«Непосредственность восприятия» и «живая реальность»

К «непосредственности восприятия» он обращается, чтобы снять противоречие между спонтанным и вместе с тем рефлексив ным в характере Я-субъекта. Несмотря на некоторую вольность объяснения, которую признает и сам Мид, он небезосновательно считает неизбежным присутствие в нашем восприятии элементов оценки, суждения о происходящем, моментов его интерпретации. Это — своеобразная неявная рефлексия первого порядка (несо поставимая с рефлексией научной), неизбежная соотнесенность воспринимаемого с воспринимающим. «Объекты вокруг нас пред ставляют собой целостности, а не просто сумму частей, на которые их может разложить анализ. И они есть то, что они есть в отноше нии к организмам, окружение которых они составляют»⁶⁸⁶. Однако в этом случае непосредственность и безотлагательность Я-субъек та — это непринужденность, которая органично и не задумываясь включает в себя рассудительность, а сам Я-субъект, в результате пояснений Мида, приобретает все более иллюзорный характер. В конце концов Мид чистосердечно признается в невозможности сколько-нибудь внятно растолковать природу Я-субъекта, спра ведливо признавая, что вопрос этот запределен науке. «У меня нет намерения поднимать метафизический вопрос о том, как человек может быть одновременно и Я-субъектом, и Я-объектом, но я воп рошаю о значимости этого разделения с точки зрения поведения как такового»⁶⁸⁷. Спустя десятилетия усилиями добросовестных пос ледователей Мида иллюзорность Я-субъекта станет бесспорной.

> Еще одной попыткой Мида преодолеть мнение о всецело ра циональной постижимости человеческой жизни в обществе ста новится понятие «живой реальности», дорефлексивной основы моего собственного Я. В самом общем приближении она может быть определена как известный нам процесс жизни, природная си ла биологического организма, обладающего уникальным воспри ятием, субъективностью. Субъективность как живое творчество, непосредственность моего собственного Я Мид противопоставляет субъективизму жестко отрефлектированной индивидуальной пер спективы, источнику неправомерного расчленения на субъект и объект познания. Субъективность — это deus ex machina, к которому прибегает Мид в случаях логических «поломок» механизма Я-субъект — Я-объект. Рассмотрим их подробнее.

Как мы уже знаем, содержанием человеческого поведения с целью приспособиться, «приладиться» к среде своего обитания в обществе является принятие роли «другого» или «обобщенного дру гого». Иные, новые условия, в которых оказывается мое собствен ное Я, неизбежно разрушают прежде связный, значимый контекст нашего прошлого опыта. Наступает момент дезинтеграции моего собственного Я. Единственное, что ему остается, — способность ощущать то, что с ним происходит, чувствовать, что он принимает непосредственное участие в чем-то, о чем не имеет прямого, од новременного и достоверного знания. Само понятие «настоящее» у Мида — это состояние между старым и новым.

Происходящее в настоящем недоступно сознанию, т. е. наше му собственному Я. И Мид решается прибегнуть к «живой реаль ности» как первооснове, экзистенциальному началу человеческого Я. Именно благодаря ей «разрушение» моего собственного Я не становится фатальным, а предвосхищает его обновление.

Джордж Герберт Мид творит «человека социального» весьма характерным для всех крупных социальных мыслителей образом: сочетая взвешенность и логическую выдержанность своих науч ных построений с интуитивной потребностью, а нередко и насто ятельной необходимостью, вырваться за рамки тех ограничений, которые накладывает та или иная специальная наука в подлежащие ей философские глубины. Однако рывок этот незамедлительно вызывает противодействие дисциплинарных ограничений, отбра сывающих ученого назад, в границы «дозволенного». И вот уже качества, которыми философская мысль наделяет человеческое бытие; весьма своеобразным и рискованным образом сообщают ся его производному — Self, временной, ситуативной категории действия. Свобода как сущностная, природная характеристика человека становится свободой рационального выбора среди пред ложенных обществом возможностей. «Человек может дойти до та кого момента, когда окажется один против окружающего мира; он может выступить в одиночку против него. Но чтобы сделать это, он должен поговорить с голосом рассудка внутри себя. Он должен охватить все голоса и прошлого, и будущего»⁶⁸⁸.

Ценности естественным образом вплетаются в канву ролей «обобщенного другого» и служат скорее социальными норматива ми, правилами нашего общения. Вопрос об их этической состоятельности и правомерности не ставится в принципе. Мид не мыс лит свободу в отрыве от ответственности. Но что под ней подразу мевается? Ее синоним — моральная необходимость (moral necessity) или все та же ответственность за рациональные поступки, все тот же шаг в будущее из настоящего, подготовленный прошлым, для которого выявленные причинно-следственные закономерности — «условие уже избранного будущего, а не условие самого выбора этого будущего»⁶⁸⁹. Необходимость «морального действия» — это необходимость действия вообще. Термин введен, видимо, для того, чтобы подчеркнуть контраст с механической необходимостью, ко торой не свойственна свободная игра рациональных выборов. Так понятое моральное поведение и есть, по Миду, полнота свободы. Отсюда и предложенное им понимание счастья: взвешенное по ведение в соответствии с моральным предписанием, стремление «жить так полно, сознательно и обусловлено, как это возможно». Рожденный Мидом в образе собственного Я, «человек соци альный» придает весьма своеобразный оттенок и понятию чело веческой свободы, и творчеству, и жизненным ценностям. «Живая реальность» все труднее угадывается за Self— проекцией мира ин терсубъективных смыслов, рожденных в действии.