В) Соотношение морали, права и политики

 

Для всякой социально-политической концепции важно теоретическое разделение областей морали, права и политики. Дискурсивная этика в первую очередь относится к концепциям социально-политического действия и принятия решений. Апель признавал, что ее основная интенция направлена на опосредование этической мотивации и политической этики ответственности. Неудивительно поэтому, что почти не тематизированное в ней разделение между моралью, с одной стороны, и правом и политикой, с другой, становится серьезной теоретической проблемой.[29]  Так, О. Хёффе прямо утверждает, «что проблема оправдания правового принуждения в дискусивной этике не может быть поставлена».[30] Дискурсивная этика, ориентирующаяся на «принуждение лучшего аргумента» и на процедуры всеобщего признания, может, правда, установить методы, которые необходимы для проверки легитимности норм, однако она не способна определить, имеются ли среди легитимных норм такие, исполнение которых требует силового принуждения. Обоснование насилия, политического господства и, следовательно, государственного устройства, упрекает Хёффе, не может быть достигнуто из внутренней перспективы дискурсивной этики.[31]

В статье «Дискурсивная этика перед лицом проблематики права и политики: Могут ли различия в рациональности между моральностью, правом и политикой быть в дискурсивной этике нормативно-рационально оправданы?»[32] Апель вынужден ответить на провокативные суждения Хёффе. Разделение этики на две части позволяет, на его взгляд, без большого труда произвести необходимое самоограничение дискурсивного принципа в пользу признания легитимности правового принуждения и даже насилия.

Коммуникация предполагает не только «принуждение без насилия», но и ограничения прагматического и структурного характера. Дискуссия «конечна» уже в том, что практически никогда не может «принять» в себя всех заинтересованных и должна завершаться волевым решением. Осуществляемая в условиях ограничений во времени, пространстве, количестве участников и т.д. дискуссия не может протекать без направляющего ее модератора, которому предоставлены определенные правовые и властные полномочия. Но эти полномочия даются с целью достижения возможно высокой степени свободной от принуждения коммуникации. Задача модератора заключается как в освобождении дискурса от неизбежных искажений и помех коммуникации, так и в выполнении функций незаинтересованного наблюдателя («третейского судьи») – в подтверждении прагматической значимости результатов аргументации.

Сказанное верно и по отношению тому, что составляет всю совокупность практических дискурсов жизненного мира. Вытекающая из части Б задача создания предпосылок для реального осуществления дискурсов предполагает не только возможность, но в иных случаях и долг применения насилия в этих целях. «В стратегически искаженных ситуациях интеракции и коммуникации может быть морально предписано применять открытое или скрытое насилие (например, обман) в качестве «насилия против насилия» и «стратегии против стратегии» (Anti-Gewalt-Gewaltausübung, Strategiekonterstrategie).[33] Если стратегические действия ведут к тому, чтобы уменьшить в целом вес стратегических действий в коммуникативном сообществе и в конечном счете приблизить возможность реализации неограниченного коммуникативного сообщества, то применяющий насилие может опираться на контрафактически предполагаемое согласие неограниченного коммуникативного сообщества на эти действия.

Этим, однако, еще не показаны различия в специфике формы легитимации правовых и моральных норм. Право помещается между моралью и политикой на том основании, что его близость к политике предполагает – в качестве позитивного права – отделение от морали, а благодаря близости к морали право отделяется от политики. В целом Апель принимает кантовское различение между «моральностью» и «легальностью»: государству не следует требовать от индивида «действовать исходя из чувства долга», но только согласно с общезначимыми законами, в которых уже как возможность предполагается государственное принуждение. Вместе с тем, право и мораль не могут быть разведены до такой степени, чтобы на одном праве было возможно, по мысли Канта, «основать государство чертей, если только они имеют разум». Правовое государство всегда уже предполагает в гражданах «понимание справедливости» (Ролс), которое должно быть дополнительно – пусть даже посредством принуждения – мотивировано.[34] «Нормативное значение и возможная реализуемость права покоится как на возможном – т.е. способном быть морально обоснованным – признании правовых норм, так и на связанном с ними принуждении».[35]

Этическое происхождение правовых норм позволяет Апелю предложить весьма интересную концепцию этического смысла правового государства. Монополизированное государством, но общественно санкционированное насилие принимает на себя задачу «насилия против насилия» и, тем самым, освобождает от этой задачи индивида.[36] Государство самостоятельно выполняет – в духе двухступенной политической этики ответственности – задачу опосредования свободного от принуждения дискурсивного принципа (часть А дискурсивной этики) и связанного с принуждением применения (часть Б дискурсивной этики). Тем самым, оно впервые делает возможным, чтобы гражданин мог без дальнейшего риска позволить себе поступать морально.

«Морально релевантное достижение правового государства лежит не только, как допускал Гоббс, в достижении мира, т.е. в защите тела и жизни, но сверх того в том, что с индивида в значительной степени снимается политическая необходимость ответственного опосредования консенсуально-морального и стратегического поведения… Это значит: правовое государство конституирует себя в известной степени между моралью и политикой как ответственное опосредование обеих областей».[37]

Апель подчеркивает, что этическая природа государства исчезает как раз тогда, когда оно забывает о своих границах и, охватывая все области общественной жизни, становится проводником «государственной морали». В автономных социальных системах должны сохраняться как системная рациональность, так и моральный риск и долг индивида самостоятельно опосредовать морально-консенсуальное и стратегическое поведение. «В отличие от бюрократически-социалистического государства либеральное правовое государство освобождает само себя от монополизации стратегического действия в областях рыночно-экономической конкуренции».[38] Ввиду узких границ компетенции правового государства для индивида, и, в особенности, для общественности остается актуальной задача ответственной планетарной макроэтики и в ее рамках – задача «институционализации правового порядка мирового гражданства» (wertbürgerliche Rechtsordnung).