35269707

ваться и татарами. Ибо татары были другим народом» [66, с. 114, 115]. О татарах же он узнал следующее: это было одно из племен живших рядом с монголами и способствовавших возвышению Чингиз-хана, которых он «повсюду посылал вперед... и отсюда распространилось их имя, так как везде кричали: «Вот идут татары». Но в недавних частых войнах почти все они были перебиты. Отсюда упомянутые моалы ныне хотят уничтожить это название и возвысить свое» [66, с. 116]. Это известие стало довольно популярным в Европе, о чем говорит практически дословное повторение его в ряде историко-географических сочинений, в частности Р. Бэкона [52, с. 189–234]. Позднее, в конце XIII – начале XIV в. в Монголии и Китае побывал целый ряд купцов и деятелей католической церкви, оставивших свои описания увиденного, среди которых особенно выделяются книги Марко Поло, Монтекорвино, Одорика и Дж. Мариньоли [39; 64]. Самые точные и подробные из них – воспоминания Марко Поло – широко использовались политиками, купцами и картографами вплоть до XVI в. [27, с. 24–28] Между тем этот весьма информированный автор постоянно называет всех жителей империи чингизидов татарами и, вряд ли это результат исправлений и дополнений составителей и переписчиков его воспоминаний. Как бы то ни было, ясно, что европейцы, даже хорошо знавшие реалии жизни в Монголии, чаще называли ее жителей татарами и только изредка монголами, следуя, видимо, традиции.

Армянские историки, также хорошо знавшие завоевателей Закавказья, описывая их, разделяют между собой «татар» и «мугал-татар», причем о последних пишут, что они племя «из хазар, из гуннов, из гатийцев, из анкитанов и множества других варварских племен», а также называют их иногда «народом стрелков» [25, с. 152–182; 24, с. 166].

Византийская историография, отличающаяся особой консервативностью, пыталась связать имя новых завоевателей с традиционными, известными еще с античных времен названиями азиатских племен, которые имели отдаленное и, очевидно, чисто фонетическое сходство. Например, современник завоеваний Георгий Пахимер (1242–1310 гг.) везде называет монголов тохарами: «тохары, называемые в просторечии атарами, растеклись по Персии наподобие бурно текущего потока» [62; 50, с. 92]. Тем самым, в полном соответствии с принципом тождества, возводя имя татар к античному народу «тохарам», о реальных этнических корнях которых с тюркомонгольскими этносами, он явно не имел никаких сведений [82, с. 194–202].

Арабские и персидские источники нередко именовали их и монголами (Рашид ад-Дин, Джувейни) и татарами (особенно, Ибн ал-Асир, ан-Насави), довольно часто различая их. Осведомленный в реальной обстановке в Монголии придворный историк Ильханов Рашид ад-Дин писал: «Они [татары] в глубокой древности большую часть времени были покровителями и владыками большей части [монгольских] племен и областей, выделяясь своим величием, могуществом и полным почетом [от других]. Из-за [их] чрезвычайного величия и почетного положения другие тюркские роды, при [всем] различии и разрядов и названий стали известны под их именем и все назывались татарами» [67, с. 102].

Русские летописи и другие письменные памятники, в отличие от других источников, практически без исключения называют войска монгольских ханов «татарами». «Прийдоша языци незнаеми... безбожники Моавитяне, рекомии Татарове, их же добре никто весть ясно кто суть и отколе приидоша и что язык их и которого племени суть и что вера их. И зовут их татары, а инии глаголять таурмени, а друзии печенези...» [64, с. 463]. Можно предположить, что летописец в этом пассаже хотел связать имя новых завоевателей с известными, традиционными названиями тюркских степных народов или также подчеркивал многоэтничность завоевателей, которые скрывались под именем татар.

Синхронные китайские источники знают как татар, так и монгол. Из текста официальной истории монгольской династии Юань «Мэн-да бей-лу» («Полное описание монголо-татар») следует, что завоевателей китайцы называли «татары» или «татаро-монголы», включая в их число не только монгольские, но и тюркоязычные, и даже тунгусо-манчжурские племена [58, с. 92–94]. Несомненно, в данном конкретном случае историки сталкиваются с характерным для китайской историографии переносом традиционного термина «да-да» («татар») на монголов («мэн-гу жэнь»), что преследовало цель унизить их, так как в китайской традиции он имел уничижительный оттенок, со скрытым смыслом «дикий», «грубый» [29, с. 63]. Характерно также, что термин «татар» здесь имел, определенно, надэтничный характер, и обозначал не этнических татар, а всех завоева- телей-некитайцев. Одновременно в официальной юаньской традиции монгольская династия на-

зывалась «правящая династия («го-чао»), а монголы, соответственно как «люди правящей династии» («го-чао жэнь»), то есть привилегированный слой, принадлежащий к монгольским родам.

Во время войн Хубилая в юго-восточной Азии – Вьетнаме, Бирме, Тямпе и Индонезии – в источниках постоянно фиксируется или наличие татар в войсках, или всех главнокомандующих юаньскими войсками именуют «татарами». Можно было полагать, что речь идет просто о традиционном для этих историописаний наименовании северных завоевателей, но этому противоречит тот факт, что они до вторжения войск Юаньской империи никогда не имели дела ни с монголами, ни с татарами, сами термины, используемые в источниках, не восходят к китайской традиции.

Весьма замечательным фактом является свидетельство вьетнамских источников о том, что во время ожесточенной борьбы с вторжением юаньских войск в 1285 г. в ответ на патриотический призыв правителя Вьетнама Чан Хынг Дао, «рассеять в прах юаньских правителей», называвшего их «смертельными врагами», многие вьетнамские воины даже делали на руках татуировки – иероглифы «Шат Тхат», означающие «смерть татарам» [60, с. 36]. Сам термин «тхат» не является калькой с китайского и служит самостоятельным вьетнамским термином для обозначения завоевателей44. В этой связи следует предположить, что в юаньском войске было довольно много татар, которые составляли ударные силы этой армии и часть (видимо значительную, достаточно прочитать имена полководцев – Омар, Сагату) военной элиты армии вторжения. Факт тем более выразительный, поскольку основная часть юаньских войск состояла из китайцев, рекрутированных в южных провинциях Китая, и их вьетнамцы никак не могли спутать с новыми завоевателями. Это свидетельство показывает, что вьетнамское войско прекрасно представляло, с кем действительно воюет, и вьетнамцы рассматривали их как своих главных врагов – отсюда и татуировки со словами «смерть татарам».

Другим весьма важным свидетельством являются данные яванских хроник, повествующих о вторжении юаньского экспедиционного корпуса на Яву в 1292–1293 гг. Характерно, что во главе экспедиции были поставлены три полководца: очевидно, темник монгол, или татарин Ши Би, уйгур Икхмиш и китаец Гао Син [7, с. 21]. Так, яванская поэма-хроника «Параратон» («Книга царей») вкладывает в уста союзника юаньских войск Виджайи обращение «татары» к командующим элитного отряда, который сопровождал его в столицу45. Иными словами, и в войсках, посланных на завоевание Явы великим кааном Хубилаем, основную ударную силу и часть офицерского корпуса составляли татары. Иначе в независимой от арабской или китайской яванской исторической традиции этот термин бы не появился, а использовался бы какой-то другой.

Таким образом, все источники свидетельствуют о значительной, если не определяющей роле собственно татар в завоевательных походах Чингиз-хана и его потомков. При этом следует иметь в виду два важных обстоятельства. Во-первых, все евразийские источники, вопреки расхожему мнению современных историков, что противники Чингиз-хана не знали, с кем в действительности имеют дело и именовали их случайным словом «татары», были прекрасно осведомлены о том, с кем воюют и довольно часто различали монголов и татар. Часть этих наименований, очевидно, следует приписать историко-географической традиции, но не все. Часть авторов была очевидцами и участниками исторических событий XIII в. и прекрасно представляла себе реалии, а другие следовали своей независимой от арабо-персидской или китайской традиции. Простым «камуфляжем» или хроническим недопониманием ситуации современниками эти факты не объяснить.

Хотя известно, что при объединении Монголии Чингиз-ханом татарский улус был в оппозиции монголам и буир-нурские татары подверглись с их стороны резне, из сведений, приводимых о

44По разъяснению востоковеда, доктора исторических наук Д.М. Мосякова, за что авторы выражают ему сердечную благодарность, слово «тхат» во вьетнамских хрониках означает этноним «татары». Так, по крайней мере, указывается в «Толковом словаре вьетнамского языке» Дао Зианя. Проблема уточнения однозначного значения этого слова состоит еще и в том, что сегодня невозможно, по словам Павла Познера, – одного из ведущих мировых специалистов по вьетнамскому средневековью – найти собственно первоначальную надпись, выполненную иероглифическими знаками. Если обратиться к китайско-русскому словарю Л. Ошанина, то там иероглиф, обозначающий звук «тхат», также обозначает «татары». Точнее этимологию этого термина выявить трудно, так как мы так и не сможем узнать, был ли в первоначальном иероглифическом тексте иероглиф «тхат» или «тхат дан зян».

45Pararaton (Ken Arok) of het boek der koningen van Tumapel en van Madjapahit // Tijdschrift voor Indische taal-, landen volkenkunde van het Koninklijk Instituut voor taal-, landen volkenkunde. Uitg. voor J.Brandes. D. 49. ‘s- Gravenhage, 1897. Цит. по: Берзин Э.О. Юго-Восточная Азия в XIII–XVI вв. – М., 1982. – С. 103.

них в «Юань ши» и подтверждаемых Рашид-ад-Дином, не создается впечатления о том, что они сошли с исторической арены в эпоху монгольских завоеваний или об их дискриминации как в империи Чингиз-хана, так и в монгольских государствах, ставших ее преемниками. Об этом, в частности, свидетельствует посол китайской империи Сун монгольского двора в 1220–1221 гг., когда, по его словам, «временно замещающий императора (Чингиз-хана) гован Мохоу (т.е. Мухули) каждый раз сам себя называл «мы, татары», хотя происходил из племени джалаиров [58, с. 53]. Уместно сделать предположение, что это в любом случае свидетельствует о высоком статусе принадлежности к роду татар. Иными словами, знатность татар не оспаривалась при дворах великих монгольских ханов, а представители этого рода пользовались благосклонностью великих канов, некоторые, как, например, Худуху даже воспитывались в их семьях, а чингизиды охотно брали в жены татарок. Татары достигали высших военных и государственных постов в Монгольских империях, были активными участниками монгольских завоеваний и поэтому допустима мысль, что армии Чингиз-хана и его первых потомков назывались монголо-татарскими не только из-за переноса сначала соседними, а затем и другими народами на монголов в силу традиции наименования «татары», как наиболее могущественных племен предшествующей эпохи в Монголии, но и по причине их заметного участия в монгольских походах. Как заметил Рашид ад-Дин, часть татарских родов, «объединилась с каждым племенем монгольского народа и с другими племенами (союзными с монголами), и сражались вместе с Чингиз-ханом» [68, с. 106].

Вывод ясен: татары являлись активными участниками событий, причем как военачальники, так и основной состав элитных подразделений тяжеловооруженной кавалерии. Во-вторых, очевидно, что не все те, кто именовал себя татарами, являлись ими по прямой клановой принадлежности, значительную часть их составляли представители кланов (онгуты, уйгуры, кереиты, найманы, барыны, джалаиры и т.д.), которые считали, что относятся к роду татар, но до того, как образовали свои племенные объединения. Скорее всего, в XIII в. происходил процесс новой консолидации татар, но теперь это стал этносоциальный термин, включающий представителей многих кланов, при этом, сама клановая принадлежность сохранялась. Видимо, разные по происхождению и традиции источники фиксируют начальную стадию формирования татарской идентичности как надклановой этносословной принадлежности.

Татары в Монгольской империи. Казалось бы татары были уничтожены и распылены, их имя предано забвению, а сама принадлежность к ним означало ничтожность и унижение. Но это не совсем так или даже совсем не так. Действительно, судя по анализу письменных источников, определенно можно сказать, что правящая верхушка знати Великого Монгольского государства

(«Еке Монгол Улус») предпочитала называть себя «монгол» [58, с. 92–94; 57, с. 378–385; 53,

с. 179–198]. По словам Рашид ад-Дина, целый ряд племен «подобно джалаирам, татарам, ойратам, онгутам, кераитам, тангутам и прочим, из которых каждое имело определенное имя и специальное прозвище – все они из-за самовосхваления называют себя монголами, несмотря на то, что в древности они не признавали этого имени» [67, с. 102]. Монгольская империя и наследовавшая ей в Китае империя Юань не была государством татар. Она являлась государством, где основой знатности являлась принадлежность к «золотому роду» Чингиз-хана и монгольским кланам, т.е. тем родам, которые в свое время входили в Монгольский улус Йесугея. Но при этом она не была моноэтничным и моноцентричным государством. Монгольская принадлежность родов утверждалась и поддерживалась родом Чингиз-хана, но это была тенденция, определенный итог процесса, а не его начало. Долгое время племена и кланы сохранялись внутри имперской структуры, а у высших сословий и прямо подчеркивались.

Как справедливо отметили редакторы большого исследования персоналий Монгольской империи, «монгольское завоевание было больше, чем просто монгольское дело. С самого начала это было великое предприятие, в котором участвовала целая плеяда персонажей, представляющих многие народы и культуры, но всегда под монгольским руководством. Кроме непосредственно монголов, представители таких тюркских царств и племен, как уйгуры, кераиты, онгуты, карлуки, канглы, кыпчаки, а также кидани, чжурчжени, корейцы, тибетцы, персы и даже европейцы в качестве советников, генералов, администраторов, финансистов или религиозных учителей, принимали участие в различных стадиях монгольского завоевания Китая. Хотя точный племенной состав правящей элиты империи и относительная важность каждой из этих этнических групп сильно менялись от одного периода к другому, многоэтничный состав правящей элиты, несомненно, был одной из самых замечательных и постоянных особенностей Монгольского государства. Включе-

ние монголами столь многих людей такого разнообразного происхождения в одно великое предприятие, очевидно, не имеет никакого исторического прецедента и должна считаться одной из главных причин успеха, которого достигли монголы» [15]. Все население Монгольской, а затем и Юаньской империи было разделено на несколько категорий: монголы, сэму, китайцы (хань-жэнь) и южане [2, с. 2].

Интересно, что монголы, игравшие значительную роль в командовании, в административном аппарате явно уступали место другим народами. Другой интересный факт, что сэму (или сэ-му) – выходцы из стран Запада (Западный край – Си-ю) являлись привилегированным сословием, занимая положение чуть ниже собственно монголов. Среди этих сэму были представители не только выходцев из Средней и Передней Азии, но и представители различных тюркских племен. В выборке из «Юань ши», сделанной Чен Юань, фигурируют 180 имен крупных политиков и администраторов выходцев с Запада, из которых 22 уйгура, 17 выходцев из Турфана (уйгуры или татары), 8 онгутов, 5 канглов, а также 2 наймана, 20 мусульман и несколько выходцев из городов Восточного Туркестана [2, с. 285–286]. По данным анализа китайского историка Чхао Чху-Ченга, который, проанализировав биографии 209 полководцев эпохи Юань по биографическому разделу «Юань ши», сделал вывод, что 94 из них являлись монголами, 9 – киданями, 15 – уйгурами, 7 – карлуками, 12 – кыпчаками, 7 – канглами, китайцев – 20, тангутов – 11, тибетцев – 2, чжурчженей – 8, асов – 15; персов – 1 и 8 – без указания на племенную принадлежность [90, с. 50–51]. Разумеется, этими цифрами не исчерпывается слой элиты, составлявшей военно-служилую верхушку войска Чингиз-хана и его потомков, но и они весьма показательны. Во-первых, вслед за китайскими источниками, историк явно включил татар в состав монголов, поскольку в этом разделе есть биографии нескольких татар. Во-вторых, показательно довольно высокое положение татар, поскольку они не выделены в отдельную группу. В-третьих, не совсем понятен состав самой гвардии уйгуров и кыпчаков, ведь и в том и другом случае мы имеем дело не с самоназванием народа, а с обобщающим иноназванием. В составе их вполне могли быть и, скорее всего, включались собственно этнические татары из уй- гуро-татарских владений в Восточном Туркестане и Прииртышья. Представляется, судя по этим биографиям, что значительная часть этих кыпчакских подразделений составляли выходцы из Улуса Джучи из Западной Сибири – исконных владений татар.

Отсутствие значительного количества прямых указаний на собственно татарскую принадлежность отнюдь не означает, что ее вообще не было. Напротив есть указания, что их значение в имперской структуре власти было довольно велико. Возможно, это связано с тем, что татары считались «монгольским» племенем и входили в высшую военно-административную знать. Наибольший материал о татарах содержится в официальной китайской династийной истории «Юаньши» в разделе «Лечжуань» – («Жизнеописания»), где собраны биографии высокопоставленных сановников, военачальников, деятелей культуры, находившихся на службе у монгольских ханов в XIII–XIV вв., а также краткие описания тех стран, из которых эти персонажи происходили. Среди этих жизнеописаний есть и биографии татар, а также их потомков, которые в «Юань-ши» именуются по-разному и их названия пишутся различными китайскими иероглифами – «дадар» («татар»), «дадаи» («татаи»), «дадалитай» («таталитай»). Это биографии татар Ванутая, Тимурбуки, Дачжира, Дахайтимура, Тоиньны. В «Юань ши» приводятся данные о сыне Чингиз-хана по имени «У-лу-чи-тайцзы», «царевич Уручи», чья мать, по свидетельству Кэ Шаоминя, автора китайской династийной истории «Синь Юань ши» («Новой истории Юань») была татаркой. Китайский автор, очевидно, основывается на сообщении персидского летописца Рашид-ад-Дина о рано умершем сыне Чингиз-хана Аурджкане, родившемся от татарки. В «Юань ши» сказано, что «У-лу-чи не имел потомства». Упоминается в «Юань ши» представитель татарского племени Худуху (Ши- ки-Хутуху или Шики-Хутукту), известный государственный деятель Монгольской империи, полководец Чингиз-хана, воспитанник его матери Оэлун. Сообщается, что «Худуху на седьмую луну г. цзяу (28 июля – 25 августа 1234 г.) был назначен на пост «дуань-шигуань» («чиновника, решающего дела» в подвластном уже тогда монголам северном Китае), т.е. судьи. «В году цзяу (31 января 1234 г. – 20 января 1235 г.) был издан императорский указ (великого хана монголов) о проведении переписи населения (северного Китая с целью налогообложения) под руководством сановника Худуху...» [37, с. 763]. Впоследствии в Китае в эпоху монгольского владычества эту должность занимали только царевичи, т.е. потомки Чингиз-хана, представители высшей монгольской знати и высокие чины личной императорской охранной гвардии великих монгольских ханов.

Биографии указанных выше персонажей достаточно объемные, но в них практически нет сведений о событиях, имеющих отношение к истории центральноазиатских татар в Монголии до объединения кочевых народов Центральной Азии в государстве Чингиз-хана, т.е. до 1206 г., и все они посвящены жезнеописаниям татар на службе у Чингизидов, в основном во время царствований Чингиз-хана и его сына Угедей-хана, а также в эпоху Юань – период правления монголов в Китае (1271–1368 гг.). В качестве иллюстраций к сказанному можно привести текст одной такой биографии высокопоставленного татарина: «Ванутай. Из монгольского племени «дадар». Его деда звали Дасыхорчи. Под командованием Тайцзуна [Угедей-хана] устанавливал [монгольский] порядок на китайской равнине. Отличился [в боях] и стал даругачи [монгольским наместником) в Дунпинлу [провинции Китая]. Серьезно возвысился. Ванутай служил Шицзу (Хубилай-хану, внуку Чингиз-хана и основателю Юаньской империи – монгольского государства на территории Китая и собственно Монголии после распада в 1260 г. единой мировой Монгольской державы) в округе Бачжоу [в северном Китае] на должности «цзунлу-цзунгуагуаня» [высокопоставленного чиновника]. На седьмом году Чжи-Юань [1270 г.) вновь стал темником [командующим 10-ты- сячным контингентом] войск, следующих в боевом авангарде. [За заслуги) был опоясан золотой и тигриной пайцзами (особыми наградами). На восьмом году [1271 г.] был изменен [в должности] до монгольского темника... Учредил военно-морские части на южном побережье Вань-шаня [в Китае]. На девятую луну [в сентябре того же года] с [монгольскими] войсками атаковал [китайские города и крепости] Сянъян и Гучэн... Разбил войска [китайской империи] Сун в Аньяне. Сражался и оторвался на 80 ли [в пылу боя от боевых порядков своих войск)... На 10 луну [в октябре) большое войско атаковало [монголов)... [Ванутай] разделил [подчиненные ему] войска и стал дозором на пяти дорогах... Ванутай тогда возглавил пятое крыло войска... В награду [за ратные подвиги) получил 100 лянов золота... Сянъян пал... Предстал пред очи государя, был награжден 50 лянами серебра, а также... латами и другими подарками. На одиннадцатом году [1274 г.) под командованием чэнсяна [министра] Баяна и пинчжана [особо уполномоченного чиновника] Ашу покорял юг [Китая]. Получил приказ быть под бунчуком [т.е. в подчинении] темника Шигэшуая. Неоднократно у хребта Цзян-шань сталкивался с войсками Сун и прорывал их боевые порядки... Его войска продвигались с боями и разбили их [китайскую армию империи Сун)... [Ванутай] первым поднимался на стены [китайских крепостей во время их штурма]...» [37, с. 763].

«Юань-ши», не единственный китайский источник о татарах монгольской эпохи. В «Синь Юань ши» и «Мэнуэр-шицзи» («Исторические записки о монголах») приводятся сведения о знатной татарке Токтолунь из окружения монгольского великого хана Хубилая, ставшей при его посредничестве женой высокопоставленного вельможи Дашмана, мусульманина и выходца из карлуков – среднеазиатских тюркских племен, служившего монголам [49, с. 178; 81, с. 128]. Данные «Юань ши» о центральноазиатских татарах монгольской эпохи, достигших высот власти на службе у монголов, дополняются Рашид ад-Дином. Например, он упоминает о Сали-нойоне «из рода татар», которого монгольские ханы назначили командовать «теми дружинами» монголов, которые «посылали для [несения] службы в Кашмир и Индию... Он захватил Кашмир и вывел [оттуда] несколько тысяч пленников» [68, с. 23].

Таким образом, данные «Юань ши» и Рашид ад-Дина перекликаются и дополняют друг друга с той лишь разницей, что сведения китайского источника о татарах по большей части относятся к Юаньской империи – монгольскому государстве в Китае и собственно Монголии, а персидского летописца, к монгольскому государству на Западе – Золотой Орде и империи ильханов Хулагуидов в Иране, на которые распалась Монгольская империя, созданная Чингиз-ханом и его первыми наследниками.

Но при этом сама клановая принадлежность к самому роду татар или к родам, еще совсем недавно считавшим, такое родство почетным, сохранялась довольно долго. Нам важно проследить роль и значение этих людей и понять, как формировалась социально-сословная элита Монгольской империи и какие процессы в ней происходили. Для примера приходится использовать данные из империи Юань, поскольку благодаря биографическим сведениям из «Юань ши» нам известны многие довольно высокопоставленные деятели из татарских кланов.

Таким образом, можно заметить интересную и симптоматичную закономерность: в XII в. татарская и монгольская идентичность противоборствовали между собой в степях Центральной Азии практически на равных, но уже с начала XIII в. татарская идентичность смещается на Запад, а в Монголии практически сходит на нет, сохраняясь только как клановая принадлежность у по-

томков алчи-татар, онгутов и ряда других кланов, ранее относивших себя к татарам. Одновременно с вытеснением этнонима татар на Запад из монгольских степей практически вытесняется тюркский язык. Все это заставляет соотносить между собой оба этих процесса и полагать, что тюрки Центральной Азии, а затем и Восточной Европы принимали этноним «татары», как общее надклановое обозначение всего знатного сословия.

Татары и кыпчаки в Улусе Джучи: разрушение стереотипов

Завоевания Чингиз-хана и его потомков, перекроившие этнокультурную и политическую карту Старого Света было сложным явлением, которое не укладывается в понятие чисто военных завоеваний, но и не имеет ничего общего с представлениями, что это было массовое переселение народа, по типу раннесредневековых миграций народов. Перемещения племен и родов было, но оно носило несколько другой характер, чем было принято считать совсем недавно.

Вообще войск у Чингиз-хана было сравнительно мало. Реестр всех монгольских войск, проведенный в 1227 г. на момент смерти великого хана и сохранившийся в дворцовых документах и использованный персидским историком Рашид ад-Дином указывает, что все войско составляло 129 тысяч воинов [69, с. 266–281]. При этом, по этим же данным, Джучи великий хан выделил,

как уже указывалось, четыре тысячи воинов: «Часть старшего сына Джочи-хана [составляла]

четыре тысячи человек. Тысяча Мунгура, бывшего из племени сиджиут… Тысяча Кингитая Ку- тан-нойона, бывшего из племени кингит. Его сын, по имени Хуран, который был у царевича Кулчи, из числа старших эмиров этого улуса. Тысяча Хушитая, бывшего из эмиров племени хушин, из числа родичей Боорчи-нойона. Тысяча Байку, [также] бывшего из племени хушин. Он ведал бараунгаром, т.е. войском правой руки. Этих четырех упомянутых эмиров с четырьмя тысячами войска Чингиз-хан отдал Джочи-хану» [70, с. 274]. Проблема в том, что текст этот, видимо, неточен из-за ошибок переводчика или самого автора, неправильно понявшего названия родов и имена. Скорее всего, этот «Кутан-нойон» из племени кингит является тем самым Хунаном, которого превозносил Чингиз-хан и сделал старшим нойном во главе его тумена. В «Сокровенном сказании» это описывается так: «Чжочи – мой старший сын, а потому тебе, Хунан, надлежит, оставаясь во главе своих Генгесцев в должности нойона-темника, быть в непосредственном подчинении у Чжочи» [40, § 210]. То есть кенгиты были переданы Джучи, но не как тысяча, а как тумен. При этом, когда Чингиз-хан в 1208 г. выделял сыновьям улусы, он выделил Джучи 9000 юрт [40, § 242]. К сожалению, остается неясным, как соотносится пожалование туменом Хунана и выделением этих 9 тысяч юрт – это одно и то же или разные пожалования. Но как бы то ни было, ясно, что Джучи и его потомкам был выделен довольно значительный улус.

В монгольской военно-административной системе, где счет населения шел на боеспособных воинов, численность населения улуса, выставлявшего на военные сборы тумен воинов, необходимо увеличивать в 5–6 раз. Ведь у каждого воина были семьи, чада и домочадцы. Но даже если считать население исходя из максимальной численности, то и тогда количество прибывших в новый улус была минимальной с точки зрения соотношения с местным населением. Здесь еще надо иметь в виду, что номенклатура различных кланов из Улуса Джучи XIII–XV вв. включает целый спектр названий, но кингитов среди них не зафиксировано. Нельзя исключить того факта, что этот тумен был «сборным» и вскоре после образования нового улуса кенгиты были оттеснены на социальную периферию. Как бы то ни было, но главенствующую роль среди кланов этого Улуса Джучи стали играть кийаты, курнграты, джалаиры и другие. Как известно, все они, кроме кийатов, в свое время считались «татарскими, в этом смысле победа «татарских» кланов над «монгольскими» была предопределена в самом начале становления клановой структуры.

Но сколь ни мало их было – это были гвардия и высший управленческий персонал для строительства новой империи. И именно они сделали возможным создание империи Джучидов и распространение здесь нового этнонима – «татары».

Ответ на эту историческую загадку, лежит на поверхности. Дело в том что, сами татары были представлены не только буир-нурскими татарами, а, как мы выяснили ранее, целым конгломератом татарских владений и племенных объединений. Действительно, получив во владение территории Алтая, Прибайкалья и Южной Сибири, Джучи стал, сам того не подозревая, владыкой практически всех западных татар, в первую очередь татар Прииртышья, которые считались знатным, правящим, «каганским» родом.

Формирование структуры золотоордынского государства привело к последовательному изживанию прежних принципов племенного устройства Дашт-и-Кыпчака. Обширные завоевания,

произведенные Чингиз-ханом и его наследниками, разрушение привычного миропорядка и возникновение в короткий срок новых империй, вызвали шок у современников и желание больше узнать о таинственных пришельцах.

Несомненно, что еще на этапе формирования первоначального ядра империи монголы тесно соприкасались с тюрками, которые входили в состав их державы и участвовали в завоевательных походах чингизидов. Особенно сильны были, видимо, позиции тюрок в Улусе Джучи, где часть кланов татар, найманов, уйгур, канглов и онгутов приняла участие в формировании Золотой Ор-

ды [1, с. 5–40; 36].

Вместе с тем, исследователи неоднократно отмечали, что поиски археологических «следов» пребывания в степях Восточной Европы монголо-татар, начатые еще в начале [73] и продолженные во второй половине XX в. [33, с. 83–96; 85, с. 150–160], привели исследователей к мысли, что их чрезвычайно мало [93, с. 66–69; 42, с. 11–12], а также что «монгольский» этнический компонент (а с ним и монгольский культурно-исторический пласт) практически не прослеживается в кочевых комплексах основной территории Золотой Орды. Исключениями являются некоторые женские погребения, содержащие бокку (вид головного убора). Что же касается мужских захоронений, то этническая атрибуция погребенных сомнительна даже в тех случаях, когда костюм и вооружение выполнены в «монгольской традиции» [10, с. 259].

Этот факт повергает сторонников «археологической этногенетики», привыкших рассматривать этнический процесс механистически как взаимодействие – диффузию или комбинирование элементов археологических культур – «этнических» или «этнодиагностирующих» признаков, в «культурный шок». Результат – формирование «татарского» этноса в недрах Золотой Орды – не только не вытекал из анализа археологических материалов, но и прямо им противоречил. Выход из этой проблемной ситуации «археоэтногенетики» видят в двух различных направлениях. Сторонники первого считают, что, поскольку археологическая ситуация в степях Восточной Европы и Центральной Азии кардинально не изменилась, то здесь продолжали обитать прежние племена кыпчаков, с которыми «произошел своеобразный камуфляж» – монголы и кыпчаки в Золотой Орде стали частью называться татарами, но в большинстве своем они сохранили свои прежние этнонимы [28, с. 47; 87, с. 16; 63, с. 185–188], хотя некоторые историки вообще отрицают даже использование этнонима «татары» населением Золотой Орды, считая его европейским экзоэтнонимом [16, с. 52–59]. Теория «этнического камуфляжа», сколь привлекательной и простой для понимания она ни была, никак не объясняет только одно: как и почему монголы и кыпчаки сменили свой этноним на татарский. Последователи другой гипотезы, беря за основу тот же тезис неизменности древностей кыпчаков в предмонгольское и золотоордынское время, делают попытки доказать, что татары уже в Центральной Азии были тюркоязычными и составляли значительное число кыпчаков, переселившихся в Северное Причерноморье, Подонье и Заволжье, при этом та- тары-завоеватели в культурном и языковом отношении были так близки, что без следа растворились в среде татар-кыпчаков [84, с. 55–57; 83, с. 9–11]. В обоих случаях явно заметна попытка решать проблемы этнологии квазиэтнологическими методами, заменяя анализ этнических процессов в средневековье изучением соотношения археолого-этнических признаков в разные периоды истории и рассмотрением лингвистической ситуации. Между тем проблема этнической ситуации в Дашт-и Кыпчаке не в количестве татар, монгол или кыпчаков, соотношении их культур и языков, а в сути этносоциальных и этнокультурных процессо, протекавших в Улусе Джучи во второй половине XIII в., которые состоят в установлении нового этнополитического порядка и формировании соответствующей структуры сознания и идентификации.

Несмотря на то, что собственно татар и монгол в степях Восточной Европы было, видимо, немного, создание Улуса Джучи и становление его социальной структуры полностью изменило этнополитическую ситуацию в регионе и, несмотря на сохранение среди кочевников в этом регионе кланового деления, оно приобрело совершенно иной характер, во многом основанный на личной лояльности новым правителям, а не на прежних кровнородственных отношениях [4,

с. 291─293].

Между тем в трудах ряда историков можно встретить утверждения, что монголы были быстро ассимилированы кыпчаками, в подтверждение чего обычно ссылаются на слова арабского историка середины XIV в. ал-Омари: «Земля одержала верх над природными и расовыми качествами их [татар], и все они стали точно кыпчаки, как будто от одного [с ними] рода, оттого что монголы [и татары] поселились на земле кыпчаков, вступили в брак с ними и оставались жить на зем-

ле их» [78, с. 235]. Этот пассаж, по мысли многих историков и археологов, прекрасно объяснял значительное сходство археологических материалов XIII–XIV вв. с более ранними домонгольскими, а в этническом плане доказывал сохранение кыпчакского этноса, воспринявшего от завоевателей только их этноним [63, с. 186, 187; 92, с. 226, 227]. При этом данному извлечению из сочинения секретаря мамлюкского султана ал-Мелик ан-Насыра, придается несвойственный ему статус ultima ratio в системе этих доказательств. Однако, если обратиться к контексту этого сообщения, то оказывается, что автор в действительности имел в виду не факт растворения монголов кыпчаками, а разъясняет, почему рабы, привезенные из владений Узбека в Египет, столь же хороши, как и в более ранние времена. Средневековый автор объясняет это воздействием «природы», заставившей татар принять прекрасные физические и нравственные качества, присущие до этого кыпчакам. Очевидно, что ал-Омари руководствовался не только идеями географического детерминизма, но и политическим расчетом, поскольку этот пассаж не только изящно завершает пространное славословие доблестям кыпчаков, спасших мусульманский мир, но еще и тонко подает дополнительный аргумент к оправданию дружбы кыпчакских правителей Египта и разорителей Дашт-и Кыпчака [82, с. 194–206; 44, с. 165–166]. Реальная обстановка в Дашт-и Кыпчаке была, несомненно, далека от идиллической картины, нарисованной египетским историком и воспроизведенной современными археологами. Археологические памятники XIII–XIV вв. заметно отличаются от памятников предшествующего времени. Отличия есть в устройстве могильной ямы (увеличение количества курганов с каменной обкладкой и т.д.) и в положении покойного, а также в наборе погребального инвентаря. Проблемы этих отличий довольно подробно описаны в целом ряде археологических исследований. Специально хотелось бы выделить два аспекта этих отличий, имеющих особую важность изучаемой темы. Во-первых, все могильники золотоордынского времени демонстрируют в отличие от предшествующего времени удивительное разнообразие обрядов в устройстве курганов, положении погребенных, наличие костей жертвенных животных, ориентировке умерших и т.д. Ничего подобного в предшествующее время не наблюдалось. Как правило, отдельные могильники содержали погребения с более однородным обрядом. Подобные изменения прямо свидетельствуют о смешении населения евразийских степей и значительных миграциях отдельных групп, но не целых племен.

Во-вторых, в могильниках XIII–XIV вв. в Заволжье, Поволжье и Северном Причерноморье появляются погребения с северной ориентировкой погребенных, что было совсем нехарактерно для предшествующего времени, когда она была единична у кочевников Восточной Европы в XI – начале XIII в. [85, с. 142–147]. Судя по археологическим данным, подобная ориентация погребенных обнаружена у кыпчаков в Нижнем Поволжье и Заволжье, где процент подобных погребений был довольно высок. В то же время в Западном Казахстане преобладала восточная и западная ориентировка умершего, а у кимаков Прииртышья и Приобья обычной была восточная ориентировка (иногда с отклонением к северу), хотя в Приобье северная ориентировка погребенных встречалась довольно часто, а в районе Саяно-Алтая северная ориентировка в XI–XIV вв. обнаружена в единичных подкурганных погребениях [19, с. 110; 71, с. 97; 55, с. 101, 192–194; 41; 54, с. 68–8; 80, с. 146–147]. Регион, где подобная ориентировка встречалась регулярно и даже превалировала, находился восточнее – в Прибайкалье и Забайкалье. Например, в могильниках устьталькинской культуры в Прибайкалье практически все погребения имели северную с отклонениями к северо-западу и северо-востоку ориентировку [20, с. 81, 82; 59, с. 120–122; 21, с. 45–66]. Это, очевидно, связано с целым комплексом представлений о месте загробного мира.

Встречается подобная ориентировка погребенных также в Западной Сибири и Южном Зауралье, где составляет (около 18 % всех погребений) и связывается исследователями с собственно монгольским населением [59, с. 44–47, 53]. В целом в степях Восточной Европы подкурганные погребения с северной ориентировкой составляют небольшую (до 6%) группу погребений XIII– XIV вв. в Северной Евразии (и конкретнее, территории Улуса Джучи), которые вкраплены в массу других типов обрядов с преимущественно широтной ориентацией [85, с. 120, 127, 159, табл. 17; 26, с. 261–264].

В этой связи можно сделать вывод, что количество погребений с северной ориентировкой падает при движении с востока на запад с почти 100% в Прибайкалье до 40% в Прииртышье и 6– 10% в Поволжье, на Северном Кавказе и Северном Причерноморье. Судя по всему, данная ориентировка также является хронологическим показателем: в погребениях второй половины XIII в. в Восточной Европе она составляет 6–10%, но уже в середине – второй половине XIV в. ее количе-

ство резко снижается до 1%. Весьма показательны в этом отношении погребения золотоордынского времени из Подонья. В Приднепровье также обнаружены погребения с северной ориентировкой, которые датируются, очевидно, концом XIII – началом XIV в., но там все погребения грунтовые, а их обряд имеет синкретичный характер, совмещая различные элементы, в том числе центральноазиатские [31, с. 84–110].

Исследователи довольно единодушно связывают памятники с северной ориентацией с южными районами Средней Сибири и Забайкальем, а также Западной Монголией. При этом самих носителей этой культуры исследователи связывают обычно с тюркоязычными племенами – кима- ко-кыпчаками, хори, туматами и, возможно, татарами и др., а распространение данного обряда с соответствующей ориентировкой шло с востока на запад и было связано с перемещением кочевого населения. В X в. появление его в Прииртышье было, видимо, связано с перемещением татар, которые стали правящим родом в Кимакском каганате, а в начале XIII в. – с постепенным расширением Монгольской империи и переселением части прибайкальского населения в Улус Джучи [34, с. 276–281]. Тем самым подобную группу погребений следует считать не просто центральноазиатской по происхождению, но и условно полагать, что оставившие их группы кочевников являлись представителями монголо-татарских кланов, возможно, из состава первоначального тумена, выделенного Чингиз-ханом своему сыну Джучи в 1208 г. Как известно по данным письменных источников, восходящих к династийной истории чингизидов «Алтын дефтер / Алтан тобчи», первоначально в Улус Джучи входили завоеванные им тюркоязычные народы Прибайкалья, Сая- но-Алтая и Прииртышья [67, с. 77, 122].

Монгольское завоевание не только уничтожило государства и разорило целые народы, но и подчинило их военно-административной системе Улуса Джучи. Включение кочевых (в том числе кыпчаков) племен в монгольскую улусную и клановую структуру на правах зависимых племен сопровождалось уничтожением или изгнанием старой родовой элиты, массовыми переселениями племен и разрывом старых родовых связей [86, с. 35–43; 63, с. 182–184]. По сути дела, уже в период завоевания евразийских степей были уничтожены прежние родоплеменные структуры и родовые культы и традиции, введен территориальный принцип военно-административного управления и расселения народа, а также были образованы новые улусы и кланы, куда вошли осколки прежних кыпчако-кимакских племен. Археологические памятники из Северной Евразии дают детальное представление об этих событиях: в XIV в. прекращается кыпчакская традиция установления каменных изваяний, количество и разнообразие погребальных комплексов резко увеличивается, обрядность их демонстрирует появление новых типов, а также смешение и комбинацию старых [85, с. 166–193; 10, с. 255–273; 42]. Скорее всего, именно тогда в центральной части евразийских степей исчезли старые родовые и племенные кыпчакские этнонимы («бурчевичи», «токсоби-

чи», «етебичи», «кулобичи» и т.д.) и внедрились новые монгольские (мангыт, джалаир, барын,

найман, аргын, ширин, кыят и т.д.) [74, с. 7–51; 43, с. 219; 6, с. 296–309]. Особенно характерно в этом смысле использование этнонима олберли (олперли) как правящего рода кимаков Зауралья, который совершенно исчез уже в раннезолотоордынское время [5, с. 5–30]. Вместе с тем, очень небольшая часть кыпчакских и огузо-печенежских кланов сумела, очевидно, в Улусе Джучи включиться в состав новой этнополитической системы, хотя и в измененном виде (канглы, уйгуры и т.д.). Однако эти редкие исключения только подтверждают общее правило – прежняя кыпчакская родо-племенная система была уничтожена полностью. И хотя, как показывает изучение персидских источников, термин Дашт-и-Кыпчак продолжал использоваться соседями применительно к восточноевропейским и поволжским степям, в XIII–XIV вв. он постепенно теряет этническую определенность и переосмысливается как территория государства Джучидов [18, с. 4–20].

Однако у многих остаются сомнения в том, как происходила смена кыпчакской этнонимии и исчезла их этническая идентичность. Этот вопрос требует специального рассмотрения. Вопервых, судя по всем имеющимся у нас данным, в Улусе Джучи наблюдается практически полное соответствие монгольской этнонимии, хотя справедливости ради, надо отметить, что сравнивать приходится этнонимию Монголии начала XIII в. и кочевых тюрок Приаралья XV–XVII вв. [75]. Других данных, к сожалению, нет. Но этот безотрадный факт имеет и обратную силу – вполне возможно, что этнонимия Улуса Джучи была вполне адекватна монгольской в XIII в. Что же касается этнонима кыпчак, то есть сомнения, что он отражает этноним кыпчаков, которые жили своим маленьким мирком на краю степи. Сомнительно, что такой край вообще существовал, а кроме того сам термин «кыпчак» не является самоназванием различных родо-племенных групп евразий-

ских степей, а был экзоэтнонимом, поэтому он, скорее всего, возник из тысячи, набранной из тюрок, например, Прииртышья и в качестве таковой вошел в военно-административную систему Улуса Джучи. По крайней мере, пока неизвестно существование в XII в. племени с подобным названием, если только это не какой-то осколок кыпчакского племенного объединения, отколовшийся от массы племен, откочевавшей на запад.

Во-вторых, зачем вообще Джучидам было «записывать» тюрок Евразии в татаромонгольские кланы? Думается, ответ на этот вопрос лежит на поверхности – им катастрофически не хватало военных сил для завоевания западных стран и они вербовали в ряды своего войска представителей покоренных народов. Дело все в том, что в средневековье военная система не отделима от административной, а в государствах Чингизидов, она не отделима от клановой структуры, ибо войска уже в мирное время поделены на крылья, тумены, тысячи и сотни. Сама же система принимала в свои ряды не отдельные племена кыпчаков целиком, а в качестве массы податного населения вне зависимости от прежней их принадлежности к различным родам и племенам. Сначала прежняя кыпчакская племенная структура в степи была сломана, а сами тюрки истреблены, рассеяны и депопуляризованы, а уже потом остатки их повербованы в новые тысячи и тюркомонгольские кланы. Зачем? Только для того, чтобы добиться лояльности и полного подчинения, поскольку самих завоевателей изначально было очень мало. Можно даже сказать, катастрофически мало. Кроме того, иного механизма освоения завоеванных территорий, если это, конечно, были не земледельчесике оседлые страны и народы, Джучиды просто не знали. Разделяя вновь завоеванные земли на крылья и выделяя улусы, ханы раздавали земли подданных представителям «алтын уруга», а те, в свою очередь, делили их на тысячи, наделяя родственные им кланы, те раздавали свои сородичам сотни и т.д. Представителем военно-служилого сословия в империи Чин- гиз-хана мог быть только человек, принадлежащий к какому-либо клану. Как вся клановая аристократия составляла военно-служилое сословие, так и вся кочевая знать должна была иметь свое место в клановой иерархии. Как не было земли без господина, так и не было аристократа, кроме как имевшего связи с определенным монгольским кланом. Так, шаг за шагом, расширяя свои владения, они осваивали новые пространства и создавали новые военные подразделения. Именно так Джучиды и стоявшие за ними татаро-монгольские кланы «перерабатывали» население степи, превращая его из лояльных подданных в воинских соратников, которые шли в бой с уранами новых командиров, которые были для них еще и сюзеренами. Как писал Рашид ад-Дин в конце XIII в. о составе знати Улуса Джучи: «В настоящее время большая часть войск Токтая и Бояна есть потомство этих четырех тысяч (т.е. войск первоначально выделенных Джучи Чингиз-ханом в 1208 г. – И.И.), а что прибавилось [к ним] за последнее время, то – из войск русских, черкесских, кыпчакских, маджарских и прочих, которые присоединились к ним» [69, с. 274–275].

При этом следует иметь в виду, что по мере расширения владений империи Чингиз-хана на запад вплоть до Приаралья, владетелями новых туменов становились уже лояльные Джучидам татары из Прииртышья. Парадокс в том, что эта новая аристократия уже была включена в клановую систему, но при этом сохраняла память о своих «царственных» татарских предках. Ведь, как известно, найманы, кереиты, джелаиры и меркиты, а также ряд других тюркских племен причисляли себя к этнополитической общности татар. Можно сказать, что уже в XIII в. встречается имя «татары», как кланового имени нескольких родо–племенных групп татар (от алчи-татар до татар Прииртышья, от онгутов до «лесных татар») и становится надклановым обозначением для значительной части аристократии Улуса Джучи.

В-третьих, как могли кыпчаки забыть своих предков? Не совсем понятно, как. Но факт в том, что из сотни родо-племенных названий тюрок Приаралья XV–XVII вв. нет ни одного домонгольского. Конечно, можно считать это неправильным и даже несправедливым ходом истории, но факты – упрямая вещь даже тогда, когда они нам не нравятся. Более того, даже там, где кыпчаки сохранили свою как бы идентичность в Индии, Египте, Венгрии и Китае, практически нигде они не сохранили прежний племенной строй и свою этнонимию. Более того, в Египте уже в начале XIV в. название токсоба требовало специального пояснения – «из татарского рода». Это ли не лучшее доказательство того, что у кыпчаков отсутствовало единое самосознание, а их идентичность поддерживалась племенной знатью, при уничтожении которой она рассыпалась в степную пыль. Но населения без власти и аристократии, без социальной идентичности не существует, и в Улусе Джучи ее место заняли клановая солидарность и татарская этносоциальная и этнополитическая идентичность. По крайней мере, эта концепция развития событий в Улусе Джучи отвечает