Диспозитивы желания.

Надстройку общества образует семантика, благодаря которой становится возможной преемственность социальной жизнедеятельности. Она скрепляет опыт и чувство в словесной форме болтовни и мудрости, теоретических и фактических суждений. Эволюция семантики меняет способы упаковки опыта и открывает новые возможности выражения чувств. Она образует опору, на основе которой осуществляется управление смысловыми комплексами. Культурное наследие обеспечивает возможность развития социальных отношений, и даже революционные изменения социума не приводят к фундаментальной смене семантической надстройки. Конечно, возможны и семантические революции, причем на фоне относительно стабильной социальной жизни. Но, вообще говоря, не следует их различать механистически, ибо их связь органична. По мнению М. Бахтина, семиозис являлся жизнью, а жизнь – семиозисом. Сегодня не только простые граждане, но и сами политики порой принимают за реальность то, о чем говорится с экранов телевидения. Однако чисто семиотического истолкования общества недостаточно для раскрытия социальной жизни людей. Вопреки тезису о растущей формализации общественных отношений, нарастает роль личных связей и корпоративных взаимоотношений. Отсюда происходит возвращение страсти, которая в философии (Декарт, Спиноза) и в литературе (Шекспир) играла центральную роль. При этом возникают две проблемы: Во-первых, поскольку слепая страсть осуждается в любой культуре, постольку необходимо кодифицировать чувства, чтобы они получили общезначимое и общепринятое выражение. Во-вторых, сами чувства, выраженные в некой общепринятой форме, становятся коммуникативными медиумами, и это заставляет радикально трансформировать теоретико-истинностную семантику.

Начиная с 17 столетия, когда появляются журналы, а в них печатаются романы, страсти становятся предметом внимания и культивирования. Их манифестируют, они становятся условием браков и иных социальных действий. Роман в письмах становится формой сообщения об интимных человеческих чувствах. Вопрос в том, являются они ответом или, наоборот, вызовом?

На смену средневековой рыцарской галантности в Новое время приходит романтическая любовь. При этом меняются: форма кода, основание любви, антропология, упорядочивающая коды. Суть происшедших изменений состоит в ориентации не на идеализацию, как в Средние века, а на рефлексию. При этом основные усилия тратятся не столько на облагораживание объекта любви, сколько на его познание и работу воображения.

Н. Луман указал на противоречивость семиотики страсти: С одной стороны, интенсификация чувства, с другой стороны, воспитание добродетели¹²⁷. Но как возможно это гармонизировать? Сегодня главная тема любовного дискурса определяется не страстью, а приватностью: секс – это способ самореализации. Происходит глубокое изменение семантики любовного дискурса. Секс не преследует цели продолжения рода, а воспринимается как средство достижения индивидуального наслаждения. Приверженцам романтической любви секс кажется чем-то совершенно животным. Однако проблема вовсе не в редукции к физиологии. В современном обществе преобладают безличные отношения. Я стало проблемой. Отсюда не забота о себе и не управление своими страстями, а поиск себя, рефлексия и селекция самости – вот что становится главным. Секс попадает в эту серию поисков себя. То, что раньше искали в любви, в интимных отношениях теперь заменяется поиском самореализации.

Конечно, существуют самые разные концепции и средства самореализации. Но в массе преобладает то, что Гофман назвал представлением себя в повседневной жизни. Секс становится средством саморепрезентации. Поскольку в презентации теряется различие истины и видимости, постольку нет проблемы различия истинного и мнимого чувства, так занимающего романтиков. Кодирование страсти с целью ее нормализации и приспособления для социальной и семейной жизни становится ненужным. Что же приходит на смену старому коду, нормализующему слепую страсть, в которой видели главную угрозу социальному порядку? Теперь любовь не приходит извне, она – продукт самого индивида, желающего любить. Любовь больше не является долгом, и никого ни к чему не провоцирует.

Человек существо не естественное, а искусственное. Мы знаем о своей природе от биологов и психологов, а те получили образование в университетах, добыли свои факты посредством приборов и сложного оборудования. Даже в ориентации на наслаждение люди обусловлены социумом. Раньше доступ к нему ограничивался, и только сегодня право на наслаждение стало всеобщим. Бедные – это те, кто не имеют оргазма. Они не знают опций или не умеют ими пользоваться. Если раньше учили познанию истины и искусству наслаждения, то теперь – технике. Сексуальность разгружается от последствий в виде ответственности за ребенка и одновременно нагружается чем-то новым. Сексологи говорят прямо и честно: хочешь быть здоровым и веселым, занимайся сексом столько-то и столько-то, так-то и так-то. Таким образом, наблюдается интенсивная перекодировка любовных чувств. Если раньше нормализацию страстей обеспечивала литература, которая учила искусству их галантного выражения, то сегодня этим занимается медицина, интенсивно онаучивающая секс. По мнению Фуко, это событие недавнее. Его происхождение он связывает с буржуазным обществом, которое впервые в истории начинает интересоваться, как обстоит у его граждан дело с сексом. По началу это делалось с целью упорядочивания сексуальных отношений, чтобы высвободить максимум энергии для производительного труда. Отсюда разговоры о притеснении секса в "викторианскую" эпоху.

На самом деле воздействие общества на сексуальное поведение началось задолго до капитализма. Можно говорить и о более ранних способах его кодирования. Секс, еда, собственность, власть – это зоны повышенной опасности и именно здесь государство должно, прежде всего, навести порядок. Собственно, уже в родовом обществе отношения полов регулируются запретом на инцест и формированием союзов, члены которых обмениваются, точнее, дарят и требуют отдаривания женщинами.

Практиковалась ли у древних любовь – это спорный вопрос. С одной стороны, теплые межличностные отношения формируются в рамках небольших объединений, и именно чувство симпатии связывало между собой членов первобытного коллектива. С другой стороны, очевидно, что "психология" как раз не имела для древних людей большого значения. Племена, придерживающиеся архаических жертвенных религий, напоминают членов бандформирований, которые идентифицируют себя посредством знаков, указывающих на совместные злодеяния. Первобытные люди испытывали любовь или ненависть, боялись или чувствовали себя защищенными, но идентифицировали себя с теми или иными социальными ролями по-другому, чем мы. Если у нас их исполнение предполагает сложный процесс идентификации, то у древних это достигалось путем инициации. На тело юноши или девушки наносились соответствующие родовые знаки-надрезы, кодирующие определенный тип поведения. Любовь стала медиумом сексуальной коммуникации в сравнительно позднее время. Это случилось в эпоху заботы о душе, когда христианство трансформировало платоновское учение об эросе в любовь-сигизию.