Г) Изменения на рынке труда
Не менее серьезной проблемой, чем нестабильность финансовых рынков, является проблема занятости. Специфика соотношения труда и капитала в процессах глобализации возникает вследствие того, что мобильность труда значительно уступает мобильности капитала, и в этом разрыве экономисты видят серьезный источник рисков. Но наибольшую обеспокоенность западных экономистов вызывает вымывание рабочих мест в страны третьего мира. Хотя эта величина все еще незначительна, она достаточна для того, чтобы спровоцировать глубокие структурные изменения на рынке труда.
Тщательное и углубленное исследование этого вопроса предпринял американский ученый Д. Родрик. Он делает вывод, что наиболее заметным следствием глобализации является тенденция возрастания «бонуса квалификации» и стремительного падения оплаты низкоквалифицированной рабочей силы в развитых странах.
Д. Родрик связывает причины этих изменений с фактором роста торговли с развивающимися странами. Решающим при этом является не непосредственный перенос рабочих мест, массовая миграция из развивающихся стран в развитые, падение спроса на рабочую силу, а изменение эластичности спроса и предложения на рынке труда в развитых странах. Спрос на производительный фактор (например, рабочую силу) становится эластичнее, если другие факторы (например, капитал) могут легче реагировать на изменения экономической среды (например, посредством перемещения за границу). Масштаб открытости, таким образом, связан не с объемом международных торговли или инвестиций, а с легкостью, с которой может происходить перемещение капиталов (и инвестиций).[34] Как известно, торговля между схожими по уровню развития странами не меняет структуры рынка и позволяет взаимовыгодно реализовывать сравнительные ценовые преимущества разных стран: стоимость рабочей силы в них примерно равна. Ситуация меняется, если в торговле участвуют страны, находящиеся на разных стадиях развития. У капитала появляется возможность выбора более дешевой рабочей силы и сама ситуация выбора меняет уровень цен. В этом заключается аргумент, именуемый в экономике race-to-the-bottom, согласно которому рабочие на Севере должны принимать стандарты (которые являются достаточно низкими), чтобы удержать капитал от стремления на Юг. «Чем выше эластичность спроса на рабочую силу, тем выше затраты, которые рабочие должны нести самостоятельно», – считает автор.[35] Это относится, однако, только к низкоквалифицированной рабочей силе, имеющейся в избытке в развивающихся странах. Если правительство и профсоюзы оказывают этому процессу сопротивление, удерживая уровень минимальных зарплат, как происходит в Европе, платой за это становится высокая безработица и отток капиталов.
Глобализация, даже без учета реальных хозяйственных отношений между странами, кардинальным образом меняет характер спроса на всех рынках.[36] Экономика начинает реагировать на изменения, которые происходят в самом отдаленном уголке земли. «Пространство игры сравнительных ценовых преимуществ… сузилось: какое-либо небольшое изменение цен где-либо может отныне быть для нашей конкурентноспособности смертельным», – резюмирует Багвати.[37]
Феномен всеобщей чувствительности рынков представляет собою наглядный пример изменения институциональной структуры вследствие становления коммуникативного общества, в котором все обретает способность сообщаться со всем. Тем самым разрушаются традиционные каналы коммуникации, которые образуют границы институтов и устойчивые формы общества. Компенсировать утрату традиционных границ должно возведение новых институциональных границ, создаваемых в ходе ориентированных на консенсус дискурсов. Однако глобализация подрывает в какой-то степени почву социального партнерства, на которой до сих пор осуществлялись институциональные дискурсы.
Западные экономисты и политики остро реагируют на феномен возрастания образовательного бонуса: никакое, даже самое развитое общество, не может состоять из одних менеджеров и врачей.[38] Разрыв между высокооплачиваемым и низкооплачиваемым трудом ведет к социальным противоречиям и вообще ставит под вопрос построенную с такими усилиями систему социального государства. Глобализация, в частности, становится фактором, который меняет историческое соотношение сил между профсоюзами и предпринимателями. «В той мере, в какой зарплаты устанавливаются путем переговоров между рабочими и работодателями, рост степени заменяемости рабочих ведет к тому, что к ним переходит все более низкая часть предпринимательской прибыли. Это ведет к значительному ослаблению профсоюзов», – констатирует Родрик.[39]
Он делает вывод, что все прочие виды политического реагирования – снижение налогообложения, государственные инвестиции в образование и инфраструктуру, понижение пенсий, снижение расходов на социальную систему – являются сегодня лишь видами компенсации капиталу от потерь, на которые тот идет, отказываясь от перемещения заграницу. Какими бы ни были эти действия, все они имеют одну суть – возвращают капиталу его расходы на (более дорогой) труд и снимают с него социальный балласт. Концепция социального государства оказывается, таким образом, в серьезнейшем кризисе. Ситуация обостряется еще и потому, что глобализация и открытость стран, вопреки утверждениям о снижении уровня их бюрократизации, по наблюдениям Родрика, приводит к более высоким правительственным расходам и росту бюрократии. Это связано во многом с повышением внешних рисков экономик и усложнением степени управляемости в открытых системах.[40]
Как известно, социальное государство западноевропейских стран является исторической формой пакта о социальном партнерстве, благодаря которому эти страны смогли погасить в свое время революционное пламя классового конфликта в Европе. Это была одна из первых форм, в которых консенсуально-коммуникативная рациональность проявила свою силу и эффективность при оформлении социально-институциональных оснований общества. Ослабление или даже демонтаж социального государства, к чему призывают неолибералы, влечет за собой пересмотр «социального контракта», а следовательно – возвращение на зыбкую почву под вулканом социального конфликта. Неотрегулированность рынка труда чревата такими конфликтами.
Глобализация поставила, однако, и другой вопрос. Универсализация культурно-правовых стандартов делает очевидным для стран, не входящих в первый мир, то, что им не всегда было очевидно: отсутствие такого социального контракта у них. Государство в этом случае не является требуемой принципами дискурсивной этики res publica. В лучшем случае оно основывается на «договоре элит», который, как убежден Апель, имеет большие шансы стать сговором. Этика планетарной ответственности требует изменить взгляд на социальное государство как «национальное благо». В социальном контракте нуждается все человечество, и задачей глобальной политики становится распространение и укрепление элементов социального государства там, где оно сегодня отсутствует. Исходя из очерченного в дискурсивной этики принципа международной справедливости, развитые страны должны «делиться» таким благом, как социально ориентированные государство и рынок, пусть не в форме «перераспределения» этого блага, а в форме целенаправленных усилий на создание порядка мирового гражданского порядка.[41]
Принципы дискурсивной этики требуют изменений реальных институциональных условий, вызванных несовершенством реального коммуникативного общества. В экономике это предполагает установление честного порядка для рыночной конкуренции, в котором бы компенсировались исторические, культурные, политические и прочие конкурентные преимущества развитых стран, имеющие «позиционный» характер, т.е. обусловленные более выгодной позицией в институциональной структуре реального коммуникативного сообщества. Необходимость универсальных стандартов предполагает, на наш взгляд, гораздо более глубокие международную интеграцию и выравнивание условий, чем те, на которые готовы сегодня развитые страны.[42]
* * *
Общественные дискурсы проходят по границам системных проблем. Они возникают в силу того, что решения, которые должны быть найдены, должны не просто «решать проблему», они должны удовлетворять заинтересованные стороны. Экономические проблемы, как никакие другие, свидетельствуют о необходимости дискуссии и взаимного диалога. Рассмотренные примеры наиболее острых экономических проблем, которые несет с собой глобализация, показывают, сколь актуальна сегодня задача активного осмысления и, при необходимости, вмешательства разума в естественный ход событий. Дискуссия вокруг них ясно показывает, как необходимы усилия по обретению перспективы планетарной ответственности человечества, исходя из которой становящийся новый экономический порядок должен приобретать черты справедливого миропорядка. Попытки «перетянуть канат в свою сторону» столь же безнадежны, сколь и неэффективны. В дискуссии, в которой заметно доминируют интеллектуалы первого мира, как правило, обсуждаются выгоды и потери этой стороны. И сама дискуссия нередко становится инструментом мобилизации западной общественности для дальнейшего продавливания интересов «Севера», т.е. приобретает стратегический характер. Концептуальное требование дискурсивной этики заключается в том, чтобы опознавать взаимные стратегические интересы и достигать в дискуссиях равного представительства всех сторон.
Это объясняет высокий интерес, который дискурсивная этика вызвала у интеллектуалов третьего мира. Ставя вопрос, «не является ли она только игрой, которую могут себе позволить только философы первого мира и которая остается для философов третьего мира иррелевантной, не является ли она частью господствующей Североатлантической системы власти»,[43] Е. Аренс подвергает подход дискурсивной этики с этой точки зрения тщательному анализу, который приводит ее к выводу, что «дискурсивная этика и политически релевантна, и представляет собой стимулирующий вклад в диалог между европейским мышлением и философией освобождения».[44]
Дискурсивная этика учит отстаивать интересы, ориентируя на всеобщее согласие в рамках коммуникативного сообщества и создание наиболее гармоничной институциональной среды для существования коммуникативного сообщества. С этой точки зрения задача этики глобализации заключается в том, чтобы опознавать угрозы и не допускать такого развития событий, по которому выигрывает одна сторона и проигрывает другая.
Вместе с тем, формулируя названные императивы, дискурсивная теория демонстрирует некоторую идеалистичность и ограниченность теоретических средств для анализа множества практических аспектов, необходимых для социальной теории. Средствами трансцендентальной прагматики можно исследовать и вообще принимать во внимание лишь нормативное поле практики коммуникации в социуме. Принцип дополнительности Апеля говорит о том, что системные закономерности заявляются им – в гораздо более выраженной, чем у Хабермаса, форме, – как внешние для дискурсивной теории. Они ограничивают дискурсивный принцип, но не могут быть интегрированы в дискурсивную теорию и стать частью ее анализа. Соответственно, часть Б в иерархической архитектуре апелевской теории, в отличие от единого тела, которое дискурсивная теория получает у Хабермаса, носит эклектический характер и, по сути, адаптирует результаты, получаемые в социальной теории, к установкам дискурсивной этики.
Сказанное проявляется при анализе процессов глобализации, в частности, в том, что исходя из принципов дискурсивной теории, невозможно оценить, в какой мере объективные, материальные, ресурсные ограничения, накладываемые на коммуникативный принцип, препятствуют становлению идеального коммуникативного сообщества. Постулаты дискурсивной этики утверждают, что достижение совершенного коммуникативного общества, в котором бы был реализован применительно к планетарным масштабам сформулированный выше принцип международной справедливости, принципиально возможно, хотя и не реально. Практический анализ глобализирующейся экономики наглядно показывает, что ограничение уровня развития технологии и ресурсной базы человечества едва ли позволяет сделать подобный вывод. Тот факт, что потребление человечества распределено между странами первого и третьего мира в пропорции 80% : 20% (при том, что распределение населения обратное), говорит о существовании вопиющей несправедливости распределения ресурсов с точки зрения идеалов коммуникативного сообщества. Этот идеальный принцип формулирует одновременно требование – не более, чем в статусе регулятивной идеи, – стремления к равному распределению ресурсов. С исторической точки зрения, однако, очевидно, что эта цель полностью утопична. Экологические пределы ресурсной базы не позволяют увеличить ее до достижения паритета, если реализовывать модель Ролса, которая допускает взаимный рост с опережающим развитием «ущербной» стороны. Институциональная структура современного мирового порядка, ориентированная на стабилизацию существующего положения, исключает и возможность масштабного перераспределения ресурсов в масштабах планеты, к которому в той или иной мере склонны теории лево-радикального толка.
Глобализация, совершающаяся на основе технологических достижений Запада, естественно, преследует его интересы. Это очевидно для самих западных ученых, например, С. Хантингтона: «Запад пытается и будет в дальнейшем пытаться утвердить свою властную позицию и защищать свои интересы тем, что он определяет эти интересы как интересы «мирового сообщества»».[45] Если относительно «конвенциональных» ресурсов соотношение составляет 80/20, то в отношении информационных и коммуникационных ресурсов «цифровое неравенство» достигает пропорции 90/10. У развивающихся стран почти нет шансов взрастить транснациональные корпорации, завоевать для своих капиталов (которых у них, кстати, на сегодня нет) внешние рынки (если только не иметь ввиду отток теневых капиталов), увеличить свою долю в мировой торговле. Ускорение гонки экономического роста лишь более отчетливо смещает их на аутсайдерские позиции. Выигрыш стран третьего мира может быть только пассивным – как случайное следствие, сопутствующее выигрышу или проигрышу стран – актеров глобализации. Перенося сказанное на принцип «дополнительности», который утверждает, что реальный социум должен развиваться в направлении идеального коммуникативного сообщества, можно регистрировать парадокс, который не был замечен самим Апелем: в ходе процессов глобализации действительно происходит укрепление начал реального коммуникативного сообщества как единого всемирного организма, стремящегося приблизиться к идеальному коммуникативному сообществу. Реальный социум, однако, демонстрирует такое направление развития институтов, которое только углубляет существующие перекосы в коммуникации.
Человечество может все более плотно опутываться сетями коммуникации и доставлять коммуникативные возможности выражения мнения и требований всех заинтересованных. Этим, однако, еще не формируются механизмы и возможности, позволяющие удовлетворить интересы и требования всех заинтересованных. Развитие реального коммуникативного сообщества может никак не сопрягаться с возможностью развития «общества благосостояния», что, тем не менее, заложено в логике дискурсивной этики. Другими словами, расширяя способы заявления о своих интересах, развивающиеся страны не приобретают путей удовлетворения этих интересов. Данный разрыв имеет случайно-исторический характер, он может возникать лишь вследствие различного темпа развития разных элементов реального коммуникативного сообщества, исторически случайной асимметрии в его структуре и т.д. Эти асимметрии могут быть, однако, устойчивы, и воспроизводиться на институциональном уровне. Подчинение стратегически-системной рациональности началам рациональности коммуникативной в дискурсивной теории не является законом, а лишь императивом для практического (этического) разума.
Глобализация, преодолевая дефициты реального коммуникативного сообщества в одних отношениях, создает их в других. Дискурсивная этика призывает изменить складывающиеся негативные тенденции в глобальной экономике, она побуждает «периферийные страны» активно осмысливать ситуацию, заявлять и отстаивать свои интересы политическим путем.
[1] Вот как описывает главную характеристику постиндустриального общества Д. Белл: «Постиндустриальное общество основано на услугах… Главное значение имеют уже не мускульная сила и не энергия, а информация… Если индустриальное общество определяется через количество товаров, обозначающее уровень жизни, то постиндустриальное общество определеяется качеством жизни, измеряемым услугами и различными удобствами – здравоохранением, образованием, отдыхом и культурой, - которые становятся желанными и доступными для каждого». Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М., 1999. С. 171.
[2] Franzmeyer F., Welthandel und internationale Arbeitsteilung. // Faulenbach J. (Hrsg.), Globalisierung. Serie Informationen zur politischen Bildung. Bd. 263, Bonn, 1999. С. 11.
[3] Тем самым, благодаря глобализации становится возможным обходить национальное антимонопольное законодательство, которое имело целью предотвратить мировые кризисы, подобные Великой депрессии 1929 - 1933 г. Так, английская корпорация Vodafone, контролируя телекоммуникации сразу в нескольких странах Европы, «укладывается» в требования антимонопольного законодательства этих стран и Европейского Союза. Аналогичен пример Microsoft.
[4] Наиболее показательно эта тенденция проявляется в феномене крупных слияний 1998-2000 гг.: Daimler Benz слился с Crysler, AOL с Time Warner, Vodafon (Великобритания) с Airtreck (США) и Mannesman (ФРГ) и др.
[5] Импульс протеста, исходящий от этих слоев, задает основной тон в антиглобалистском движении. Чтобы наглядно представить серьезность этих угроз, достаточно привести в пример развитие крупной розничной торговли супермаркетов и торговых домов. На глазах бледнеют витрины центров западноевропейских городов: покупательский поток перетекает в крупные торговые центры, приводя к массовому разорению владельцев мелких магазинов. Подобное происходит во всех отраслях экономики, включая сферу традиционных услуг. Разорение множества мелких производителей накладывает существенные ограничения на концепцию преимущественного развития третичного сектора как основополагающей экономической тенденции современности. С 70-х гг. процентная величина занятых в этом секторе практически не меняется, хотя при этом в нем происходят существенные качественные изменения.
[6] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 283.
[7] Авторы популярного бестселлера о глобализации «Западня глобализации» Г.-П. Мартин и Х. Шуман выражают этот факт «концепцией 20:80»: «В следующем столетии для функционирования мировой экономики будет достаточно 20 % населения. … Эти 20 процентов в какой бы то ни было стране будут активно участвовать в жизни общества, зарабатывать и потреблять… У тех 80 процентов, которые останутся не у дел, будут колоссальные проблемы». Мартин Г.-П., Шуманн Х., Западня глобализации: Атака на процветание и демократию. М., 2001. С. 20-21.
[8] Моисеев Н.Н., Расставание с простотой. М., 1998. С. 151.
[9] См. Hirsch P., Thompson G., Globalisierung? Internationale Wirtschaftsbeziehungen, Nationalökonomien und die Formierung von Handelsblöken.// Beck U., Politik der Globalisierung. С. 100. Хирш обращает внимание на то, что рост торговли не следует связывать с увеличением прямых инвестиций и переносом производств в другие страны. Он ссылается на результаты исследования японской инвестиционной политики (Williams, 1992): «В сравнение с ростом японской внешней торговли рост прямых инвестиций низок. Более того, это не более эффективно и прибыльно, чем производство в самой стране. Успешные индустриальные страны (т.е. Германия и Япония) очень сдержаны в перемещении своих инвестиций и созданию центральных производственных единиц вне границ страны; большая часть производственной цепочки находится в стране».
[10] Bairoch P., Kozul-Wight R., Globalization Myths. Some Historical Reflections on Integration, Industrialization, and Growth in the World Economy. // United Nations. Conference on Trade and Development. Discussion Papers No. 113, March 1996; Garret G., Global Markets and National Politics: Collision Course or Virtuoes Circle? // International Organisation. Vol. 52, N. 4, 1998. C. 788.
[11] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 53.
[12] Senghaas D (H.g.), Peripherer Kapitalismus. Frankfurt a.M., 1974; Senghaas D. (Hrsg.), Kapitalistische Weltökonomie. Frankfurt a.M., 1979; Frank A.G., Fuentes-Frank M., Unterentwicklung der Entwicklung. Köln, 1990.
[13] Hinkelammert F., Globalisierung und Ausschluß aus lateinamerikanischer Sicht. // Fornet-Betancourt R. (Hrsg.), Armut im Spannungsfeld zwischen Globalisierung und dem Recht auf eigene Kultur. Frankfurt a.M., 1998. С. 96.
[14] Там же. С. 98.
[15] Там же. С. 98.
[16] Там же. С. 99.
[17] Источник: UNSTAD: Handbook of International Trade and Development Statistics, 1993.
[18] Экономический параметр terms of trade обозначает соотношение между экспортными и импортными ценами (точнее, между индексами этих цен). В случае с развивающимися странами – это отношение между ценами экспортированных ресурсов и импортированных готовых продуктов. Этот показатель отражает, в какой мере количество импортированных товаров, которые обмениваются на определенное количество экспортированных товаров, в определенном временном пространстве прибавляется или убывает. См. Nuscheler F., Lern- und Arbeitsbuch Entwicklungspolitik. Bonn, 1996. С. 271.
[19] Schmidt A., Ungleicher Tausch. Hamburg, 1982. С. 117
[20] Nuscheler F., Lern- und Arbeitsbuch Entwicklungspolitik. Bonn, 1996. С. 275.
[21] Г.Рёзнер отмечает амбивалентный характер принципа свободной торговли, которая может подорвать экономику, если в ней до момента ее открытия внешнему миру не было создано конкурентноспособных товаров: «Постулат свободной международной торговли служит практически оружием сохранения превосходства западных индустриальных наций. Этим путем устоявшимся индустриальным странам было достаточно легко удерживать свое технологическое превосходство в «соревновании между зайцем и ежом» с догоняющими странами». Rösner H., Globalisierung als Herausforderung für den Sozialstaat. // Mensen B. (Hrsg.), Globalisierung. St. Augustin, 1998. С. 37.
[22] Благодаря этому страны, прежде ничем не отличавшиеся от других, такие, как Кувейт или Арабские Эмираты, вышли в лидеры по среднедушевому доходу. Другим, - таким как ЮАР, Мексика, Венесуэла, некоторым арабским странам, России, Азербайджану – это помогает держаться на плаву. Страны, у которых нет никаких сырьевых ресурсов, как например Эфиопия, Никарагуа и др., часто представляют собой очень печальное зрелище.
[23] Примером этого может служить мировой нефтяной кризис 1982. Легко предположить, что в случае промышленного роста стран-обладателей ресурсов, они будут удовлетворять в первую очередь потребности внутреннего спроса.
[24] На наш взгляд, лишь в единичных случаях таких стран, как Корея, Норвегия и др., эти ресурсы были эффективно использованы для создания «стартового капитала» и эффективного индустриального развития. Opitz P., Auf den Spuren der Tiger. Entwicklungsprozesse in der asiatisch-pazifistischen Region. München, 1997. С. 107.
[25] Андрей Илларионов - «Российский синдром ‘Голландской болезни’». Материалы Международной конференции «Посткоммунистическая Россия в контексте мирового социально- экономического развития». Москва, 2000. http://www.iet.ru/confer/dec1_00/agenda_ru.htm
[26] Krueger Anne (ed.), The WTO as an International Organization. Chicago, 1998.
[27] О преимуществах торговли с другими странами и действии торгового мультипликатора знали издавна. Однако использовали это знание по-разному. Концепция меркантилизма учила тому, чтобы стимулировать экспорт и препятствовать импорту. В результате в течение веков был создан заслон развитию торговли. Лишь во второй половине ХХ в. вместе с кризисом кейнсианских концепций стало преодолеваться протекционистское сознание государств и приходить понимание того, что меньший протекционизм в отношении собственных товаров открывает более широкие пути к чужим рынкам.
[28] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 173-185.
[29] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 169. Обратная тенденция наметилась лишь с начала 2000 г.
[30] Наиболее серьезные региональные кризисы последнего десятилетия: Мексика 1995, Юго-Восточная Азия 1997, Россия 1998, Бразилия 1999, Аргентина 2001-2002.
[31] Welymüller R., Zu den Folgen der Globalisierung für die nationalen Güter-, Finanz- und Arbeitsmärkte. // Aus der Politik und Zeitgeschichte. 8. August, 1997.
[32] Дембински П., Этические факторы финансовой деятельности. // Христианские начала экономической этики. М., 2001. С. 165
[33] Там же. С. 170.
[34] См. Rodrik D., Grenzen der Globalisierung. Ökonomische Integration und soziale Desintegraton. Frankfurt/N.Y., 2000. С. 26.
[35] Там же. С. 28.
[36] Родрик считает, что возрастание международной конкуренции имеет общесистемный позитивный эффект, если она остается «честной», т.е. совершается в равных условиях и с соблюдением законности. В развивающихся странах эффект «низких зарплат» связан во многом с процветанием «теневой экономики», использованием детского труда, несоблюдением трудового законодательства, полным отсутствием экологических ограничений. Конкурируют при этом уже не просто работники разных стран, но дорогие социальные государства с государствами, в которых, как в государствах СНГ, на социальные расходы уходит ничтожная часть ВВП. Перенося производство в страны с господством теневой экономики, западные работодатели волей или неволей субсидируют такую порочную экономику и расшатывают основы «честной» экономики и конкуренции. На эти аргументы можно возразить, что перенос рабочих мест не является «игрой с нулевой суммой». Во-первых, прибыль с капитала западные предприниматели оставляют в своем распоряжении и, соответственно, в распоряжении собственных обществ. Инвестируя капиталы в развивающиеся страны, развитые страны не только потенциально увеличивают богатства своих обществ, но и направляют тем самым средства на санирование общемировой экономики.
[37] Bhagwati Jagdish N., Free Traders and Free Immigrationists: Strangers or Friends? Working Paper Nr. 20, New York, Russell Sage Foundation 1996, С. 14.
[38] В качестве подобного курьеза можно рассматривать Кувейт, в котором жители становятся по рождению (высокооплачиваемыми) чиновниками (каждый пятнадцатый житель страны является миллионером). См. Беленькая М., Страна без проблем. // Дипкурьер-НГ. 5.04. 2001.
[39] Он отмечает, что в числе пострадавших, в особенности, числятся рабочие с более высоким возрастом, а также работники узкоспециальных профессий, которые не могут быстро переквалифицироваться в соответствии с возрастающей эластичностью труда и оказываются наиболее уязвимыми в новой конкурентной ситуации. Rodrik D., Grenzen der Globalisierung. Ökonomische Integration und soziale Desintegraton. Frankfurt/N.Y., 2000. С. 35.
[40] Там же. С. 66.
[41] Важно заметить и следующее: повышая собственный квалификационный бонус и снижая спрос на низкоквалифицированный труд в развитых странах, глобализация производит обратный эффект в развивающихся странах. В них искусственно повышается спрос на низкоквалифицированную рабочую силу (эта сила может рассматриваться здесь и как высококвалифицированная) и понижается спрос на работников высокой квалификации. В развивающихся странах, за исключением узких сфер, подобных программированию, создаются рабочие места раннего индустриального общества – рабочий пролетариат. Работники же западных стран примеривают себе белые воротнички. Возрастающая конкуренция вынуждает население западных стран серьезнее относится к получению большей квалификации, инвестировать в образование и создавать рабочие места высокотворческих профессий. И те же самые причины побуждают граждан в развивающихся странах отказываться от приобретения высшего образования, поскольку без него они найдут более стабильный и даже высокооплачиваемый доход. Перенос рабочих мест не является ни панацей для развивающихся стран, ни угрозой для развитых. Как показывает тот же Родрик, наибольшей опасности внешних рисков подвергаются страны с высокой удельной частью низкоквалифицированного труда и высокими социальными расходами (подобно СССР). Поскольку флуктуации рынка труда и изменения конкурентной ситуации затрагивают только трудоинтенсивные производства, страны с переходной экономикой оказываются в гораздо более нестабильном положении, чем развитые. Исходя из этих соображений, они не могут форсировать развитие социального сектора и добиться вытеснения «теневой экономики». Это не противоречит, а соответствует «реальной» международной конкуренции в условиях больной и перекошенной мировой экономики.
[42] Потребительское отношение к трудовым ресурсам малоразвитых стран со стороны стран развитых красноречиво демонстрирует отношение к проблеме «утечки мозгов». Не будет преувеличением сказать, что перекачивание квалифицированной рабочей силы из развивающихся стран вообще не воспринимается в западных обществах как этическая проблема. Общественность западных стран обеспокоена лишь тем, чтобы в общем потоке миграции отсортировать «экономическую миграцию», недостойную на въезд, от миграции высококвалифицированных специалистов. Между тем, стоимость создания таких специалистов в малоразвитых государствах гораздо выше, чем в развитых, и затраты на ее создание несет на себе, прежде всего, бедное население.
[43] Arens E., Diskursethik, ein Spiel für Philosophen der ersten Welt? // Fornet-Betancourt R. (Hrsg.), Die Diskursethik und ihre lateinamerikanische Kritik. Dokumentation des Seminars: Interkultureller Dialog im Nord-Süd-Konflikt. Die hermeneutische Herausforderung. Aachen, 1993. С. 55.
[44] Там же. С. 69.
[45] Huntington S., The Clash of Civilisation and Remarking of World Order. N.Y., 1996. C. 292.