативно произведенная власть переливаются через законодательство в административную власть… Процедуры и коммуникационные предпосылки демократического формирования мнения и воли функционируют как важные шлюзы для дискурсивной рационализации решений, связанных правом и законом, правительством и управлением… Трансформированное по демократическим процедурам в коммуникативную власть общественное мнение не может «господствовать» само, но только направлять использование административной власти в определенных направлениях… Дискурсивному понятию демократии соответствует образ децентрированного общества, которое видит в политической общественности арену для восприятия, идентификации и обработки проблем всего социума».[16]
Гарантией и средоточием демократии в этой концепции является не сама общественная воля в акте политических выборов как носитель суверенитета, а универсализирующая процедура согласования этих воль, которая укоренена в лингвистически-коммуникативном принципе и несет в себе этико-политический механизм достижения согласия и нормативной интеграции общества. Демократические выборы – это вершина системы (горизонтальных и вертикальных) дискурсов, которые, будучи все еще партикулярными, находят свое универсализирующее разрешение в процедуре всеобщих выборов. Другими словами, анализ системы демократической коммуникации должен происходить не по срезу взаимодействия институтов или социальных групп, – что и вызывает критику Хабермаса, – а по срезу реализации в дискурсах этих групп механизмов коммуникативной рациональности. Хабермас постоянно подчеркивает различие понятий нормативной коммуникации и функциональной координации (и кооперации), которые нередко смешиваются в политической теории. Он не боится указывать и на границы понятия делиберативной политики, которое не тождественно понятию политики вообще и далеко не покрывает всю современную политическую жизнь, а связано в своих существенных аспектах с политической жизнедеятельностью современного гражданского общества и его коммуникативной инфраструктурой.[17]
Из рассуждений Хабермаса следует, что актуальность делиберативной политики прямым образом связана с развитием технологий и средств передачи информации и механизмов коммуникации и осуществляющейся на этом фундаменте глобализации. С этим можно согласиться: хотя удельный вес традиционных политических институтов падает, это падение с лихвой компенсируется возникновением новых политических субъектов, а главное – совокупным ростом политической коммуникации. На политическую арену выходят гражданские околополитические союзы и группы интересов, которые более успешно представляют интересы своих членов, чем союзы политические; появляется множество комиссий, комитетов, советов, которые выполняют роль посредников в коммуникации между общественностью и институтами; меняется роль и форма функционирования традиционных каналов коммуникации, таких как средства массовой информации, профессионально-экспертного знания и т.д. Глобализация не только поощряет это развитие, но в короткие сроки меняет их привычную констелляцию. Самым наглядным примером этого является новый размах и роль неправительственных организаций, которые превращаются в политических актеров интернационального уровня, по своим коммуникативным возможностям значительно превосходя многие государства. Следует перечислить некоторые из этих новых явлений, с которыми связано повышение качества этико-политической коммуникации и институционализация глобальных политических дискурсов.
1. Это массовое распространение всевозможных советов, комиссий, комитетов и т.д.,[18] призванных «консультировать» политиков, формулировать сложные общественные проблемы, возбуждать интерес общественности к вопросам, доступным лишь компетенции экспертов. Особенный интерес вызывает создание «этических комиссий».[19] Существенно при этом, что в данных комиссиях встречаются не просто разные мнения, но разные компетенции: компетенции граждан, которые в принципе «не посвящены» в специальные вопросы, но обладают – как убедительно показал Апель – полным правом и способностью формировать моральные суждения, и компетенции экспертов, которые хотя и обладают знаниями, но не имеют права представлять «гражданское согласие».
В этической коллизии между «человеком с улицы» и экспертом (а эта проблема особенно интересна для дискурсивной этики) заложено противоречие, имманентно присущее системно сложным и политически эгалитарным обществам. Его углубленному анализу с точки зрения дискурсивной теории посвятил свое внимание немецкий философ К. Риппе. Для формирования у граждан опыта суждения по общественно значимым вопросам недостаточно быть наблюдателем, требуется перспектива участника, или «потребителя».[20] В условиях недостатка компетенции человек склонен реагировать на проблемы экспрессивно-эмоционально, а не рационально. В такой ситуации он дает экспертам возможность легко «обвести его вокруг пальца» посредством морализирующей риторики. Все это проецирует на конкретные проблемные сферы недостатки, присущие системе прямой демократии в целом. Так, этические вопросы эвтаназии было бы так же странно решать голосованием, как политические вопросы о войне.
Эксперты представляют анонимные социальные системы: они инвестировали в изучение вопроса необходимое время и силы, они могут судить о всеобщих взаимосвязях, они обладают знанием уже сформулированных этических позиций. Однако все это не должно «вставать на пути» самостоятельного этического суждения зрелого гражданина в виде «экспертократии», под которой могут скрываться институциональные и групповые интересы, личные предпочтения, концептуальные заблуждения и т.д. Этик-профессионал, отмечает Риппе, является в каком-то смысле «неразрешенной фигурой» для этического дискурса. Риппе приходит к справедливому выводу, что эффективность публичных комиссий связана в решающей мере с участием экспертного знания; этому знанию, однако, должны быть четко указаны границы: профессиональный этик должен информировать и выполнять задачи экспертизы, но воздерживаться от морализирования и вынесения собственного суждения, реального суждения власти.[21]
2. Этическая задача многомерной взаимной интеграции выделяется в сложных современных обществах настолько отчетливо, «что предприятия могут достичь необходимых результатов только тогда, когда они интегрируют мораль как эксплицитную задачу менеджмента в свою организацию».[22] Это побуждает к активной институционализации этико-политического дискурса на уровне учреждений и предприятий.[23] Превращение институциональной кооперации в дополнительный информационный и коммуникационный ресурс лаконично формулирует Й. Виланд: «Конкурентоспособен только тот, кто способен к кооперации. Только тот, кто способен к кооперации, конкурентноспособен».[24] Другой немецкий этик-экономист А. Хабиш в концепции corporative citizenship диагностирует смену парадигм в экономическом поведении и стратегиях коммуникации западных фирм: corporative citizenship подразумевает активную интеграцию экономических субъектов в политическую и социальную жизнь своего общества, идущую много дальше традиционного субсидирования компаниями своего имиджа.[25] Более того, отсутствие активного поиска кооперации и общественной интеграции начинает экономически штрафоваться потерями прибылей.
3. Институтами, непосредственно связанными глобализационными процессами, являются международные неправительственные организации (НПО).
К создателям НПО принадлежат профессионально, финансово и в персональном отношении подготовленные институты с большим опытом международного сотрудничества.[26] Международные неправительственные организации построены в виде охвативших всю планету сетей, благодаря которым они способны перемещать по миру значительные информационные и финансовые ресурсы, наращивать компетентность и генерировать влияние на процессы принятия политических решений.[27] Роль НПО в демократизации международной политики заключается в усилении прозрачности государственной политики посредством просвещения и мобилизации общественности, инициирования независимых экспертиз, дискуссионных форумов, контроля исполнения принятых международных решений и т.д.[28]
Неправительственным организациям принадлежит одна из ведущих ролей в создании «правового порядка международного гражданства», о котором говорит Апель. Они олицетворяют институционализацию общественности, все более осознающей свою планетарную солидарность и ответственность. В нарастающем конфликте между двумя аксиологическими масштабами международной политики – принципом суверенитета и принципом прав человека – НПО являются как раз той силой, в которой принцип прав человека находит своего энергичного защитника.
В ряду активно формирующихся сетей НПО находится и всемирное антиглобалистское движение, которое состоит из множества локальных организаций,[29] включающих религиозные, профсоюзные и фермерские объединения, экологические и правозащитные организации, объединяемые идеологией протеста против становящегося «нового мирового порядка». В пестрой конструкции антиглобалистского движения можно найти отражение всего комплекса проблем и противоречий, вызванных многомерным переструктурированием в ходе процессов глобализации. Если на одном полюсе протеста просматривается сопротивление локальных культур и их архаических элементов, то на другом полюсе (например, экологического движения), напротив, очевиден протест, исходящий из эмансипаторных энергий модерна. Знаменательно, что условием солидаризации антиглобалистского протеста является сама глобализация, а озвучивающаяся участвующими силами критика направлена против «искажений» глобализации: недостаточной прозрачности, закулисного влияния крупных международных корпораций, фактически подменяющих собой легальную власть открытых демократических институтов и т.д. Такая критика дефицитов глобального коммуникативного сообщества является, скорее, формой скрытой апологии глобализации.
Вместе с тем, очевидно отсутствие у антиглобалистов серьезной теоретической платформы, что существенно отличает их от множества других протестных движений. Это влечет, среди прочего, ограничение возможности перевести протест из эмоционально-экспрессивной плоскости в форму аргументативного дискурса. Показательно, что антиглобалистское сознание в значительной мере является фундаменталистским, т.е. сознанием, в котором блокированы основы критической рациональности. Этот протест не является критикой, он является сопротивлением и исходит из глубинных структур архаического, автохтонного сознания. Глобализация становится для экспрессивно-эмоциональных реакций такого сознания удобным ярлыком для символизации всех угроз модерна. Такие критика и протест иррациональны и, как показывают события 11 сентября 2001 г., деструктивны.
4. Политическую коммуникацию эпохи глобализации характеризует всплеск многосторонних межгосударственных отношений.
Глобализация повышает взаимозависимость государств, переплетенность разных сторон жизни, общность стандартов, по которым живут государства. Следствием этого становится углубление дипломатических связей, форм взаимодействия и сотрудничества. Новые коммуникационные возможности не создают в политике такой возможности понижения стоимости трансакций, какую они приносят в экономике, зато политические коммуникации строятся на более долгосрочной базе, чем экономические. Глобализация международной политики сопровождается знаменательной сменой классической парадигмы «равновесия сил», в рамках которой были возможны группирования (альянсы), но в которую заложена конфронтационная модель реагирования на поведение других государств. Ее концептуальная структура едва ли делала возможной конструкцию всеобщей, коллективной солидарности государств планеты. Сегодня внешнеполитическая жизнь не только в значительно большей части определяется общезначимыми правовыми стандартами, охватывающими весь цивилизованный мир, но и отмечена попытками реализации коллективных глобальных проектов, таких как борьба с преступностью и терроризмом (Интерпол), экологические взаимоограничения и т.д. Знаком смены самого характера политических отношений, прежде нацеленных на охранение национальных суверенитета и интересов, а сегодня нацеливающихся на международную интеграцию и кооперацию, служит отказ развитых стан в отношениях между собой от войны и насилия как ключевого средства в межгосударственных отношениях. Без значительного роста доверия глобализация была бы невозможна. Война, которая тысячелетиями сотрясала Западную Европу, как никакой другой континент, стала в ней сегодня немыслимой.[30]
Параллельным глобализации процессом становится регионализация планеты. Соседи, объединенные общими расовыми, национальными, культурными, историческими корнями, сближаются более интенсивно, чем происходит интеграция в мире вообще. В своем новом качестве регионы становятся агентами глобализации. Наиболее характерным примером здесь может служить Европейский Союз, интеграция в котором доходит до создания новой квазигосударственной идентичности. В течении всего лишь половины столетия страны Европы пришли к полной экономической, политической и правовой интеграции, завершившейся созданием единого экономического, политического и правового пространства. Аналогичные процессы происходят в Юго-Восточной Азии (ACEAN), Северной Америке (NAFTA), Южной Америке (MERCOSUR).
Архитектуру глобальных и региональных международных организаций, создаваемых на государственном уровне, определяет несколько комплексов таких союзов – 1) всемирные организации, стремящиеся к принципу равного представительства, такие как ООН; 2) организации, объединяющие страны первого мира (или олицетворяющих их власть), такие как ОЕСД, МВФ, Парижский клуб, клуб 7/8; 3) региональные международные организации, такие как НАТО, АСЕАН, ОПЕК, Исламская конференция, Лига Арабских государств и т.д.; 4) международные неполитические организации, такие как Международный олимпийский комитет, ФИФА, УЕФА. Среди них своим глобальным значением выделяется ООН, в которую входит 189 государств. Другим, столь же ключевым для глобализационных процессов институтом является МВФ и его близнец Мировой Банк. В 90-е гг. эти учреждения, созданные в рамках Бреттон-Вудской системы, получили значение глобального кризисного менеджера мировой экономики (отнюдь не всегда эффективного). Уникальным явлением глобализации является клуб 7/8 ведущих держав мира. В прошлом было трудно представить возможность подобного политического форума на постоянной основе.
Подводя итог, можно видеть, что глобализация является важным условием для перехода к концепции делиберативной политики. Политические интеракции, которые, как и прежде, остаются актами принятия решений и реализации власти, все в большей степени обнародуются и обсуждаются, «проговариваются» (Versprachlichung), обретают природу информации. Решения, которые вырабатываются в современной политической системе, все меньше являются волевыми (принимаемыми вопреки сопротивлению затрагиваемых сторон) и все больше дискурсивными решениями. Дискурсы, которые способствуют рационализации, информированности и росту объемов коммуникации, являются более эффективным инструментом связывания мира воедино, чем «безмолвная» и «овеществленная» (Хабермас) деятельность автономных функциональных систем. Разумеется, ход политической глобализации сопровождается возникновением новых серьезных проблем, которые озвучиваются в современной политико-этической дискуссии.
[1] См. Höffe O., Politische Gerechtigkeit. Grundlegung einer kritischen Philosophie von Recht und Staat. Opladen, 1987. С. 26-28.
[2] Dewey J., The Public and its Problems. Chicago 1954; Cohen J., Deliberation and Democratic Legitimacy. // Hablin A., Pettit B. (Hrsg.), The Good Polity. Oxford, 1989; Rippe K.-P., Ethikkommissionen in der deliberativen Demokratie. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt, 2001; Habermas J., Faktizität und Geltung. Beiträge zur Diskurstheorie des Rechts und des demokratischen Rechtsstaats. Frankfurt a.M., 1998.
[3] Dewey J., The Public and its Problems. Chicago 1954. С. 207.
[4] Rippe K.-P., Ethikkommissionen in der deliberativen Demokratie. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt, 2001. С. 141.
[5] Cohen J., Deliberation and Democratic Legitimacy. // Hablin A., Pettit B. (Hrsg.), The Good Polity. Oxford, 1989. С. 22.
[6] Там же. С. 22-30.
[7] Habermas J., Faktizität und Geltung. Frankfurt a.M., 1998.
[8] Хабермас призывает освободиться в понимании предмета политики как от субстантивистских подходов, так и от традиций философии сознания. С этой целью он цитирует Р. Даля: «Наши общие блага – блага и интересы, которые мы делим с другими – редко состоят из специфических объектов, действий и отношений; обычно они состоят из практик, мероприятий, институтов и процессов, которые не поддерживают, опять же в традиционных терминах, благосостояние нас или «каждого», но делают приемлемыми практики, мероприятия и т.д.». Dahl R.A., Democarcy and its Critics. New Haven, 1989. С. 307.
[9] «Дискусивно-теоретическая форма прочтения демократии примыкает к социально-научному дистанцированному рассмотрению, для которого политическая система не есть ни вершина, ни центр или обусловливающая структуру модель общества, но лишь одна система действия рядом с другими. Так как она принимает на себя вид аварийной затычки проблем, угрожающих интеграции общества, политика должна уметь коммуницировать через медиум права со всеми другими легитимно упорядоченными областями действия, как бы они ни были структурированы и управляемы.» Habermas J., Faktizität und Geltung. С. 366, 387.
[10] Там же. С. 389.
[11] Там же. С. 350.
[12] Там же. С. 359.
[13] Там же. С. 360.
[14] Там же. С. 359.
[15] Роль публичности преувеличивает, например, Ульрих Бек. В книге «Открытие политического» он анонсирует «век политического», который связан с массовым движением общественности в политику. Политика перестает быть делом элит, а становится новым измерением публичности, функцией гражданского общества. В этой концепции предполагается именно переход властных ресурсов в распоряжение общественности и известная дисквалификация традиционных политических институтов. Общественная кооперация и коммуникация становится коммуникацией политической власти. Хабермас устраняется от такого утопического видения политики. Демократическая партиципация никогда не взламывает у него контуры и формы автономной политической системы. См. Beck U. Die Erfindung des Politischen. Zu einer Theorie reflexiver Modernisierung. Baden-Baden, 1993.
[16] Habermas J., Faktizität und Geltung. Frankfurt a.M., 1998. С. 366.
[17] Делиберативная политика вызвана к жизни стремительным ростом социальной дезинтеграции в сложных обществах, неэффективностью традиционных механизмов социальной интеграции и компенсирующих их политических институтов. Чтобы обеспечить политическую компенсацию, политикой должно заниматься само гражданское общество.
[18] Ср. Koch L., Zahle H., Ethik für das Volk. Dänemarks Ethischer Rat und sein Ort in der Bürgergesellschaft. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt a.M., 2000. С. 117 .
[19] К. Риппе обращает внимание на общесистемные последствия подобной деятельности: «Благодаря тому, что дискурс об этических конфликтах в медицине институционализируется в определенных собраниях, это может содействовать рационализации общественного и политического дискурса». Подобные мобильные и свободно создаваемые этические комиссии важны в двух случаях: 1) они обсуждают и формулируют ответы на новые вопросы, мнение о которых в обществе пока не сформировалось (например, вопросы биоэтики); 2) они стремятся прийти к консенсусу в вопросах, относительно которых в обществе царит полное несогласие (например, проблема абортов). Rippe K.-P., Ethikkommisionen in der deliberativen Demokratie. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt a.M., 2000. С. 154.
[20] Риппе апеллирует к А.Токвиллю, который видел в американской модели «суда присяжных» прекрасную школу социального и правового опыта. Но уже в вопросах уголовного права, которое мало знакомо обычному гражданину, заканчивается область его этической компетенции и начинается пространство, в котором на первое место выступает компетенция эксперта, судьи.
[21] Там же. С. 161-162.
[22] Wieland J., Globale Wirtschaftsethik. Steuerung und Legitimität von Kooperation in der Weltökonomie. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt a.M., 2000. С. 383.
[23] Одна из таких форм – возникновение «подразделений этики» в ряде крупных западных предприятий, призванных обслуживать функции внешней и внтренней кооперации. См. Назарчук А.В., Бизнес-этика в жизни современной корпорации // Христианские начала экономической этики. М., 2001. С. 107.
[24] Wieland J., Globale Wirtschaftethik. Steuerung und Legitimität von Kooperation in der Weltökonomie. // Kettner M. (Hrsg.), Angewandte Ethik als Politikum. Frankfurt a.M., 2000. С. 366.
[25] Социальные инициативы предприятий, приносящие социальный капитал, становятся необходимым условием взаимного процветания (win-win ситуации) экономики и общества, а попытки уклониться от этой коммуникации оборачиваются потерями прибыли. Так, различные ТНК практикуют систематическую финансовую поддержку различных культурных инициатив и институтов, работают над созданием нового социального пространства в странах, в которых они оказывается. Это не противоречит и другой практике – приспосабливаться к национальным культурам, в том числе используя «традиции» коррупции и полного пренебрежения этическими стандартами. Финансовая поддержка неправительственных организаций в таких случаях используется для того, чтобы сделать их зависимыми. См. Anhelm F., Stiftungen und NGO´s als Architekten des Wandels. Wertekonflikte und Kooperationen über Ländergrenzen hinweg. Rehburg, 1999. С. 99-104.
[26] Неправительственные организации, которых насчитывается сегодня в мире свыше 5000, возникают, как правило, в ответ на глобальные проблемы, не решаемые в рамках отдельных регионов. Так, медицинские организации «Красный крест», «Врачи без границ», правозащитные организации «Международная амнистия» (Amnesty International), «Международное общество за права человека», «Наблюдатели прав человека» (Human Rights Watch) и др. получают возможность протянуть руку неофициальной помощи там, где возведены непреодолимые политические границы. Экологические организации (Гринпис, «Друзья земли» и др.) превратили морально чувствительные меньшинства каждой страны в общемировую силу, способную задуматься политиков о глобальной ответственности. См. Woyke W. (Hrsg.), Handwörterbuch Internationale Politik. Bonn, 2000. С. 193; Roman Herzog, «Für eine globale Verantwortungsgesellschaft». // Frankfurter Allgemeine Zeitung, 29.01.1999.
[27] Примеры успеха неправительственных организаций – Базельская конвенция об отходах отравляющих веществ, запрещение использования кислотных удобрений на море, мораторий на наземные атомные испытания и т.д. (Зачатки этого можно видеть уже в международном революционном движении начала XX в.)
[28] Роль НПО подчеркнул бывший генеральный секретарь ООН Бутрос Гали, назвав неправительственные организации «основополагающей формой близкой к людям репрезентации»: они являются «гарантией для политической легитимации в том числе Объединенных наций». Цит. по Schmidt H., Take I., Demokratischer und besser? Der Beitrag der Nichtregierungsorganisationen zur Demokratisierung internationaler Politik und zur Lösung globaler Probleme. // Aus Politik und Zeitgeschichte, 17. Oktober 1997. С. 15.
[29] Местом рождения этого движения считается город Сиэтл (США). Наиболее заметные из общественных организаций, представляющих антиглобалистское движение: Институт устойчивого развития (Индия), Международный форум по глобализации, Транснациональный институт, Фокус глобального Юга, Институт по политике продовольствия и развития, Международное общество экологии и культуры, объединение "Третий мир" (Женева), Конфедерация европейских земледельцев, религиозная организация «Юбилей 2000» и т.д. См. Видеман В., Пражская осень-2000. // НГ-Религии, 19 (66), 11 октября 2000 г.
[30] Следует принципиально отличать от войны военные действия, которые велись в Югославии, Ираке, Афганистане и других кризисных точках от войны. В этих случаях речь идет о военных операциях устрашающего характера, в той или иной мере санкционированных всем мировым сообществом. В них не объявляется война и не ставятся завоевательные цели.