Культура Византии. VII-XII вв

тем самым содержащих скрытую критику виновников их гибели. Создание подобных произведений, возникавших в XI в. (как, например, эпиграмма Христофора Митиленского в адрес злосчастного Романа IV Диогена или пространный некрологий неизвестного автора в честь мятежного полководца Георгия Маниака), в новой ситуации XII в. стало немыслимо.

Активное отношение Комнинов к культурной жизни проявилось и разной форме, вплоть до непосредственного приобщения к литературной деятельности. Самому Алексею приписывается сочинение, называемое «Музами»,— политическое завещание, наставление сыну, написанное ямбическим триметром. Если это произведение в самом деле принадлежит Алексею Комнину, то и в нем проявляется его крайне консервативная целеустановка, стремление в условиях полного расстройства античного квантитета, вопреки новым тенденциям стихо-

сложения создавать стихи, скрупулезно учитывающие тончайшие нюансы классической метрики 33.

Следует отметить и ортодоксально-церковную ориентацию брата Алексея, севастократора Исаака, взявшего на себя труд отретушировать в христианском духе сочинение неоплатоника Прокла: он переводит слово «боги» в единственное число, заменяет «демонов» «ангелами», оракула Аполлона — «пророчеством Бога», избегает называть по имени Сократа и Платона даже в том случае, когда они упоминаются в цитируемом им тексте Михаила Пселла. Консервативностью отмечены и суждения дочери Алексея Анны, отрицательно относящейся к новым тенденциям в духовной и интеллектуальной жизни, к отклонениям от традиционных обычаев и взглядов, недвусмысленно выражающей свою нетерпимость по отношению к незаурядной, яркой личности Иоанна Итала.

Консерватизм отдельных представителей дома Комнинов нельзя считать, однако, определяющим фактором отношения Комнинов к духовным, культурным процессам XII в., поскольку в их деятельности проявляются и другие, важные и положительные для развития культуры аспекты. Это прежде всего творчество самой Анны Комнины и ее супруга Никифора Вриенния как авторов исторических сочинений, отразивших важнейшие явления эпохи.

Новым явлением византийской действительности становится меценатство, возникновение литературных кружков и салонов под покрови-{184}тельством представителей дома Комнинов, среди которых наиболее значительным был кружок, которому покровительствовала севастократорисса Ирина. В него входили такие известные литераторы того периода, как Феодор Продром, Иоанн Цец, Константин Манасси. Существование подобных кружков, несомненно, стимулировало литературное творчество. Однако, с другой стороны, оно не могло не наложить своеобразного отпечатка на политическую, идейную целенаправленность связанной с Комнинами литературы, становящейся в определенной мере средством императорской пропаганды, идеологического обоснования внутренней и внешней политики Комнинов. Это обусловило также значительное развитие по сравнению с XI в. литературы, выполняющей роль своеобразного художественного компонента придворных торжеств, церемоний и зрелищ или их красочного описания (поэмы Феодора Продрома, Михаила Айотеодорита и др.).

В XII в. очевидно расширение круга людей, занятых литературной деятельностью. Пишут больше, чем в XI в. Увеличивается и объем произведений. Но, пожалуй, важнее изменения качественные, касающиеся структуры жанров, соотношения светского и духовного направлений: в результате значительного сдвига в сторону светской литературы сокращается количество произведений религиозного содержания, (гомилии, комментарии Священого писания, канонические и догматические сборники). Теперь они составляют не более 30% всей литературной продукции, причем доля агиографического жанра снижается до 3,8% с тем, чтобы почти полностью исчезнуть к концу XII в. 34 Столь резкому снижению роли житийной литературы в ка- кой-то мере, видимо, способствовала огромная работа, проделанная в X в. Симеоном Метафрастом по основательной переработке и систематизации всего византийского агиографического наследия. Однако главным фактором здесь являются, несомненно, изменение вкусов и взгля-

33«Музы», по оценке А. Мааса, известного специалиста в области византийской метрики, являются образцом самого искусственного употребления ямбического триметра во всей византийской поэзии. См.: Maas Р. Die Musen des Kaisers Alexios I//BZ. 1913. Bd. 22. S. 364.

34Данные подсчеты представлены в докладе А. Гийу на XV конгрессе византинистов (Gouillou Α. Le poids des conditions matérielles, sociales et économiques sur la production culturelle à Byzance de 1071 à 1261//XVе Congrès international ďEtudes byzantines. P. 9).

дов, очевидное усиление интереса к светским жанрам — эпиграмме, «поэзии по случаю», различным видам риторики, историческим сочинениям.

Продолжается развитие дидактической литературы, которая обогащается новым жанром — астрологической поэмой. Возрождается эллинистический любовно-приключенческий роман. Значительно увеличивается объем эпистолографии, обретающей более повествовательный характер, становящейся как бы формой массового литературного творчества. Появляется больше аллегорических рассказов, сатиры, имеющих персональную направленность. Новые вкусы и интересы общества находят отражение в таких своеобразных произведениях, как диетический календарь врача Иерофила, путеводитель по Сирии и Палестине Иоанна Фоки и др. Особо следует отметить развитие филологии, справедливо оцениваемой как «величайший вклад Византии в европейскую литературу» 35.

Одной из отличительных черт литературы XII в. можно считать и примат поэзии, тенденцию к поэтизации прозаических жанров, прояв-{185}ляющуюся, в частности, в любовноприключенском романе. Поэтическую форму избирает для своей исторической хроники Константин Манасси, для этических дискуссий — патриарх Лука Хрисоверг, а Иоанн Цец пишет в стихах даже письма. Это не означает, однако, утраты интереса к прозе, которая, продолжая традиции Пселла, достигает значительных высот (Анна Комнина, Никита Хониат, Киннам, Евстафий), культивируя вкус к конкретному, к описанию характеров и портретов, человеческих и политических драм недавнего прошлого и современности.

Усиление светского направления — явление, тесно связанное с активизацией роли античного наследия, что, в свою очередь, во многом было обусловлено развитием образования, т. е. расширением круга людей, соприкоснувшихся с античностью.

Вместе с тем появление и усиление интереса к тем или иным жанрам, мотивам и темам античности происходит по мере созревания в обществе тех или иных потребностей и тенденций. Так, возрождение античного романа происходит в соответствии с усилением в обществе интереса к проблеме любви, преодолением патриархально-церковных норм нравственности, что требовало соответствующего выражения и в художественной литературе, своего места среди интересующих литературу ценностей. Заимствованный из позднеантичной эпохи роман, естественно, интегрируется в средневековую греческую литературу, вписываясь одновременно и в общесредневековую эволюцию литературных жанров (становясь закономерным, «романтическим» этапом, пришедшим на смену героическому эпосу, в данном случае «Дигенису Акриту», аналогично процессам, происходившим в литературе Европы, Востока, Кавказа) 36.

Возрождение античных жанров, образов и мотивов уже необязательно предполагает их интеграцию в христианство 37. Часто, напротив, следует говорить о дезинтеграции, о сознательном отмежевании ряда течений — явлений духовной жизни — от официальной христианской культуры.

Среди явлений в области культуры, в частности образования XI в., имевших непосредственное значение для литературы XII в., следует выделить школьную дисциплину, называемую схедографией. Мнемотехнический метод обучения языку, получивший распространение в основном в XI в., на раннем этапе основывается на классических текстах, используемых в целях грамматического анализа, рассечения слов, «археологии {186} языка». Однако в дальнейшем схедография отказывается от классических текстов, следуя принципу, «что классическому языку легче обучать посредством текстов, составленных специально, нежели посредством текстов самих авторов. Это дает возможность более систематического изучения книжного

35Dölger F. ‛Η ι;‛σορία τη;˜ς βυζϊαντινη;˜ς αυ;’τοκρατορίας. Πανεπιστήμιο τοΰ Καίμπριτζ; ’Αθήνα, 1979. Τ. II. Σ. 794.

36См.: Алексидзе А. Д. Мир греческого рыцарского романа. С. 43; Мелетинский Е. М. Средневековый роман: Происхождение и классические формы. М., 1983. С. 270.

37В свое время в отличие от нашего понимания романа XII в. как возрождения античной модели с реальным восприятием его любовно-приключенческого содержания (см.: Алексидзе А. Д. Византийский роман XII века: Автореф. дис. Тбилиси, 1965), была высказана точка зрения, представляющая возрожденный роман как явление симво- лическо-аллегорическое, делающее возможным его интеграцию в христианскую культуру (см.: Виз. люб. проза). Дальнейшее исследование пошло в русле акцентирования и выявления реального и светского характера византийского романа XII в. вплоть до характеристики его как «areligios», «achristlich» в работах А. Гарциа (Garzya А. Topik und Tendenz in der byzantinischen Literatur. S. 313), Г. Бека, считающего, что роман XII в. приходит на смену агиографии (Beck H.-G. Marginalia on the Byzantine Novel//Erotica Antiqua: Acts of the International Conference on the Ancient Novel. Bangor, 1977. S. 59).

языка» 38. Отрыв от античных классиков, сама идея свободного обращения с лексическим материалом, принцип импровизации становятся, по-видимому, одними из путей литературного творчества. Сохранив в определенной мере учебные аспекты, «Схеды» преобразуются в литературный жанр, об идейно-художественных особенностях которого можно судить хотя бы по такому интересному образцу византийской литературы XII в., как «Схеда мыши», с его остроактуальным общественно-социальным содержанием 39.

Новое, современное содержание старых, воспринятых посредством школы жанров и форм, это и «звериная» литература, оживленная в «Войне кошек и мышей» как политической сатире, и лукиановский диалог, талантливо и смело использованный автором антиклерикального «Тимариона», и т. д. Органично возникая из идейно-культурных процессов византийской истории, сатирическая литература имеет очевидные типологические параллели в западной литературе XII в. Литература наполняется гуманистическим пафосом, приобретает политическую направленность, выражая наиболее прогрессивные тенденции духовной и общественной жизни, принимая на себя центр тяжести, который в XI в. ложился на философию. Однако реакция, церковные круги и в данном случае не обманываются насчет реального содержания того, что иногда могло бы показаться безобидным риторическим упражнением, литературной игрой. Если в XI в. репрессии были направлены против философов, то в XII в. они обрушиваются на литераторов (Михаил Глика, Феодор Продром, Максим Оловол и др.). Заявление Феодора Продрома — в духе Василия Каппадокийского — о том, что из античности он берет лишь полезное для веры, вряд ли кого-нибудь вводили в заблуждение.

Из заслуживающих внимания тенденций литературы XII в. следовало бы отметить также повышение интереса к народной творческой стихии, в частности к поговоркам и пословицам, сборник которых составляет Михаил Глика. У Евстафия Солунского и Михаила Хониата употребление поговорок и пословиц удваивается по сравнению с их употреблением у более ранних писателей.

В этой связи следует отметить и более широкое распространение имеющего народные истоки пятнадцатисложного «политического» стихотворного размера, который, как известно, впервые был активно использован в XI в. в поэзии Симеона Богослова. В XII в. «политический стих» становится стихотворным метром обоих направлений византийской {187} поэзии — народноязычного и классического. Пятнадцатисложный стих — явление византийское, не имеющее квантитетной традиции; на его глубокую, безусловно генетическую, связь с народной поэзией, которая иногда ставится под сомнение, указывает хотя бы тот факт, что начиная с XII в., т. е. с момента появления народноязычной поэзии, она основана почти без исключения на «политическом» стихе. Другой вопрос, что первые зафиксированные его образцы не относятся к народной литературе (в Х в. стихи на смерть Льва VI и Константина VII Багрянородного, когда и должен был произойти переход пятнадцатисложника в непесенную поэзию). Связь пятнадцатисложного размера с придворной поэзией — один из труднообъяснимых моментов его истории, привлекающий внимание исследователей. Во всяком случае, в XII в. путь пятнадцатисложника к императорскому двору пролегает главным образом через торжественную поэзию димов, их восклицания и восхваления, и эта связь с массовыми церемониями передана, по-видимому, в данную эпоху в термине πολιτικός, предполагающим наряду со значением «обиходный, обычный» и значение «государственный», «публичный», «политический» 40.

Своеобразная связь с императорским двором ясно видна и в другом, еще более важном явлении литературной жизни XII в.— в возникновении народноязычной литературы и ее утверждении. Первые произведения всех народноязычных литератур — это обычно обращения к широкому читателю. Первые же образцы народноязычной литературы в Византии обращены к

38Browning R. Courants intellectuels et organisation scolaire à Byzance au XI s. // TM. 1976. Т. 6. Р. 219. Господство до конца XI в. метода, основанного на использовании классиков, явствует из «Алексиады» Анны Комнины, где она говорит о схедографии как о новом явлении (имея в виду, вероятно, новые течения в схедографии), резко критикуя его как метод, допускающий отрыв от классиков.

39По-видимому, не случайно, что трое из наиболее видных схедографов XII в.— Феодор Продром, Никита Евгениан и Константин Манасси — являются в то же время авторами возникших на античных традициях византийских любовно-приключенческих романов.

40Hörandner W. Traditionelle und populäre Züge in der Profandichtung der Komnenenzeit // XVe Congrès international ďÉtudes byzantinr?. Y. 9, См. также: Jeffreys Е. M., Jejfreys M. J. Popular Literature in Late Byzantium. L., 1983.

императору, являясь на свет как бы «порфирородными» 41. Тем не менее в данном случае речь идет о первых образцах народноязычной поэзии, возникших вдруг на поверхности официальной литературной жизни, о произведениях литературы, имевшей к этому времени, повидимому, уже многовековую, хотя и не зафиксированную, не сохранившуюся историю существования и развития 42.

Самое значительное явление в народноязычной литературной продукции представляет собой, несомненно, «Продромика» — поэтические произведения, связываемые с именем поэта Продрома, или Птохопродрома (Нищего Продрома). Это четыре поэмы, написанные народным языком, с определенным количеством строк на языке классическом.

Первая из этих поэм, которую можно было бы назвать «О сварливой жене» (174 строки), адресована Иоанну II Комнину. Поэт жалуется на «зло, и какое зло!», на ворчливую и драчливую жену, с которой ему нет жизни и покоя.

Вторая поэма (117 строк), близкая по содержанию к первой, обращена к севастократору Андронику Комнину и является жалобой на бедность.

Третья поэма, которую можно назвать «Против игуменов» (447 строк), {188} вводит читателя в иной мир — в монастырскую жизнь, воспринимаемую глазами молодого инока, с царящим здесь лицемерием и несправедливостью.

Монастырские нравы, живо описываемые иноком, представляют собой типичную картину, выхваченную из византийской действительности, что подчеркивает сам поэт, поясняя, что рассказывает он не небылицы, а обычные вещи, известные всем. Главная тема поэмы — оскорбления, несправедливость, которые приходится наблюдать и терпеть юноше, исполненному христианского благочестия и сострадания. И как полная противоположность, молодому монаху предстает протопоп, которому дозволено все и о котором, не дай бог, сказать что-либо дурное:

Затем, что это — протопоп, а ты — пономаренок, Он счет деньгам у нас ведет, а ты таскаешь воду; Он деньги в сундуке хранит, а ты — головки лука;...

Ты взад-вперед по улицам сандальями топочешь,

Аон на славном скакуне повсюду разъезжает, И на ногах его торчат воинственные шпоры...

Он ходит в шерстяном плаще, а ты одет в рогожу, И на постели у него четыре покрывала,

Аты в соломе спишь всю ночь, и вши тебя кусают. Четыре раза в месяц он бывает в бане, ты же От рождества до рождества не видишь и лохани...

Он десять фунтов золота хранит в своем закладе,

Аты и медного гроша не сыщешь за душою,

Чтобы хоть свечечку купить, хоть постриженья ради!

(Памятники. С. 220)

Молодому иноку советуют не глазеть и в сторону игуменской трапезы, не глотать слюнки при виде изысканных и обильных блюд, а довольствоваться критским сыром и кусочком рыбы. Когда в монастыре заболевают, то для игумена приглашают известных врачей, тогда как монаху предписывают соблюдать пост и довольствоваться одной водой.

Четвертая поэма (292 строки), адресованная императору, описывает положение людей «интеллектуального» труда. Поэма представляет собой жалобу писателя на его бесчисленные бедствия. Сколько труда было положено на изучение словесных наук, и что же, став, так сказать, искусным литератором, он мечтает о нескольких крошках хлеба. Он бранит литературу, восклицая со слезами: будь прокляты, Христос, словесность и те, кто к ней стремится, будь проклят день, когда меня послали в школу, чтобы я обучился грамоте и сделал ее источником существования.

41Grosdidier de Matons J. Courants archaïsants et populaires dans la langue et la litterature // XVe Congrés international ďétudes byzantine?. Athènes, 1976. Р. 9.

42Первые образцы народного языка зафиксированы, как известно, в VI в. См.: Весk Н. G. Die griechische Volkstümliche Literatur des 14. Jahrhunderts // Actes du XIVe Congrès international des Études byzantinos. Bucarest, 6—12 septembre 1971. Bucureşti, 1974. Т. 1. S. 125—138.

Поэт горько сожалеет, что не овладел презренным ремеслом вышивальщика, тогда бы он наверняка имел хлеб и вино, сейчас же, открывая свой сундук в надежде найти кусочек хлеба, он находит в нем лишь бумаги; опуская руку в кошелек с надеждой найти в нем монеты, обнаруживает все те же бумаги. «Обшарив все уголки дома, я, озабоченный и потрясенный, падая в обморок от голода, я говорю в отчаянии, что словесности и грамматике предпочитаю ремесло вышивальщика».

Первые издатели поэм, основываясь на атрибуциях рукописей и текстов самих произведений, считали, что поэмы принадлежат известному и плодовитому литератору XII в. Феодору Продрому. Однако совмещение в творчестве одного писателя высокого, классического языка и стиля и народноязычного стихотворчества было явлением слишком необычным, {189} чтобы не вызвать вопросов, возражений, попыток различного истолкования продромовского феномена. Одно из предположений заключалось в том, что, обращаясь к народному языку, поэт преследовал цель позабавить своих высоких покровителей, дабы сделать их более благосклонными к его просьбам. Этому, в частности, должно было способствовать изображение в сатирическом плане семейной жизни и быта писателя, называющего себя «Нищим Продромом». Но подобная точка зрения не давала объяснения, почему поэт выступает в разных обличьях: предстает то монахом, то отцом семейства. Предположение о возможности пострига Продрома к концу жизни было исключено, поскольку в поэмах монах изображен не старцем, а юношей. В результате было высказано сомнение в автобиографичности поэм: обличья меняются потому, что они вымышлены; поэмы Продрома являются литературной игрой в духе новой придворной моды — увлечения народным языком и стилем.

Другие исследователи, соглашаясь с тем, что поэмы не автобиографичны, допускают, однако, что герои их могут быть реальными людьми, заказывавшими Продрому поэмыпрошения (что представляется как бы возрождением в Византии древнегреческого жанра логографии 43). Мнение, согласно которому Феодор Продром и автор «Птохопродромики», скорее всего, являлись разными лицами, в последнее время подкрепляется наблюдениями над особенностями стихосложения, в частности различием между метрикой Феодора Продрома и «Птохопродромики», ее не только народноязычных стихов, но и частей, написанных классическим языком 44. Правда, были сделаны попытки объяснить различные метрики отнесением тех или иных произведений Продрома к разным периодам его жизни. Высказана и такая гипотеза: четыре поэмы «Птохопродромики» являются, возможно, если не пародированием, то переложением на народный язык неизвестным стихотворцем произведений Феодора Продрома с целью

привлечь внимание и расположение адресатов, что положило начало целой школе подражателей 45.

При всей сложности проблем «Птохопродромики» очевидно одно: корпус, включающий четыре народноязычные поэмы, единый в идейно-художественном, языковом, стилистическом отношении, представляет собой самобытное, интереснейшее явление византийской литературы. Несомненно также существенное сходство его с творчеством Феодора Продрома — с такими же непосредственными обращениями к императору, с жалобами и просьбами, описанием трудностей и невзгод, с сильным элементом самоуничижения. {190}

Подобные созвучия не могут быть случайными. Считать, что «Птохопродромика» вносит в византийскую литературу только новую языковую и стилистическую струю — значит сильно приуменьшать ее значение. «Птохопродромика», независимо от того, кого она изображает — реальных или вымышленных героев,— открывает в византийской литературе новый мир, привнося в него не существующий ранее образ человека, обремененного социальными, житейскими и бытовыми проблемами, задыхающегося, нравственно переродившегося под гру-

43Grosdidier de Matons J. Op. cit. P. 8.

44Hörandner W. Zur Frage der Metrik früher volksprachlicher Texte. Kann Theodoros Prodromos der Verfasser volkssprachlicher Gedichte sein?//JÖB. 1982. Bd. 32/3. XVI Internationaler Byzantinisten Kongress. Akten. Teil II (3). Wien, 1982. S. 375—281; Jeffreys M. Besprechungen von Hörandner W. Theodoros Prodromos, Historische Gedichte//BZ. 1977. Bd. 70. Η. 1. S. 105—107; Eideneier Η. und N. Zum Fünfzehnsilber der Ptochoprodromika//’Αφιέρωμα στόν καθηγητή Λίνο Πολίτη. Θεσσ., 1979. Σ. 1—7.

45Beck Η. G. Geschichte der byzantinische Volksliteratur. S. 104. Среди подражателей определенного интереса за-

служивает так называемый Манганский Продром (писатель, упорно просящий императора пристроить его в Манганский монастырь, чего в конце концов добивается), пять поэм которого сохранили три рукописи XIII—XV вв.

зом постоянных лишений и невзгод, потерявшего мужское самолюбие и человеческое достоинство. Комизм ситуаций не смягчает, а усиливает главную тему, проходящую через всю «Птохопродромику»,— тему несправедливости, царящей в описываемом поэтом мире, где знания не приносят счастья и где достоинство человека, даже в монастырских стенах, измеряется богатством.

Феодор Продром родился в Константинополе между 1070 и 1075 г. В своих стихотворениях он упоминает деда и отца, которые так же, как и он, звались Продромами, и дядю — Христа, который в 1077 — 1088 гг. был митрополитом Киевским под именем Иоанна II. Об отце Продром говорит как о человеке начитанном, побывавшем в дальних краях, много видевшем и знающем. Тема гордости своими знаниями, встречающаяся в стихах Продрома с самого раннего периода, часто сочетается, однако, с мотивом разочарования, вызванного тем, что в Византии знания и ученые люди ценятся весьма низко. «У нас больше ценятся люди несведующие, а глупость ставится выше разума»,— заявляет он в стихотворном прощании с Константинополем, который собирается покинуть навсегда, следуя в Трапезунд за своим другом Стефаном Скилицей (PG. T. 133. Col. 1328). Однако отъезд Стефана Скилицы в Трапезунд, куда он был назначен митрополитом, временно откладывается, а когда он все же отправляется туда спустя два года, Продром уже не едет с ним, остается в Константинополе, продолжая плодотворную и многогранную литературную деятельность, сочиняя славословия в честь императоров и членов их семей по поводу их военных успехов, свадеб и похорон, вставляя в патетические строки своих произведений жалобы на нужду, выпрашивая подачки.

С некоторыми членами императорской семьи Продром, очевидно, был связан непосредственно: он либо обучал их словесности (как, например, Ирину, жену Андроника, младшего сына Иоанна II), либо выполнял их литературные заказы (той же Ирины и других). До самих императоров Продром доносил свой голос через посредников — поклонников и покровителей его таланта, каковыми в разное время были орфанотроф Алексей Аристин, логофет Стефан Мелес, императорский секретарь, бывший ученик Продрома Феодор Стипиот. Иногда, воодушевленный рассказами друзей о благоприятном впечатлении, которое произвели на императора его стихи, Продром дает волю фантазии, воображает себя счастливцем, утопающим в безмерном богатстве. Но эти восторженные взлеты в поэзии Продрома угасают вместе с периодами отсутствия внимания и сочувствия к его творчеству. Эти периоды, длившиеся иногда довольно долго, не всегда бывали, по-видимому, вызваны лишь недооценкой его таланта, но имели и другие причины — например его связи с кругом Анны Комниной, бывшей в оппозиции императору Иоанну. В других случаях причиной недоброжелательного отношения к Продрому было твор-{191}чество поэта, причудливо сочетавшее в себе тенденции угодничества и подобострастия с вдохновленной Лукианом и другими античными писателями остросатирической струей, направленной против конкретных лиц. Раздражение против Продрома оборачивалось серьезными обвинениями, вплоть до обвинения его в ереси.

От обвинений в безбожии, ошибочном толковании ипостасей святой Троицы, в увлечении язычеством Продром открещивается посредством поэмы-исповеди, в которой объясняет, что заимствует у античных авторов только то, что согласно с верой, выбрасывает то, что противно вере, и в свою очередь обрушивается на обвинителя, некоего Вариса, характеризуя его как человека хищного, безнравственного, нечестивого, необразованного. Варис как будто даже извиняется перед Продромом, признаваясь, что обвинение было лишь шуткой, однако за «шуткой под влиянием хиосского вина», могущей обернуться трагедией, хорошо просматривается неизменно враждебный и настороженный взгляд ортодоксально-консервативных кругов на чрезмерное увлечение их современников античной культурой.

Существуют сведения о педагогической деятельности Феодора Продрома, его плодотворном творчестве в области схедографии. Об авторитете и популярности Продрома свидетельствуют современники: ученик Продрома, поэт Никита Евгениан, высоко и всесторонне оценивал риторическое мастерство учителя; выдающийся литератор XII в. Евстафий Солунский называл Продрома «славным среди мудрых»; Михаил Италик, известный оратор, с которым Продрома связывала тесная дружба, считал его мудрейшим, а в одном письме из Филиппополя рассказывает ему о монахе, знавшем наизусть все произведения Продрома и часто декламировавшем их Италику.

Характер взаимоотношений Продрома и Италика запечатлен в их переписке, отмеченной остроумием и взаимной симпатией. Италик, желая образно выразить мысль об их теснейшей дружеской связи, говорит, что им, составляющим одно, даже излишне писать друг другу, это то же, что писать самому себе. В ответе Италику Продром подхватывает и развивает образ: «Мне кажется, когда я здесь ем пулярок и диких гусей, старых зайцев, откормленных куропаток и тучных фазанов, то я жую, а ты проглатываешь, ибо ты Италик, а когда ты хлебнешь хиосское ароматное вино, то я чувствую вкус, ибо я Продром».

Конец жизни Феодор Продром провел в монастыре, где и умер, по всей вероятности, в

1153 г.

Необыкновенно обширное творчество Феодора Продрома охватывает почти все жанры литературы его времени.

Из области религиозно-богословской можно отметить комментарии к церковным канонам Козьмы и Иоанна Дамаскина, эпиграммы, посвященные святым, иконам, церковным реликвиям и т. д. В философском и научном наследии Продрома — комментарии ко второй Аналитике Аристотеля.

Особую струю в творчестве Феодора Продрома создает поэзия, связанная с торжествами и церемониями, в центре которых находится фигура императора. Это славословия императору, исполняемые на религиозных праздниках рождества и крещения, во время игр при появлении василевса в возвышающейся над трибунами ипподрома императорской ложе, {192} наконец, во время триумфов императора при возвращении в столицу из победоносных походов. В этой панегирической поэзии, пронизанной идеей сверхчеловеческого величия, богоравности императора, восходящей к эллинистическо-римской и восточной поэзии, наиболее наглядно проявляется идеологическая целенаправленность поэзии на службе у Комнинов. Ее назначение как идейно-художественного средства воздействия на умы в еще большей степени подчеркивается тем, что значительная часть этих стихов написана по заказу димов (они обозначены пометкой: «для димов») и предназначена, таким образом, для произношения устами «народа» и от его имени. Не будучи народноязычными, стихи для димов, все без исключения, как Продрома, так и других поэтов, написаны пятнадцатисложником, делающим их доступными для массового исполнения, носящего, по всей вероятности, характер хорового пения 46.

(В этой обязательности употребления политического стиха в поэзии для массового исполнения наиболее наглядно проявляется принципиальная для византийской поэзии разница между естественным для нее политическим стихом, в котором метрическое ударение совпадает с тоническим и всеми другими, «квантитетными» по происхождению, размерами, трудными для декламации ввиду отсутствия подобного совпадения.) Странным и неожиданным в текстах этих хоровых стихов представляется упоминание самого поэта с его персональным обращением к императору 47: в ряде случаев оно может быть лишь элементом предназначенного императору рукописного варианта, в других, возможно, элементом престижности для дима, обращающегося к императору стихами известного поэта 48. Очень трудно при отсутствии сведений представить себе характер исполнения этих стихов, однако в этом хоровом творчестве, возглавляемом поэтом, чувствуется далекий отзвук греческих музыкально-поэтических традиций, восходящих к хоровой лирике Алкмана, Стесихора...

Образ императора, проходящий через эту перегруженную эпитетами и символами поэзию,— это образ богоподобного земного властителя, деяния которого созвучны, сродни божественным явлениям. «Вновь рождество Христово и вновь победа василевса»,— поет хор в рождественской песне, приветствуя возвращение императора с поля сражения. «Двойной праздник, двойная радость ромеев,— поется в песнопении на праздник крещения,— крещение Христа и победа василевса. Христос крещен в потоке воды, василевс же ради нас крещен в потоке пота». Появление василевса в императорской ложе ипподрома, уподобляемое восходу солнца,

46Музыкальный способ исполнения пятнадцатисложника засвидетельствован указанием тонов и римосов в сти-

хотворении на смерть Льва VI (Ševčenko I. Poems on the Deaths of Leo VI and Constantine VII in the Madrid Manuscript of Scylitzes // DOP. 1969—1970. № 23—24. Р. 185—223).

47В одном из таких обращений поэт говорит, играя на идентичности своего имени с именем Иоанна Продрома (Предтечи), что если Христос был крещен Продромом в потоке Иордана, то император крестит Продрома в потоке подарков.

48Hörandner W. Theodoros Prodromos. Historische Gedichte. Wien, 1974. S. 79.