Историческаяи_соц._-обр._мы

ISSN 2219-6048 Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. № 2 (24)

Концептуализация доверия в социально-гуманитарном знании является сегодня актуальной научной проблемой. Актуальность задается практическими запросами современного общества, в котором само упрочение социально-культурных оснований становится большой проблемой для весьма неоднородного экономического и социально-культурного пространства, где сложился преимущественно деперсонифицированный формат взаимодействий, требующий новых, более сложных моделей социальных отношений, в том числе и основанных на разных формах доверия, действующего параллельно с другими, гораздо более рациональными институционализированными моделями и формами, а в некоторых случаях даже замещая их отсутствие. Современное общество нуждается в укреплении доверия, которое сегодня изучается как массовое социальное явление, присущее большим социальным общностям, как элемент, без которого невозможен социальный капитал, а также как феномен межличностного, группового и межгруппового взаимодействия.

Рассматривая социальное доверие как единый социальный феномен, мы должны осмыслить его в разных отраслях социально-гуманитарного знания, однако целью настоящей статьи является исследование доверия в контексте межличностных отношений.

На наш взгляд, здесь следует исходить из того, что доверие выступает в первую очередь как психологический феномен. Психологическая наука считает доверие явлением одновременно и внутриличностным, и социальным, сложной многоуровневой системой, в которой человек выступает системообразующим компонентом, будучи одновременно самостоятельным субъектом. При этом «доверие к миру, к себе и к другим людям (или сторонам бытия) является единым социально-психологическим феноменом, имеющим сходные условия возникновения, характеристики проявления и закономерности функционирования» [1, с. 6].

Взаимодействие человека с миром подразумевает, прежде всего, его общение с другими людьми. Доверие к другому – важная составляющая доверия как психологического феномена - выступает как частный случай взаимодействия человека с миром.

На наш взгляд, доверие к другому человеку имеет под собой в качестве важнейшего основания эмоциональную сторону межличностного восприятия, которая преобладает над рациональной ее стороной (превалирующей, в свою очередь, в доверительных отношениях человека с миром). В психологии – это так называемый феномен аттракции. В широком смысле под межличностной аттракцией понимается формирование положительного эмоционального отношения в процессе восприятия людьми друг друга, на различных уровнях – симпатии, дружбы и любви.

211

Социология и психлолгия

Известно, что в 60-х гг. ХХ в. в США появился теоретический потенциал для системного изучения аттракции в трудах Э. Аронсона, Д. Бирна, Г. Келли, Д. Клора, Т. Ньюкома, П. Райта, Т. Хьюстона и др. [2].

Среди отечественных авторов наиболее известен Л.Я. Гозман, предложивший схему рассмотрения аттракции как психологического феномена в контексте следующих составляющих: 1) свойства объекта; 2) свойства самого субъекта; 3) соотношения свойств между субъектом и объектом; 4) ситуация, в которой происходит общение; 5) особенности взаимодействия между ними; 6) культурный контекст, в который включены общающиеся индивиды; 7) фактор времени

[3, с. 18].

Из этой схемы мы видим, что включение аттракции в процесс межличностного восприятия раскрывает такую характеристику человеческого общения, как реализация межличностных отношений.

К числу внутренних факторов аттракции психологи относят физическую привлекательность человека (имеется в виду не только внешняя красота, но и обаяние, чувство юмора, такт, оптимистичность, дружелюбность, контактность и т.д.). К внешним факторам аттракции относят: потребность в аффилиации (от англ. «соединять(ся), связывать(ся)») как стремление людей к объединению, потребность создавать удовлетворительные отношения с другими людьми, желание нравиться, привлекать внимание, чувствовать себя ценной и значимой личностью; фактор эмоционального состояния (человек с положительными эмоциями смотрит на окружающих более доброжелательно); фактор пространственной близости (чем ближе пространственно находятся люди друг к другу, тем вероятнее их взаимная привлекательность) [4].

Кроме того, для установления и укрепления доверительных отношений важное значение имеют и другие психологические составляющие, позволяющие управлять впечатлениями о себе. Среди таковых часто называют ассертивность и фасцинацию. Ассертивность в социальной психологии определяют как «способность человека активно отстаивать свои права, принимая во внимание и права других людей» [5, с. 29]. Фасцинация (от англ. «восхищение, увлечение») – это специально организованное вербальное воздействие на поведение человека с целью формирования доверия и повышения эффективности воздействия информации (приятный тембр голоса, контакт глаз, улыбка, доброжелательный взгляд и слова, ласкающие слух, предназначенные для уменьшения потерь значимой информации при восприятии сообщения и создания о себе хорошего впечатления) [6].

Интересен анализ рисков доверительности, возникающих при взаимодействии индивидов. Исследователи отмечают здесь несколько причин, блокирующих доверие и соответственно стадий установления доверительных отношений: стадия установления равноправного первичного контакта и формирования с помощью фасцинации позитивного образа другого человека; стадия формирования позитивных межличностных отношений (достижение согласия, получение эмоциональной поддержки, одобрения, например, комплимента или знака внимания); стадия выработки единого для партнеров стиля деятельности, обмен личностными качествами [7].

Как показывает простой анализ, на всех стадиях мы можем увидеть главное условие преодоления рисков – умение вызывать доверие к себе и поддерживать его на протяжении всего времени межличностного взаимодействия.

Вамериканской социальной психологии анализ того, каким образом воспринимаемые намерения другого определяют характер взаимодействия в конфликтной ситуации, проводится

врамках так называемой теории «доверия–подозрительности» [8, с. 265–279]. Мы полагаем, что в данной теории доверие выступает в качестве условия конструктивного разрешения конфликта, в то время как недоверие (подозрение) усиливает и осложняет конфликт. Доверительность возможна в случае, если субъект предполагает, что действия другого направлены на повышение его благополучия (или не наносят ему ущерба). Если же выбор стратегии действий обусловлен обратным предположением о намерениях другого, налицо подозрение к партнеру.

Рассматривая феномен доверия к другому в рамках настоящего исследования, мы полагаем методологически верным остановиться подробнее на анализе социально-психологических особенностей доверия в рамках групповых взаимоотношений и группового взаимодействия.

Вусловиях группового общения и взаимодействия люди обнаруживают специфические свойства, которые называют социально-психологическими феноменами группового поведения. Их основанием являются установки личности как проявление неосознанных побуждений к деятельности.

Впсихологической школе Н.Д. Узнадзе наличие установок рассматривается как неосознаваемая предрасположенность воспринимать и оценивать качества других людей. Различают

212

ISSN 2219-6048 Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. № 2 (24)

три типа установки на восприятие другого человека: 1) позитивная установка, проявляющаяся в неосознанной доверчивости на основе переоценки положительных качеств другого; 2) негативная установка, проявляющаяся в недоверчивости и подозрительности на основе восприятия только негативных качеств другого; 3) адекватная установка, проявляющаяся в формировании доверия к другому на основе оценки как его достоинств, так и недостатков [9, с. 74–96].

Выше мы рассмотрели некоторые эмоционально-психологические составляющие межличностного общения, позволяющие управлять впечатлениями о себе: аттракцию, ассертивность и фасцинацию. Мы полагаем, что их можно рассматривать как функции положительной эмоциональной регуляции межличностных отношений в группах, в которых аффективная сторона межличностных оценок значительно преобладает над рациональной ее стороной.

С другой стороны, к противоположным, то есть негативным эмоционально-психическим состояниям, осложняющим доверительное взаимодействие, по нашему мнению, следует отнести фрустрацию как «психическое состояние переживания неудачи, обусловленное невозможностью удовлетворения потребностей при наличии реальных или мнимых непреодолимых препятствий на пути к некой цели. Фрустрация проявляется в переживаниях в основном отрицательных эмоций – разочарования, тревоги, раздражительности, наконец, отчаяния» [10, с. 896]. Состояние фрустрации ведет к существенным изменениям в поведении субъекта: может проявляться пассивность, грубость, агрессивность по отношению к обстоятельствам, которые выступают в качестве препятствий, а также в отношении окружающих, что часто наблюдается особенно в подростковом возрасте.

Однако не следует игнорировать и рациональную сторону межличностного общения. На наш взгляд, к таковой можно отнести конформизм как подчинение личности влиянию группы, проявляющееся в изменении поведения и установок в соответствии с позицией большинства, даже если эта позиция ранее не принималась субъектом. Предрасположенность к конформизму повышает степень доверительности одного субъекта к другому. Степень конформизма зависит от ряда объективных факторов, к которым относятся: возраст (дети и подростки более конформны, чем взрослые); пол (женщины более конформны, чем мужчины); профессия. Противоположное конформизму свойство – негативизм (нонконформизм) может проявляться как ситуативная реакция (у детей и подростков), а также как черта характера личности.

Как результат взаимодействия внутриличностных эмоциональных качеств человека и рациональных внешних обстоятельств (степень сложности возникающих задач, наличие опасностей и рисков и т.д.), может проявляться также такое свойство субъекта, как ригидность – затрудненность (вплоть до неспособности) в изменении субъектом ранее намеченной программы деятельности в условиях, объективно требующих ее перестройки» [11]. Существуют несколько разновидностей ригидности. Когнитивная ригидность обнаруживается в затрудненности перестройки восприятия, представлений, эталонов памяти в изменившейся ситуации. Аффективная ригидность выражается в затрудненности аффективных (эмоциональных) реакций на изменяющиеся объекты эмоций. Мотивационная ригидность проявляется в косности перестройки системы мотивов в новых обстоятельствах, требующих от субъекта гибкости и изменения характера поведения. Следовательно, ригидность с ее разновидностями можно отнести к факторам, сочетающим эмоциональные и рациональные условия возникновения и развития доверия.

В числе наиболее рациональных социально-психологических феноменов, способствующих установлению доверительных взаимоотношений, следует, на наш взгляд, рассматривать коллективизм, проявляющийся в «осознанном подчинении личных интересов общественным интересам, в товарищеском сотрудничестве, в готовности к взаимодействию и взаимопомощи, во взаимопонимании, доброжелательности и тактичности, интересе к проблемам и нуждам друг друга» [12, с. 478].

Итак, доверие, отражающее характер и тенденции развития общества, уровень его солидарности и конфликтности, тип отношений между субъектами социального взаимодействия, является категорией динамичной, изменяющейся в соответствии с доминирующими тенденциями общественного развития. Однако динамика доверия в современном обществе во многом обусловлена спецификой формирования доверия, прежде всего, как психологического феномена. Мы полагаем методологически корректным структурировать параллели между психологическим чувством доверия и социальными смыслами повседневного дискурса доверительности, которые определены в первую очередь нравственными императивами, каковыми являются честность, порядочность, надежность, ответственность, уважение, любовь в разных ее проявлениях. Отличительной особенностью доверия к другому являются многочисленные риски доверительности, главным условием преодоления которых является умение субъекта вызывать

213

Социология и психлолгия

к себе доверие и поддерживать его на протяжении всего времени взаимодействия. Управлять впечатлениями о себе возможно с помощью эмоциональных, рациональных факторов, а также эмоционально-рациональных факторов. К числу первых относятся аттракция, ассертивность и фасцинация, как функции положительной эмоциональной регуляции межличностных отношений (в противоположность фрустрации, осложняющей доверительное взаимодействие); к числу вторых - предрасположенность к конформизму и коллективизму; к числу третьих относится ригидность. Таким образом, межличностное доверие - важная составляющая доверия как психологического феномена, частный случай взаимодействия человека с миром, имеющий в качестве важнейшего основания эмоциональную сторону межличностного восприятия, которая преобладает над рациональной ее стороной (превалирующей, в свою очередь, в доверительных отношениях человека с миром).

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ

1.Скрипкина Т.П. Доверие как социально-психологическое явление: автореф. дис. … д-ра психол. наук. - Ростов- на-Дону, 1998.

2.Киреева З.А. Социально-психологическая структура аттракции и ее влияние на социометрический статус личности: дис. …канд. психол. наук. - Курган, 2008.

3.Гозман Л.Я. Психология эмоциональных отношений. - М.: Изд-во МГУ, 1987.

4.Панфилова А.В. Управление впечатлениями о себе: аттракция, ассертивность, фасцинация. URL: http://www.elitarium.ru (дата обращения: 28.10.2010).

5.Немов Р.С. Психологический словарь. - М.: Гуманитарно-издательский центр ВЛАДОС, 2007.

6.Панфилова А.В. Указ соч.

7.Панфилова А.В. Указ соч.

8.Deutsch M. Trust and Suspicion //Journal of Conflict Resolution. 1958. № 2.

9.Скопылатов, И.А. Управление персоналом: учебное пособие для вузов. - СПб.: Изд-во Смольного университета, 2000.

10.Словарь психолога-практика / сост. С.Ю. Головин. - Минск: Харвест; -М.: АСТ, 2001.

11.Глоссарий психологических терминов / под ред. Н. Губина. URL: http://vocabulary.ru/dictionary/7/word/ (дата обращения: 5.11.2010).

12.Словарь психолога-практика / сост. С.Ю. Головин. - Минск: Харвест; -М.: АСТ, 2001.

214

ISSN 2219-6048 Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. № 2 (24)

Взападной социологической и философской мысли достаточно четко выражена тенденция критики интеллектуалов. Ярким представителем этого направления мысли является Йозеф Шумпетер, один из наиболее авторитетных теоретиков капитализма и демократии.

С точки зрения Шумпетера, капитализм, как система, построенная на «индивидуальном утилитаризме», порождает особый «импульс враждебности». Человек, вынужденный действовать из соображений личной выгоды, неизбежно винит в своих неудачах других и саму окружающую реальность. «Импульс враждебности» при капитализме превращается в постоянный фон общественной жизни, создает устойчивое чувство социального беспокойства. И капитализм же,

всилу своих особенностей, взращивает внутри себя социальную группу, которая специфическим образом аккумулирует эту враждебность и социальное недовольство. Такой группой являются интеллектуалы.

Шумпетер анализировал интеллектуалов прежде всего с точки зрения их «подрывной» функции, связанной с противостоянием обществу и критикой капиталистического уклада.

Спецификой самого капиталистического общества является его способность порождать группы, ориентированные на подрыв его оснований: «..в случае капиталистического общества необходимо отметить еще одно обстоятельство: в отличие от любых других социальных систем капитализм неизбежно и в силу самой логики своей цивилизации порождает, обучает и финансирует социальные группы, прямо заинтересованные в разжигании социальных беспорядков»

[1, с. 130].

Задаваясь вопросом о сущности интеллектуалов как особой социальной группы, Шумпетер, как и многие другие авторы, отмечает неоднородность этого слоя, с чем связаны проблемы с четким его определением.

Интеллектуалов нельзя определить по формальному критерию наличия высшего образования, хотя наличие этого образования делает людей потенциальными кандидатами в интеллектуалы. Нельзя определить интеллектуалов и как представителей «свободных профессий», поскольку юристы и врачи обычно не относятся к интеллектуалам. Однако другие свободные профессии (например журналистика) как раз являются преимущественной сферой деятельности и самопрезентации интеллектуалов.

Вконечном итоге Шумпетер определяет интеллектуалов следующим образом: «Интеллектуалы – это люди, владеющие устным и письменным словом, а от других людей, делающих то же самое, их отличает отсутствие прямой ответственности за практические дела. Вообще говоря, с этой чертой связана и другая – а именно отсутствие практических знаний, знаний, которые даются только личным опытом» [1, с. 135]. Сходным образом интеллектуалов характеризовал и К. Манхейм [2, с. 7].

Шумпетер, как и Манхейм, связывают с этой особенностью интеллигенции другое еѐ свойство – нацеленность на критику существующего порядка, обусловленную в значительной

215

Социология и психлолгия

степени некоторой дистанцированностью от этого порядка, занятой интеллектуалом позицией внешнего наблюдателя.

Отстраненные, критически мыслящие интеллектуалы существовали не только в современном капиталистическом, но и в более ранних обществах. Характерным примером могут быть греческие софисты. Однако ни в одном из более ранних обществ интеллектуалы не были столь многочисленными и не пользовались такой свободой самовыражения, как при современной демократии. Развитие капитализма, сопутствующая этому рационализация всех сторон жизни западных обществ, а также развитие технических средств, позволяющих тиражировать продукцию интеллектуалов – слово, приводят к росту количества и росту влияния этого слоя. Возник институт «общественного мнения», за формирование которого практически полностью отвечают интеллектуалы. Начало этого процесса восходит приблизительно к XVIII веку. Шумпетер, как и многие авторы помимо него, отмечает огромную роль печатного слова в подготовке Великой Французской революции. Это историческое событие показало, насколько влиятельными могут быть интеллектуалы, в чьих руках, казалось бы, нет никаких реальных ресурсов и властных рычагов. Попытки властей заставить интеллектуалов умерить свой критический пыл предпринимались после революционных событий неоднократно. Однако они так и не стали в достаточной мере эффективными, и критическую деятельность интеллектуалов не удавалось ограничить полностью. Свобода мысли и слова стали слишком важной частью буржуазного уклада, чтобы, ограничивая их, не подрывать сами его основы.

Шумпетер пишет: «В капиталистическом обществе или обществе, в котором капиталистический уклад играет решающую роль, всякая атака против интеллектуалов наталкивается на частные бастионы буржуазного бизнеса, в которых гонимые всегда смогут найти приют. Кроме того, такая атака должна развиваться согласно буржуазным принципам законодательной и административной практики, которые, конечно, допускают определенную свободу толкования, но лишь в определенных пределах, за которыми любые преследования пресекаются. Буржуазия может смириться или даже одобрить беззаконие, но только в качестве временной меры. В условиях чисто буржуазного режима, такого, как правление Луи Филиппа, войска могут расстреливать забастовщиков, но полиция не может устраивать облавы на интеллектуалов, а если и устроит, то должна их тут же отпустить, иначе буржуазия, как бы она ни осуждала некоторые из их деяний, встанет на их защиту, поскольку свободу, которую она не одобряет, нельзя сокрушить, не сокрушая при этом и ту свободу, которую она одобряет» [1, с. 141].

Несколько отклоняясь в сторону, можно добавить, что полностью сокрушить критическую функцию интеллектуалов сумели только тоталитарные режимы, только абсолютная диктатура, то есть порядок, полностью нарушивший и отвергший буржуазные свободы вообще.

Специфика демократического строя исключает возможность тотального контроля деятельности интеллектуалов, какой бы критический и разрушительный импульс они не несли. Сами же интеллектуалы не могут отказываться от критики, ибо видят в этом свое назначение и именно с этим часто связан успех их профессиональной деятельности.

Динамика капитализма, общее повышение уровня жизни и уровня образования широких масс постоянно расширяют круг потребителей продукции критически мыслящих интеллектуалов. Таким образом, критический настрой, критическое отношение к сложившимся институтам капиталистического общества становятся достоянием все более широкой общественности, а это, естественно, подрывает и способствует делегитимации этих институтов. Кроме того, сама критика становится одной из сфер бизнеса, поскольку сферой деятельности интеллектуалов являются СМИ, которые находятся в руках представителей крупного бизнеса. Отношения между бизнесом и интеллектуалами несколько напряженные, поскольку интеллектуал все же зависит от своего работодателя, что делает его свободу не настолько широкой, как ему самому бы хотелось, что еще более подогревает его критические настроения.

Следовало бы уточнить, что свобода критики не только подрывает капиталистический уклад, как это представляется Шумпетеру, но и укрепляет его. Здесь можно было бы сослаться на идеи Г. Маркузе, с точки зрения которого в современном капиталистическом обществе имеет место «паралич критики». Критика есть, но она стала настолько привычным фоном, что утрачивает свою функцию двигателя социальных изменений. Протест и критика легко превращаются в популярный товар, встраиваются в логику капиталистической экономики. Сами становясь еѐ частью, они, по определению, не могут еѐ разрушить.

Возвращаясь к идеям Шумпетера, следует отметить, что еще один фактор, подрывающий капиталистические устои и связанный с ростом влияния интеллектуалов, – это высшее образование и массовый доступ к нему. Перепроизводство специалистов с высшим образованием

216

ISSN 2219-6048 Историческая и социально-образовательная мысль. 2014. № 2 (24)

ведет к тому, что они не могут найти себе работу, соответствующую их требованиям. А это усиливает в данной среде критические настроения.

«Все те, кто не имеет постоянной работы, недоволен своей работой или непригоден к работе вообще, постепенно оказываются на местах, где предъявляемые к ним требования наиболее расплывчаты или где ценятся знания и способности совершенно иного рода. Они пополняют собой армию интеллектуалов в строгом смысле этого слова, ряды которых, таким образом, непомерно возрастают. Они вступают в нее, испытывая глубокое недовольство. Недовольство порождает неприятие. А неприятие рационализуется в ту самую установку на критику общества, которая, как мы уже видели, является типичной установкой наблюдателяинтеллектуала по отношению к людям, классам и институтам, во всяком случае, в цивилизации, построенной на принципах рациональности и утилитарности. Ну что ж, вот вам и численность; четко определенное классовое положение пролетарского оттенка; групповой интерес, формирующий групповую установку, которая куда более убедительно объясняет враждебность по отношению к капиталистическим порядкам, чем теория, которая в психологическом смысле сама есть не что иное, как рационализация, в соответствии с которой справедливое негодование интеллектуалов по поводу пороков капитализма есть лишь логическое следствие возмутительных фактов» [1, с. 152].

Подрывная роль и опасность интеллектуальной критики заключается, конечно, не в моральном осуждении устоев капиталистического общества. Основная опасность, исходящая от критически настроенных интеллектуалов, заключается в том, что они способны возбуждать определенные общественные настроения, облекать в словесную форму скрытое недовольство, характерное для многих социальных слоев.

Обращаясь к ранней истории капитализма и рабочему движению, Шумпетер отмечает, что не интеллектуалы создали рабочее движение, но именно они «стали рупором этого движения, снабдили его теориями и лозунгами – классическим примером является лозунг классовой борьбы, привили ему самосознание и благодаря этому изменяли самый его смысл. Решая эту задачу со своих собственных позиций, они, естественно, ее радикализировали, сумев со временем придать революционный уклон даже самым буржуазным из тред-юнионистских начинаний, уклон, который поначалу вызывал негодование большинства лидеров, не относившихся к числу интеллектуалов... Таким образом, хотя интеллектуалы и не были создателями рабочего движения, они, тем не менее, превратили его своими усилиями в нечто такое, что существенно отличается от того, чем оно могло бы стать без их вмешательства» [1, с. 143].

Интеллектуалы, по мнению Шумпетера, способны влиять не только на рабочий класс, но и на представителей других, более влиятельных социальных групп, в частности, на политиков. Привлечение интеллектуалов к политической деятельности, административному управлению, деятельности политических партий, принятию политических решений также несет в себе определенную угрозу, устранить которую невозможно, учитывая необходимость образования и специальной подготовки для осуществления перечисленных видов деятельности.

Анализ Й. Шумпетера верен, но односторонен. Странно, что, отмечая антикапиталистическую направленность интеллектуалов, Шумпетер практически полностью игнорирует их позитивный вклад как в создание, так и в функционирование капиталистического порядка.

Именно деятельность интеллектуалов привела к формулировке буржуазных свобод, которые стали основой капиталистической экономики и буржуазной демократии. Именно деятельность интеллектуалов позволила сделать управление более эффективным, обеспечила научно-техническое развитие, ставшее залогом процветания капиталистических обществ. Именно интеллектуалы, в конечном итоге, обеспечивают бесперебойное функционирование политической системы западных обществ, систем его духовного воспроизводства. Кроме того, акцентируя внимание на критическом импульсе, присущем интеллектуалам, Шумпетер как бы абстрагируется от идеологических различий представителей этой группы. Интеллектуалы являются как радикалами, так и консерваторами. Сам Шумпетер, как представитель консервативной мысли, несомненно является и интеллектуалом, как и многие другие его единомышленники, в частности А. Гелен, также критически относившийся к «критическим интеллектуалам». Интел- лектуалы-консерваторы сделали не меньше для укрепления основ капиталистического строя, чем критические интеллектуалы – для его усовершенствования и изменения.

И не критически мыслящие интеллектуалы играют вполне позитивную роль в поддержании капиталистического и демократического уклада. Спецификой зрелого демократического, буржуазного порядка является его гибкость, способность не обострять возникающие противоречия, но интегрировать в существующую систему отношений. Критика заложена в саму струк-

217

Социология и психлолгия

туру демократии, без неѐ было бы невозможно осуществлять конкуренцию внутри правящей элиты.

Паралич критики ведет к окостенению общественных и политических структур, что в конечном итоге чревато их сломом при накоплении внутренних противоречий. Критически мыслящие интеллектуалы представляют собой основную группу, генерирующую новые идеи, обеспечивающие продвижение общества вперед, общественную рефлексию над возникающими проблемами. Постоянное внимание к возникающим проблемам позволяет своевременно на них реагировать и не доводить ситуацию до точки кипения.

Еще одна важнейшая особенность современных демократических обществ – это способность постоянно размышлять над основами своего существования, отслеживать новые тенденции и вызовы, сопровождающие существование общественного организма.

Интеллектуалы первыми выносят на обсуждение общественности значимые вопросы, касающиеся всех сторон общественной жизни, втягивают в дискуссии широкие круги общественности, что способствует сознательному и рациональному отношению к общественным проблемам, избавлению от мифов и стереотипов. По словам Ю. Хабермаса, задача интеллектуала – «первым почуять важное».

Хабермас пишет: «…то единственное качество, которое и сегодня еще могло бы отличать интеллектуала: способность первым почуять нечто важное. Он должен быть способен начать волноваться по поводу определенных критических тенденций уже в тот момент, когда остальные еще как ни в чем не бывало занимаются своими обычными делами. Добродетелями интеллектуала поэтому должны быть качества отнюдь не героические: отдающая подозрительностью чуткость к нарушениям нормативной инфраструктуры общественного организма; боязливая склонность предвосхищать опасности, грозящие интеллектуальной оснастке той политической формы жизни, которая существует в обществе; умение видеть, чего не хватает или что «могло бы быть иначе»; немного фантазии, чтобы разрабатывать альтернативы, и немного отваги, чтобы инициировать поляризацию позиций, выступить со скандальным заявлением, опубликовать памфлет.

Все это, как обычно, на словах звучит легче, чем на деле. Интеллектуал должен быть способен быть взволнованным – и в то же время обязан обладать достаточным политическим здравомыслием, чтобы не допускать чрезмерных (избыточно эмоциональных) реакций» [3, с.

25].

Иными словами, как на заре модерна, так и сейчас интеллектуалы служат делу рационализации общественного сознания. Это может показаться неудобным – в мире, постоянно пересматриваемом и переоцениваемом, жить не очень уютно. Но, тем не менее, именно такой способ восприятия реальности обеспечил западным обществам выход из домодерной эпохи и именно недостаток рационального, критического, сознательного подхода к реальности до сих пор является одним из существенных факторов, препятствующих завершению модернизации в незападных обществах.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ

1.Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. Электронная публикация. Режим доступа - http://www.bibliotekar.ru/capitalizm-socializm-demokratiya/40.htm

2.Манхейм К. Эссе о социологии культуры // Манхейм К. Избранное. Социология культуры. – М.-СПб, Университетская книга, 2000.

3.Хабермас Ю. Первым почуять важное // Неприкосновенный запас. 2006. № 3 (47) – Электронный ресурс. Режим доступа - http://magazines.russ.ru/nz/2006/47/ha2.html

218

Социология и психлолгия

рые индивидуальны по своей природе, но и от условных, являющихся результатом соглашения группы людей [17].

В контексте рассматриваемой проблемы для нас представляет интерес анализ универсальных символов как своеобразных форм фиксации психологических воззрений в период русского средневековья.

Проявлением универсальных символов, отражающих психологические воззрения в русский средневековый период, являются объективированные психологические знания, возникшие и развивающиеся в русле мифологии, религии, искусства: мифы, обряды, произведения книжной и фольклорной культуры, иконопись, архитектура и др. В этих символических формах раскрываются знания о внутреннем мире человека, о различных психических явлениях, закономерностях психического развития. Эти знания передавались от поколения к поколению. Значение символа в жизни человека прекрасно выразил К. Ясперс: «Мы понимаем, что человек во все времена жил и живет в мире символов. И именно символы стали для него той действительностью, которая определяет его существование. Мы понимаем также, что эта жизнь в символах принадлежит к основополагающим структурам человека. И поэтому мы бы хотели понять особенности этих символов, собрать их во всем многообразии, обозреть и классифицировать… Раскрытие возможного содержания символов означает открытие того пространства, в котором человек может стать самим собой, своей сущностью, субстанцией. Без символов он как бы вмерзает своей убогой душой, превращаясь в ничто, тщетно возясь и мучаясь со своим голым рассудком в суете опустевшего мира» [цит. по 7].

Символизм психологических воззрений отражал потребность человека понять свое место и роль в окружающем мире. При этом для человека было жизненно необходимо сделать психическое содержание своего символа частью своей души, своего существования.

Обратимся к некоторым источникам народного творчества как символическим формам фиксации психологических воззрений в русский средневековый период – начальный период становления психологических воззрений: мифологии и паремиям.

Мифологическое творчество

Миф ‒ первоначальная форма духовной культуры человечества, он выражает мироощущение и миропонимание эпохи его создания [16].

«Миф – это вечное зеркало, в котором мы видим самих себя. Миф всегда может чтонибудь сказать любому человеку, он всегда может сказать что-нибудь о каждом; миф повсюду вокруг нас, мы лишь должны распознать его» [1, с.7].

К. Юнг считал, что символы мифа не были изобретены сознательно; человек не изобретает их, а переживает. В основе создания мифов лежит механизм проекции: «перенос содержимого сферы бессознательного на некий объект; в этом объекте скрытое прежде содержимое бессознательного находит свое проявление» [18, с. 33]. Таким образом, можно констатировать, что миф является одной из первых форм фиксации недостаточно отрефлексированных и осмысленных психологических воззрений. А.А. Потебня же отмечал, что миф можно сравнить с наукой, поскольку он возник в результате стремления разумно познать и объяснить действительность [12]. Оба признавали миф как источник научного развития.

«Миф живет дольше, чем обряд, и перерождается в сказку» [13, с.15]. Э. Фромм [17] указывает на мифы, сказки как символы, отражающие различные религиозные и философские идеи, следует добавить: и психологические. С позиции А.Ф. Лосева, миф – «это совершенно необходимая категория мысли и жизни… здесь нет ничего случайного, ненужного, произвольного выдуманного или фантастического» [9, с. 24]. В мифе выражаются прежде всего важные переживания, потребности и стремления людей. «Наука не существует без мифа… она питается ею (мифологией – прим.К.О.), черпая из нее свои исходные интуиции» [9, с. 29].

К продуктам мифологического творчества относятся сказки. А. Бастиан, Ф.И. Буслаев, Х. Гейне, Д. Геррес, В. Зеленский, В.Я. Пропп отмечали, что сказки воспроизводят в символической форме философскую мысль, воплощают в себе решение общечеловеческих проблем, выражают психологическое самосознание народа.

Большую роль в деле собирания и публикации русского сказочного наследия сыграли Ф.И. Буслаев, А.Н. Афанасьев, В.Я. Пропп. В.Я. Пропп классифицирует сказки на: а) волшеб-

220