Культура Византии. VII-XII вв

рисы. В 1085 г. явившийся на Балканы Роберт пал жертвой чумы, а византийцы тогда же вернули себе Диррахий. Битва за Балканы норманнами была проиграна.

На Востоке Алексей избегал больших походов против сельджуков 44. Вражда эмиров и страх султана перед наиболее влиятельными из них оставляли византийцам широкое поле для дипломатической игры. Алексей старался привлечь на свою сторону сельджукских вельмож, которые после смерти в 1086 г. султана Сулеймана I (1077/78—1086) добились раздела завоеванных областей на множество эмиратов, лишь формально подчиненных иконийскому султану. Алексей вступал во временные союзы то с тем, то с другим эмиром и пытался заключить соглашение с султаном. В 1092 г. султан предлагал Алексею союз, скрепленный династическим браком его старшего сына с дочерью императора, обещая за это очистить Малую Азию и оказывать империи военную помощь. Но посольство василевса вернулось с полпути, получив известие о кончине султана.

Наибольшее беспокойство доставил империи эмир Смирны Чакан (Чаха византийских источников). Он разбил византийский флот и занял Клазоменны, Фокею, Митилену и о-в Хиос. Готовился напасть Чакан и на Константинополь, хотя силы его были незначительны. Полководец Алексея Иоанн Дука разбил его; остальное довершила дипломатия: Алексей восстановил против смирнского эмира его родственника, иконийского султана Кылич-Арслана I (1092— 1107). Не в силах вести войну на два фронта, Чакан вступил в переговоры, но был убит во время пира в султанском дворце. На севере Алексей Комнин умело натравил половцев на печенегов и тем самым спас империю от этих опасных кочевников, разгромив их в союзе с половцами в 1091 г. во Фракии 45. {269}

Временная стабилизация Византийской империи при первых Комнинах способствовала успехам ее дипломатии 46. Анна Комнина живо и интересно рассказала о деятельности своего отца, разумеется, всячески восхваляя его мудрость и дипломатический опыт.

Большие трудности Византии принесли крестовые походы 47. С крестоносцами Первого крестового похода у Алексея Комнина с самого начала сложились отношения взаимного недоверия и тайной враждебности, скрытой под маской внешнего благожелательства. Алексей Комнин, правда, добился от большинства их вождей вассальной присяги, но он все время боялся крестоносцев, ожидая, что они могут напасть на владения самой империи.

По словам Анны Комнины, особенно враждебные отношения у ее отца сложились с Боэмундом Тарентским, сыном его заклятого врага Роберта Гвискара 48. Анна рисует Боэмунда человеком глубоко лживым и коварным, способным на любое злодеяние, грубым варваром, но бесстрашным воителем. Византийский император, распознав в Боэмунде серьезного противника, решил привлечь его льстивыми речами и щедрыми подарками. Но «надменный варвар» повел себя крайне неприязненно и осторожно. Помня старую вражду с греками, Боэмунд настолько не доверял им, что, опасаясь яда, не притронулся к роскошным яствам, которые прислал ему император. Тогда Алексей попытался поразить грубого латинянина блеском богатств своей империи. Пол в одной из комнат дворца был устлан драгоценными одеждами, покрыт золотыми и серебряными монетами и ювелирными изделиями. Дверь в эту комнату внезапно открыли перед Боэмундом. Пораженный этим зрелищем, Боэмунд воскликнул: «Если бы у меня было столько богатств, я бы давно овладел многими странами!» Тогда посланец Алексея ему ответил: «Это все пожаловал тебе сегодня император» (Анна Комн. С. 291—292). Самонадеянный вождь крестоносного ополчения сперва гордо отверг столь щедрый дар, но, одумавшись, принял его, принес василевсу вассальную присягу и двинулся в Малую Азию. Последующие события развертывались весьма драматично: после побед Боэмунда и захвата им Антиохии Алексей пустил в ход против него и военную силу и тайную дипломатию.

44Cahen Cl. Turcobyzantina et Oriens christianus. L., 1974; Felix W. Byzanz und die islamische Welt im früheren 11. Jh. Wien, 1981. См. рец. на эту кн.: Forsyth J. H.//Speculum. 1983. Vol. 58, N 2. Р. 458—460.

45ВасильевскийВ. Г. Византия и печенеги (1048—1094) // Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1909. Т. 1. С. 1—175.

46Chalandon F. Les Comnène. Р., 1900—1912. Т. 1—2; Hohlweg A. Beiträge zur Verwaltungsgeschichte des Oströmischen Reiches unter den Komnenen. München, 1965.

47Заборов М. А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980; Runciman S. А History of the Crusades. L., 1954. Vol. 1—2; Idem. The first Crusade. Cambridge, 1980; Erbssoler М. Die Kreuzzuge. Eine Kulturgeschichte. Leipzig, 1980.

48Rowe J. G. Paschal II. Bohemund of Antioch and the Byzantine Empire // Bulletin of the John Ryland’s Library. 1966. Vol. 49. Р. 165—202.

Он привлек на сторону Византии сельджукского правителя Кылич-Арслана I, содействовал поражению Боэмунда в Малой Азии и отъезду его на Запад; он окружил норманнов у Диррахия и заставил Боэмунда пойти на примирение. В 1108 г. был заключен известный Девольский договор между Византией и норманнами на выгодных для империи условиях — Боэмунд признал Антиохию леном византийского императора, отказался от своих владений в Киликии и обещал Алексею {270} Комнину военную помощь (Анна Комн. С. 364—372). Дипломатия Алексея одержала серьезную победу 49.

До конца жизни Алексей Комнин боролся за укрепление позиций империи на Западе и Востоке. Он вмешивался в сербские дела, разжигая вражду между Зетой и Рашкой, стремился добиться союза с Венгрией, чье влияние на Балканах становилось все более заметным, и с этой целью женил своего сына Иоанна на венгерской принцессе. Он продолжал теснить сельджуков, то заключая с ними договоры, то ведя войну. Преемники Алексея продолжали его наступательную политику. Они постоянно играли на противоречиях мусульманских правителей, натравливая одних на других. При императоре Мануиле (1143—1180) Второй крестовый поход скорее ослабил, чем укрепил позиции Византии в борьбе против мусульман. В 1147 г. в Константинополь прибыли две большие армии крестоносцев, одну из которых возглавлял король Германии Конрад III (1138—1152), а другой — французский король Людовик VII (1137— 1180). Немецкие рыцари вели себя в империи не как союзники, а скорее как завоеватели. Мануилу не удалось сблизиться с Конрадом III, хотя василевс был женат на его родственнице Берте Зульцбахской. Мануил стремился всячески задобрить французского короля, но и с ним отношения были достаточно напряженными, а в свите Людовика VII строились планы захвата Константинополя. О переговорах Мануила Комнина с Людовиком VII сохранился подробный рассказ очевидца событий, приближенного французского короля, его капеллана Одо Дейльского. Сочинения Одо Дейльского «О странствовании Людовика VII, франкского короля, на Восток» — уникальный источник по истории византийской дипломатии в XII в. В Константинополе короля, по словам его летописца, ожидал радушный, поистине «братский» прием (Odo de Diogilo. III. Р. 60). По прибытии крестоносцев под Константинополь знатные и богатые жители города вышли навстречу французскому королю и просили его посетить императора. Примечательно, однако, что король вошел в столицу Византии по просьбе Мануила лишь с небольшой свитой, так как знал опасения императора, вызванные бесчинствами германского войска в городе, и тоже не хотел столкновения своих воинов с горожанами. Он был принят императором вполне по-королевски в портике дворца. «...Оба государя были почти одного возраста и роста, различались они только одеждой и манерами. После взаимных объятий и поцелуев они вошли во дворец, где сели на приготовленные им одинаковые кресла» (Ibid. Р. 58). Здесь они беседовали через переводчика. После беседы они расстались друг с другом, как братья, и вельможи отвели Людовика в предоставленную ему резиденцию. Однако Одо Дейльский, быть может бросая на события ретроспективный взгляд и зная уже о последующем разрыве византийцев с Людовиком, говорит, что уже тогда Мануил был неискренним и его ласковое обра-{271}щение с королем было лишь маской. Во время же описанных событий вряд ли это было замечено 50.

Рассказ Одо Дейльского о Константинополе во многом отражает представления западных крестоносцев о Византии. Это смешение восторга и преклонения с недоброжелательной критикой византийской жизни с позиций католической морали. Ода подробно рассказывает об удобном местоположении города и его богатстве. С восхищением он пишет о Влахернском дворце Мануила: «...его внешняя красота почти несравненна, но красота внутренняя превосходит все, что я только мог бы сказать о ней. Со всех сторон он расписан золотом и разноцветными красками, двор выстлан мрамором с изысканным мастерством, и я не знаю, что придает двору большую ценность и красоту — совершенство ли искусства или богатство материала»

49Любарский Я. Н., Фрейденберг М. М. Девольский договор 1108 г. между Алексеем Комнином и Боэмун-

дом//ВВ. 1962. Т. 21. С. 260—274; Cahen Cl. Orient et Occident au temps des Croisades. Р., 1983; Richard J. Orient et Occident au Moyen âge: Contacts et relations (XIIe—XVe s.). L., 1976; Lilie R. J. Byzanz und die Kreuzfahrerstaaten. Studien zur Politik des byzantinischen Reiches gegenüber den Staaten der Kreuzfahrer Syrien und Palästina bis zum vierten Kreuzzug (1096—1204). München, 1981.

50Иоанн Киннам (Cinn. II. 17. Р. 82—83) дает иные сведения об этом приеме. Он рассказывает, что император сидел на своем троне, а Людовик — на маленькой скамеечке, подчеркивая тем самым более низкое положение французского короля.

(Ibid. IV. Р. 62—66). Западный наблюдатель говорит о хорошем снабжении города питьевой водой и съестными припасами, однако замечает, что внешняя стена со стороны суши недостаточно укреплена и ее башни невысоки. Он, думается, правдиво, но не без известного злорадства рассказывает о трущобах города, где царят нищета, мрак и преступления. «Этот город,— пишет он,— во всем превышает меру — ведь он превосходит другие города как богатством, так и пороком» (Ibid. V. Р. 86). Французский король посетил святыни города, где (и кроме св. Софии) было много храмов, замечательных не только красотой, но и священными реликвиями. Особой религиозности, характерной для католического Запада, Одо в Константинополе не заметил, что видно из его замечания: «Все, кто может, приходят в церкви: одни из любопытства, другие по набожности» (Ibid. IV. Р. 66).

Император Мануил дал в честь французского короля обед. «Это пиршество,— пишет Одо,— на котором присутствовали знатные гости, удивительное по своей пышности и по изысканности яств и по приятным развлечениям, услаждало одновременно и слух, и уста, и глаза» (Ibid.). Однако многие из свиты короля, боясь вероломства греков, опасались за его жизнь; их особые подозрения вызывала чрезмерная услужливость хозяев. Тем более что основания, и весьма серьезные, для недовольства со стороны греков были налицо: толпы разбушевавшихся крестоносцев, с которыми король не мог справиться даже при помощи самых строгих мер, опустошали и грабили пригороды города. Людовик, ожидая подкреплений, надолго задержался

вКонстантинополе, что усиливало взаимную подозрительность и неприязнь между греками и крестоносцами. Император Мануил, однако, считал еще несвоевременным порвать с непрошенными гостями и по-прежнему оказывал Людовику знаки внимания. Он послал на празднество франков в честь почитаемого на Западе св. Дионисия православных священников и церковный хор. Эти священники поразили «варваров» своей изящной манерой держаться, скромными рукоплесканиями и гибкостью движений, а пение греков очаровало крестоносцев сладкой мелодичностью, гармоничным слиянием низких и высоких голосов. Но вражда крестоносцев к грекам росла. Епископ Лангра Годфрца, особенно непримиримый враг византийцев, призывал {272} к захвату города. В таких условиях Мануил поспешил переправить войска латинян

вМалую Азию, где, как известно, их ждало поражение и пленение короля Людовика VII 51. После ухода крестоносцев в Малую Азию Мануилу пришлось вернуться к прежней тактике — медленного и постепенного отвоевания территорий и заигрывания с турками-сельджуками. Новый иконийский султан Кылич-Арслан II (1156—1192) в 1161 г. был торжественно принят в

Константинополе, где с ним заключили договор, санкционировавший установление мира на византийско-сельджукской границе 52. На Балканах византийское правительство в общем сохраняло контроль над сербской территорией, играя на противоречиях в среде сербской знати и поддерживая одни группировки против других. В 1172 г. войска Мануила вторглись в Сербию, и Стефан Неманя стал вассалом императора, отказавшись в пользу империи от двух стратегически важных областей. Сербский жупан оставался верен империи до конца жизни Мануила.

Венгерское королевство представляло огромную опасность для Византии. Оно подчинило Хорватию, имело тесные династические и политические связи с сербскими жупанами, постоянные связи с русскими землями. Все это превращало Венгрию в важнейший политический фактор на северо-западных границах Византии. Византийцы вмешивались во внутренние

распри венгерской знати, поддерживали претендентов на королевский престол, надеясь ослабить ее силы и влияние на Балканах53.

Особенно активно вмешивался в венгерские дела Мануил Комнин, мать которого была венгеркой; борьба за гегемонию шла с переменным успехом. В середине XII в. вновь активизировались норманны. Они начали военные действия против Византии при Рожере II, который привлек на свою сторону сербов и венгров и стремился заключить союз с французским королем Людовиком VII. Мануил, в свою очередь, искал поддержки Венеции и Германии. Антинорманнский союз с Конрадом III был закреплен династическим браком. Но этот союз двух

51Заборов М. А. Указ. соч. С. 158—163.

52Vryonis Sp. Byzantium: its internal history and relations with the Muslim world. L. 1971: Idem. The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamization from the XIth through the XVth century. Berkeley; Los Angeles, 1971; Kedar B. Z. Crusade and mission: European approaches towards the Muslims. Princeton, 1984.

53Moravčsik Gy. Byzantium and the Magyars. Budapest, 1970; Makk F. Relations hungaro-byzantines entre 1156 et 1162//Homonoia. 1983. Т. 5. Р. 161—217.

империй не имел последствий. Рожеру удалось поднять против Конрада баварских феодалов, и германскому королю пришлось улаживать внутренние дела, пока его союзник воевал с норманнами. В венгеро-византийские войны оказались временно втянутыми и княжества Древней Руси: Киевская Русь была союзницей Венгрии, а Галицкая и Ростово-Суздальская поддерживали Византию.

Победа над норманнами открыла Мануилу дорогу в Италию, об отвоевании которой он давно мечтал. Мануил энергично ищет союза с итальянскими городами Генуей, Пизой, Анконой, Кремоной, Павией. Милан в конце 60-х годов присягает на верность византийскому императору. Одновременно ромейские дипломаты добиваются упрочения нор-{273}манно- византийского союза. Они хлопочут о том, чтобы создать личную унию обоих государств, и предлагают Вильгельму II, новому королю обеих Сицилий, стать наследником Мануила (позднее этот почетный титул был передан венгерскому принцу Беле-Алексею, который, как и Иштван IV до него, хранил вассальную верность императору до его смерти в 1180 г.) 54.

Внешняя политика Византии к началу 70-х годов XII в. достигла в итоге серьезных успехов: печенеги были разгромлены, половцы устранены; Венгрия и Сербия превратились в вассальные государства, сельджуки отошли в глубь Малой Азии; в Италии Византия имела сильных союзников. Империя больше не придерживается гордой политики «блестящей изоляции», так отличавшей ее в предшествующие столетия, когда она позволяла себе покупать наемников, но не вступать в союзы, когда византийцы не признавали ни одно государство достойным партнером в политической игре и сознательно унижали иноземных послов на дворцовых приемах. В XII в. византийцы постоянно создают коалиции: то вместе с Конрадом III и венецианцами против сицилийских норманнов и французского короля, то вместе с Генуей, Миланом, а затем французами и англичанами против Венеции и Фридриха Барбароссы. Но трезвость военной тактики и дипломатической игры переплетаются у Комнинов с фантастическими замыслами универсалистского характера. Комнины сделали много, чтобы укрепить Византию, которая в XII в. снова стала одним из сильнейших государств Средиземноморья. Но времена универсалистских монархий прошли. Европа стояла накануне рождения национальных государств. Политика Мануила, мечтавшего о единой мировой империи, единой церкви и едином монархе, была так же чужда реальности, как и политика его деятельного соперника — Фридриха Барбароссы 55. Впереди Византию ожидали тяжелые испытания 56 и катастрофа

1204 г.

В заключение можно отметить, что в период классического средневековья (X—XII вв.) византийская дипломатия достигла своего расцвета. Она не только впитала все достижения греко-римской дипломатии, унаследованные от ранней Византии, но и приумножила их. Это нашло выражение в дальнейшем совершенствовании посольского дела, выработке дипломатического ритуала отправления и приема послов, в оформлении договоров и императорских грамот. Дипломатическая система империи в этот период все время развивалась, находилась в постоянной динамике, в изменении, неустанно приспосабливаясь к меняющейся, порою крайне напряженной международной обстановке. Выше было показано, сколь широк был ареал действия византийской дипломатии: это и северные границы империи, Кавказ, Юго-Восточная и Восточная Ев-{274}ропа, Балканы, Ближний Восток (арабы, турки-сельджуки) и, наконец, государства Западной Европы.

Примечательно, что Византия, сохраняя общие методы и приемы своей дипломатии, все же изменяла их применительно к условиям отдельных регионов и стран, учитывая особенности идеологии, политики, религии, быта и нравов различных народов. Она как бы адаптировалась к ним. Незыблемой, однако, оставалась теснейшая связь дипломатической системы с имперской идеологией Византии, со строго установленной в ее официальной доктрине международной иерархией государств. Политические деятели империи, по мере ослабления сил Ви-

54Ohnsorge W. Abendland und Byzanz. Darmstadt, 1979; Lamma P. Comneni e Staufer. Ricerche sui rapporti fra Bisanzio e 1'Occidente nel sec. XII. Roma. 1955—1957. Vol. 1—2; Angold M. The Byzantine Empire, 1025—1204. L.; N. Y.. 1984. Bibliogr. P. 297—310.

55Dölger F. Byzanz und die europaische Staatenwelt. Darmstadt, 1964; Eickhoff E. Macht und Sendung: Byzantinische Weltpolitik. Stuttgart, 1981.

56Hecht W. Die byzantinische Ausenpolitik zur Zeit der letzten Komnenenkaiser (1180—1185). Würzburg, 1967; Brand Ch. M. Byzantium Confronts the West, 1180—1204. Cambridge (Mass.), 1968; Richard J. Op. cit.

ся с усиливающимися тенденциями к канонизации античного наследия, с возрастающим влиянием традиционализма. Основой сочинений все более становится не современный боевой опыт, а достижения военной науки древних. Обезличенность, свойственная вообще писательской манере византийца, находила все более яркое воплощение в военных сочинениях — в данном случае это было вызвано стремлением придать содержащимся здесь рекомендациям {276} всеобъемлющий, универсальный, а потому и сугубо обязывающий, императивный характер. Ссылка на авторитет древних — самый весомый логический аргумент; собственный боевой опыт безоговорочно приносится в жертву, если он противоречит их высказываниям. От VI к Х в. в военной литературе нарастает стремление к самым простейшим методам заимствования (адаптация, парафраза, компиляция, извлечение) 2.

Вместе с тем следует отметить, что, несмотря на эти нивелирующие тенденции, даже вопреки им, авторы военных сочинений все же сохраняют свою творческую и человеческую индивидуальность. Они отличаются друг от друга уровнем своей теоретической и профессиональной подготовки, они демонстрируют различный подход к проблемам военной науки, они неординарны как писатели. В результате многие военно-теоретические сочинения, со свойственными им чертами самобытности и оригинальности, являются подлинными шедеврами византийской эрудиции, образованности, культуры. После периода активизации военнотеоретической мысли византийцев, в VI — начале VII века, наблюдается длительный, почти трехвековой перерыв в ее развитии. Лишь на рубеже IX/X вв. вновь появляются заслуживающие внимания труды по данным вопросам. Затем их количество интенсивно нарастает, и Х в. оказывается наиболее насыщенным произведениями подобного рода. Огромное количество извлечений, самых различных по тематике и объему, дополняет общую картину. С конца Х в. военно-научное творчество византийцев практически полностью прекращается.

Серию памятников военной литературы конца IX — начала Х в. открывает «Тактика Льва». К настоящему времени установлена принадлежность этого трактата перу византийского императора Льва VI Мудрого; поскольку автор неоднократно именует себя императором (TL. XIV. 116; XV. 41; XVIII. 42 и др.), время создания трактата ограничивается годами его царствования (886—912 гг.). Предложенные различными исследователями более точные датировки не являются бесспорными; впрочем, для литературы подобного жанра, отражающей целые эпохи в военной организации империи, более точная локализация во времени не представляется необходимой.

Автор «Тактики» является образцом византийского эрудита Х в., преклоняющегося перед авторитетом письменной традиции, испытывающего пиетет перед военно-научной мыслью предшествующих эпох. Он хорошо знаком с трудами своих предшественников в области военной теории; некоторые из них названы по именам, таковы — Элиан, Арриан, Онасандр (TL. VI. 30; VII, 86; XIV. 112), других можно идентифицировать по характеру использованного Львом материала 3. Кроме того, Лев располагал и некоторыми другими источниками, определить которые не представляется возможным; на их основе написаны полностью главы V и XIX, а также отдельные пассажи III и IV 4. Основная часть сочинения Льва имеет своим источником знаменитый «Стратегикон Маврикия», хотя ни название трактата, ни имя его автора ни разу не упомянуты на страницах «Тактики». {277}

Факт тесной зависимости «Тактики Льва» от «Стратегикона Маврикия» совершенно бесспорен. Дискуссионным вплоть до настоящего времени остается другой вопрос: является ли сочинение Льва только копией трактата его предшественника, продуктом чистого теоретизирования «кабинетного стратига», или же мы имеем дело с сознательной переработкой рекомендаций «Стратегикона» с целью приспособления их к потребностям современной Льву боевой практики? В ряде своих предшествующих работ мы отстаивали вторую точку зрения, одновременно раскрывая конкретный механизм переработки Львом сведений своего предшественника 5.

2Dain А. Les stratégistes byzantins//ТМ. 1967. Т. 2. Р. 353.

3Vari R. Die «Praecepta Nicephori» //BZ. 1929—1930. Bd. 30. S. 52.

4Dain A. La «Tactique» de Nicéphore Ouranos. Р., 1937. Р. 42: Idem. Les stratégistes... Р. 356—357.

5См.. например: Кучма В. В. «Тактика Льва» как исторический источник // ВВ. 1972. Т. 33. С. 75—87.

Обращение Льва именно к «Стратегикону Маврикия» как к основному источнику имело серьезные основания. «Стратегикон Маврикия» заложил основы той военной организации империи, которая утвердилась позднее, в период фемного строя. С военной точки зрения квалифицирующим признаком фемного строя является преобладание в армии контингентов вои- нов-стратигов, обязанных исполнять воинскую службу в соответствии с правом владения земельным наделом определенной ценности. Важнейший принцип фемной военной организации

— возложение воинской повинности на плечи свободного крестьянства. К моменту создания «Тактики Льва» основные принципы этой военной организации сохраняли свою жизнеспособность, и Лев осознавал созвучие идей «Стратегикона» теории и практике военного дела на рубеже IX и Х столетий. Поскольку главной целью Льва было создание военного руководства, рассчитанного на практическое применение, он и создал его на той основе, на которой базировался «Стратегикон».

Вэтой связи представляются беспочвенными попытки ряда исследователей как-то заполнить лакуну в традиции военных трактатов, отделяющую «Тактику» от «Стратегикона». Высказывалось предположение о том, что военно-научное творчество византийцев не прекращалось и в этот трехвековой период, однако его результаты не дошли до нас вследствие бурных событий времени иконоборчества. Такое предположение в принципе допустимо, но при нынешнем состоянии рукописной традиции недоказуемо; расчет же на возможные находки новых, неизвестных современной науке военно-теоретических сочинений, датируемых VII— IX вв., представляется нереальным. При наличии значительного хронологического разрыва между «Стратегиконом» и «Тактикой» между ними практически не существует логического перерыва.

Итак, и «Стратегикон Маврикия», и «Тактика Льва» отразили сущность одного и того же исторически длительного периода в развитии военной организации империи — периода зарождения и утверждения фемного строя; отсюда то общее, что объединяет эти два сочинения. Однако существенная разница между ними состояла в том, что два наших автора являлись современниками полярно противоположных этапов в развитии этого строя: Маврикий стоял у его истоков, а Лев был свидетелем его полного и окончательного завершения.

Армия, с которой имел дело Маврикий, практически уже ничем не отличалась от фемных ополчений более позднего времени. Однако теорети-{278}ческое обоснование новых организационных форм фемной военной системы, естественно, было заторможено вплоть до периода их окончательного развития. Ко времени Льва фемный строй выкристаллизовался с достаточной четкостью, и отдельные его элементы уже могли стать объектом теоретического осмысления. Задачу воссоздания идеальной модели армии, основанной на фемном распорядке, и поставил перед собой автор «Тактики».

Лев стремился дать широкое теоретическое обоснование сообщаемым им практическим рекомендациям. Описывая тот или иной конкретный элемент военной науки. Лев одновременно вскрывает причины именно такого, а не иного его состояния. Он увлечен разработкой рекомендаций, опирающихся на всю совокупность достижений современной ему военной науки: конечная цель этих рекомендаций состоит в обеспечении идеальных условий для идеального поведения солдата и военачальника в бою. Вместе с тем установки Льва не имеют императивного характера — он предоставляет военачальнику широкую инициативу в выборе средств и способов достижения этого идеала в зависимости от требований времени, места и «природы вещей».

Вцелом компилятивный характер «Тактики Льва» отнюдь не умаляет ее значительной ценности как исторического источника, как одного из выдающихся произведений византийской военно-теоретической мысли и как памятника византийской культуры в целом. Богатство содержания, четкость структуры, композиционные и стилистические достоинства «Тактики Льва» выдвигают ее на одно из первых мест среди произведений подобного жанра. Если к тому же учесть, что трактат Льва являлся официальным военным руководством, становятся понятными причины его продолжительного использования в армейской практике. Фактически на протяжения всего Х в. строительство византийских вооруженных сил шло под знаком рекомендаций «Тактики Льва», а сформулированные в ней стратегические принципы и тактические указания составляли существо господствовавшей в империи военной доктрины.

Трактат Льва начинается с введения, где автор формулирует свою главную задачу — на основании предшествующих военно-научных и исторических трудов собрать воедино все то, что в его время применимо и практически необходимо. Следовательно, Лев стремился создать такое военное руководство официального характера, какое, по сообщению Константина Багрянородного, византийские императоры имели бы в своих походных библиотеках во время воен-

ных кампаний (De cer. I. Р. 467).

Порядок изложения материала в «Тактике Льва» отличается последовательностью. Подражая лучшим образцам военно-теоретической литературы, Лев начинает трактат с изложения некоторых общих принципов, давая определение и раскрывая содержание понятий стратегии, тактики и т. д. В конце гл. I он переходит к характеристике стратига, продолжая ее на протяжении всей последующей главы. В гл. III речь идет о военном совете при полководце. Далее следует ряд глав (IV—XI), раскрывающих структуру, состав, вооружение воинских подразделений, способы их обучения, порядок совершения маршей; отдельно рассказывается об обозе и лагерном устройстве. Покончив с этим, Лев рассматривает серию сюжетов, посвященных непосредственно военным действи-{279}ям,— подготовке к войне, ведению ее, использованию ее последствий (гл. XII—XVII). Сюда же примыкают гл. XVIII, рассказывающая о военных обычаях соседних с Византией народов, а также гл. XIX, посвященная войне на море. Гл. XX является итоговой, суммирующей основные мысли автора. Трактат заканчивается развернутым эпилогом.

Заслуживают внимания взгляды Льва на общие принципы военной науки. Он проводит существенное различие между понятиями тактики и стратегии. В его понимании тактика есть наука о боевом построении, вооружении и военных передвижениях; ее цель состоит в том, чтобы в соответствии со сложившимися обстоятельствами удачно расположить войско и войти

всоприкосновение с противником в условиях, максимально для себя благоприятных (TL. I. 1— 2; 5—6). Стратегия же есть наука о планировании военных кампаний и о принципах победоносного военного руководства (TL. I. 3).

Возвращаясь к этим принципам в эпилоге своего сочинения. Лев подробно раскрывает содержание сформулированных ранее понятий. Занимаясь решением стратегических проблем, следует прежде всего организовать сбор сведений о силах, о способах ведения военных действий и обычаях неприятеля. После этого надлежит определить в принципе способ собственных действий — будет ли он наступательным или оборонительным, а затем детализировать его: надлежит ли стремиться к овладению укрепленными местами, или же решить дело в полевом сражении; следует ли, затягивая войну, утомлять неприятеля продолжительными маршами и наносить ему поражение путем мелких стычек или же опустошать его страну, захватывая в плен его подданных и т. д. Что же касается тактики, то ее предмет — организация боевого порядка собственной армии в соответствии с намеченной целью военной кампании и непосредственное управление войсками на марше и в сражении.

Характерно при этом, что Лев не ограничивается только формулированием понятий и раскрытием содержания стратегии и тактики — он определяет также, на кого именно возлагается выполнение вытекающих из этого требования задач. Так, стратегия — это сфера деятельности самого главнокомандующего и его главного штаба; вытекающая из определения тактики главнейшая, первоочередная ее задача — организация регулярных воинских упражнений — возлагается на всех архонтов византийского войска.

Свойственный Льву теоретический подход к рассматриваемым проблемам проявляется,

вчастности, и в том, что он перечисляет и раскрывает содержание целого ряда вспомогательных дисциплин, имеющих отношение к теории и практике военного дела. Таковы: гоплитика, трактующая о вооружении войска, логистика, рассказывающая о делении войска, его снабжении, нормах продолжительности движения и отдыха и т. д., т. е. своего рода военная статистика, архитектоника, изучающая строительство лагерей и других защитных сооружений, военная астрономия и военная медицина и т. д. (TL. Эпилог).

Как видим, понимание Львом главнейших принципов военного дела является значительным шагом вперед в развитии военной науки. Анализ глав трактата, посвященных характеристике материально-технической основы византийской военной организации, свидетельствует и о ее значительном консерватизме на всем протяжении периода фемного строя. {280}

Вместе с тем открывается возможность выявить и определенные отличия, проявившиеся в этой области по сравнению со временами «Стратегикона Маврикия».

В IX—Х вв. византийское сухопутное войско делилось на две основные части. Первая была представлена регулярными гвардейскими подразделениями, имевшими особую организационную структуру и централизованное руководство. Местопребыванием их являлись либо столица империи, либо специально определенные местности Фракии и Македонии. Указанные части представляли собой наиболее консервативные элементы византийской военной организации, менее других испытывавшие на себе эволюцию общественно-экономических процессов. Авторы военных трактатов, в том числе и «Тактики Льва», оставляют эти соединения практически без всякого внимания. Из других источников мы знаем, что они составляли так называемые тагмы — отряды регулярного наемного войска.

Вторая, основная часть армии была представлена фемными контингентами, которые включали в себя два рода войск — пехоту и кавалерию. Главную роль со времен «Стратегикона» играла кавалерия: пехота служила для ее защиты. Автор «Тактики» имеет в виду войско, состоящее как из конных, так и пехотных подразделений. Исключительно кавалерийское войско находило весьма редкое применение в боевой практике, если речь шла не о временных пограничных стычках и стремительных, но непродолжительных рейдах на вражескую территорию, а о крупных военных действиях, т. е. о войне в подлинном смысле слова. Еще более редки упоминания о войске, состоящем только из пехоты (TL. IX. 58; VII. 78; XI. 15).

Общая численность кавалерии в войске одной фемы исчисляется Львом в 4 тыс. человек; кавалерийскую армию в 5—12 тыс. человек он считает достаточной для ведения значительных операций (TL. XII. 32; XVIII. 143; XVIII. 150). Максимум пехотного войска Лев определяет в 24 тыс. человек (TL. IV. 67).

Верховный военачальник фемной армии именовался стратигом. Под его руководством находились командиры разных рангов: высших (мерархи, турмархи), средних (друнгарии, комиты, кентархи) и низших (декархи, пентархи, тетрархи). Общее число архонтов в фемном войске средней численности (4 тыс. человек) составляло 1346 человек (TL. XVIII. 149). Командный состав фемного войска был непостоянным; назначение на должность производилось лишь на время данной кампании и автоматически прекращалось с ее завершением.

Кроме командных должностей, «Тактика Льва» перечисляет целый ряд должностных лиц, имеющих определенные обязанности. Таковы бандофоры (знаменосцы), букинаторы (трубачи), мандатора (адъютанты или вестовые) и т. д. Сохраняются и известные по «Стратегикону Маврикия» иные военные должности. Большой штат обслуживающего персонала имелся в обозе. Ценным является отрывок (TL. IV. 30—31), где перечисляются основные должностные лица фемной канцелярии (комит когорты, доместик фемы, протонотарий, хартуларий, претор). Лев считает необходимым подчеркнуть широкие судебные полномочия претора и его право непосредственной апелляции к самому императору.

Сложная внутренняя структура армии, наличие в ней дифференциро-{281}ванных воинских подразделений, призванных решать различные задачи, определяли необходимость снабжения армии разнообразным вооружением. Последнее, по мнению автора «Тактики», должно подбираться в соответствии с качествами и предназначением воинов, с учетом их собственного желания и по усмотрению командиров (TL. VI. 1). Все элементы вооружения, известные автору «Стратегикона», были знакомы и Льву. Сверх того он называет среди доспехов всадников металлические шейные щитки, поножи и наголенники, а также надеваемые на ноги железные педилы. Подробно описываются разнообразные накидки и плащи, надеваемые поверх доспехов и изготовляемые из шерсти, льна и войлока. Лошади всадников также снабжались железными или войлочными нагрудниками, шейными щитками, налобниками, особыми подвесками для прикрытия живота (TL. V. 4; VI. 4; VI. 8—10).

Из защитного и наступательного оружия по сравнению со «Стратегиконом» добавлена двухсторонняя секира, причем ее стороны могли иметь различную конфигурацию: лезвие типа меча, наконечник типа копья, массивный шар и т. д. Кроме того, легковооруженные воины — псилы — снабжались так называемыми соленариями — деревянными механизмами типа само-

стрелов (TL. VI. 11, 25—26).

Как можно заметить, прогресс в области вооружения шел в трех основных направлениях: по пути совершенствования доспехов, по пути создания универсальных видов вооружения

типа секир, сочетающих в себе одновременно элементы наступательного и оборонительного оружия, и по пути конструирования приспособлений, увеличивающих скорость и дальность стрельбы. О качестве оружия можно составить представление по сообщениям нарративных источников. Так, любопытные эпизоды, свидетельствующие об эффекте применения византийского оружия по сравнению с иностранным, содержатся в «Истории» Льва Диакона — источнике, хронологически наиболее близком к «Тактике» и в достаточной степени достоверном

(Leon. Diac. I. 5; VI. 11—12; VII. 8; IX. 2.8).

Интересно упоминание в «Тактике Льва» о так называемом «греческом огне» 6. Изобретенный при Константине IV Погонате (668—685) неким Каллиником, архитектором из Гелиополя, и примененный как будто впервые (по сообщению Феофана) в 673 г., «греческий огонь», естественно, еще не был известен автору «Стратегикона». Характерно, что Лев упоминает его в V и ХIХ главах своего трактата, которые, как было отмечено выше, не связаны со «Стратегиконом». Помимо чисто военного снаряжения, в обозах армии находилось также большое количество других инструментов — пил, молотов, заступов, ручных мельниц, осадного снаряжения и средств переправы через водные препятствия (TL. V. 6—9). Предметом особой заботы стратига должно быть снабжение войска продовольствием, питьевой водой, фуражом с запасом не менее чем на 8—10 дней (TL. VI. 29). Многочисленные и разнообразные виды вооружения и снаряжения армии находились в тесном взаимодействии с ее тактикой. Эти две стороны военного дела всегда неразрывно связаны между собой и взаимно обусловливают развитие друг друга. {282}

Файл byz283g.jpg

Триптих из Арбавиля. Слоновая кость X в.

Париж. Национальная библиотека.

Как уже отмечалось ранее, в представлении Льва один из важнейших элементов тактики заключался в искусстве правильного построения войска. Отсюда то большое внимание, которое уделяется в трактате боевому и походному построению армии. Говоря о первом из них, Лев полностью разделяет главную идею «Стратегикона» о недопустимости выстраивания войска в одну линию. Это позволяется лишь в исключительных обстоятельствах, диктуемых боевой обстановкой (TL. XII. 13—14). Во всех остальных случаях войско должно быть эшелонировано в глубину на две или даже три линии. Различные варианты боевого построения зависят от количества и соотношения в войске конных и пехотных подразделений. Максимальная глубина пехотной фаланги определяется в 16 человек (TL. IV. 69); обычно же она не превышает 8 или даже 4 человек (TL. VII. 69). Плотность построения конных частей колеблется в пределах

5—10 всадников (TL. XIV. 70).

В отличие от «Стратегикона», основная часть которого посвящена видам построения кавалерии, «Тактика Льва» ведет речь о строе смешанного (конного и пешего) войска. Основой такого построения является фаланга тяжеловооруженной пехоты (скутатов); легкая пехота (псилы) группируется вокруг скутатов и служит для их поддержки. Кавалеристы, как правило, разделяются на две части и располагаются по краям пехотного строя.

Тяжеловооруженная пехота призвана принять на себя основной удар противника, сковать силы врага и дать возможность коннице совершать маневры обхода, охвата или окружения. Колонны скутатов играют роль живой крепости, за которой могут укрыться в случае неудачи и конница, и легкая пехота. И хотя победа в сражении достигается за счет стремительных кавалерийских атак с применением разнообразных хитростей, условия этой победы обеспечиваются непоколебимостью живых подвижных крепостей — колонн тяжеловооруженной пехоты.

Второстепенная роль пехоты в византийской армии Х в. не вызывает сомнений; общая перспектива развития вооруженных сил заключалась во все большем ее умалении. Однако было бы неправильно вообще ее отвергать, а тем более отрицать само наличие пехоты в армии Х в., как это делал, например, Г. Дельбрюк 7, считавший описания вооружения и тактики пехо-

6Zenghelis С. La Feu Gregeois et les arms a feu des Byzantins//Byz., 1932. Т. 7, fasc. 1. Р. 265—286: Κορ;’ρ;‛αζ Φ. Κ. «Υγρι;`ν πΰρ». ‛Ένα ο;‛; ´πλο τη;˜ς βυζαντινη;˜ς. Θεσσαλονίκη, 1985.

7Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. М., 1938. Т. 3. С. 142—149.