прилепин паталогии

лепесток лука и бутерброд с безглазой рыбинкой.

Вернувшись к столу, пью сам, как воду.

Пацаны пригубляют по очереди.

-Ну, когда за нами приедут? - ругается кто-то, ни от кого не ожидая ответа.

Кто-то, бродя по 'почивальне', закуривает. И тут же в 'почивальню' бьет снайпер - пуля, чмокнув, входит в стену.

Закуривший поднимает сигарету с пола, которую выронил, чертыхнувшись.

-Курить в коридор, - говорит Столяр.

-И жратву разнесите пацанам.

На улице совсем стемнело. Стрельба то в одной, то в другой стороне города учащается, не стихает. Иногда одиночными или короткими очередями бьют по школе.

Курим, осыпается пепел, сшибаемый корявыми, не разгибающимися после

долгих трудов указательными пальцами... Иногда кто-то появляется в темных коридорах, бредет. Узнаем кто только с нескольких шагов.

'Сейчас влезет в школу какая тварь, разве углядишь... Камикадзе, весь надинамиченный...'

'А я ведь человека убил', - думаю устало и не знаю, что дальше надо думать.

'Человека убил', - повторяю я, словно вслушиваясь в эхо, но эха не слышу.

- Егор, часы есть? Будешь до трех дежурным. Обходи посты, чтоб никто, как вчера... После трех тебя сменят, - это говорит Столяр. Киваю головой.

Сижу на корточках, медленно докуриваю. Понимаю, что Столяр не видит, как я кивнул головой, но говорить лень.

'Даша'.

'Где-то есть Даша'. '...есть Даша?'

Рядом сидит Скворец. Спросить у него?

Морщусь неприязненно, не понимая, откуда она взялась - неприязнь, что она, к чему, зачем...

Не шевелясь сидит Скворец.

За сутки я так привык к тому, что он рядом. Мы даже не разговариваем, иногда касаемся плечами, иногда переглядываемся. Он так молчит хорошо, что я точно знаю, что он всегда на моей

стороне, когда я кричу на кого-то, прошу парней о чем-то. И когда молчу, он тоже

на моей стороне. Или я на его? Почему я все время о себе думаю? Нет, все-таки он на моей...

Разносим пацанам банки с консервами. Прислушиваемся к пальбе.

Пацаны жадно глотают пахучую массу - говядину или рыбу.

Опять хочется есть.

Мы идем с Саней вниз, к Хасану, может, хоть там накормят?

Слышен говор внизу.

-О! Егорушка! Родной! - Столяр, заметно поддатый, встречает меня радостно: - Ну как?

Я не знаю, о чем именно он спрашивает, но тоже улыбаюсь. Лиц друг друга мы почти не видим, но улыбки слышны

вголосах.

-Все хорошо. Загадили только всю школу. Может, место какое определим?

Столяр не отвечает, наливает мне в кружку дурнотно пахнущей горилки, - он принес еще один пластиковый пузырь.

Пью, передаю Сане.

Тот, захлебнувшись, кашляет.

-Ну-у... - гудят пацаны разочарованно, каждый считает своим долгом ударить его по спине. Плохиш дает

оплеуху. Саня отмахивается от него недовольно.

-А чего? Всем можно, а мне нет? - смеется Плохиш.

Появляется откуда-то тушенка, ее держит на широкой руке Вася. Заедаем. Что-то говорим о произошедшем и

происходящем, много материмся, кажется, что только материмся, изредка

вставляя глаголы или существительные, обозначающие движение, виды оружия,

калибры. На каждую 'муху', на каждого 'шмеля', летевших в наши бойницы, раскурочивших школу, приходятся россыпи дурной, взвинченной, крепкой, как пот, матерщины.

Поминаем пацанов, снова материмся...

Немного, почти истерично, смеемся, вспоминая, как гранаты, что бросали чичи, бились о сетку и летели вниз.

-Мы, пусть пацаны меня простят, хорошо еще отделались, бля буду! - говорит захмелевший Плохиш. - По идее, нас всех тут должны были уже положить...

Столяр выспрашивает у Хасана, куда можно отсюда уйти через овраг. Все замолкают. Хасан подолгу молчит, не отвечая. Он часто так делает: ему зададут вопрос, он паузу тянет - усиливает значимость ответа. Сейчас все ждут его слов с нетерпением. Но он,

похоже, искренне затрудняется.

-Я все здесь знаю. Но я не знаю одного - где... боевики. Куда идти? К

ГУОШу? Или в сторону Черноречья? В заводской район? К Сунже? Везде можно нарваться. Причем на своих.

Все молчат.

Где-то в стороне заводской комендатуры слышна серьезная перестрелка.

Школа тиха. Раздается бульканье горилки. Повторяем - по кругу. Говорим что-то несущественное...

Обходим с Саней школу. Чувствую себя бодрее. Водка - славная отрава.

Никто не спит. Все надеются, что утром за нами приедут.

Монах хмур. Он вглядывается в темь за окном, стоя у бойницы. Я встаю рядом с ним и долго молчу. Отстранившись от бойницы, закуриваю, пряча сигарету в ладонях. Табак вновь обрел вкус.

-Сереж, а правда Бог есть? - спрашиваю.

-Есть, - отвечает он безо всякой ненужной твердости, так, как если бы

яспросил у него, есть ли у него родители, или друг, или сестра...

-А зачем он?

Монах молчит. Ему не хочется со мной разговаривать. Кажется, что Монах часто разговаривал со мной мысленно, пытаясь меня убедить в чем-то. И наверное, уже так много всего сказал, что понял: бестолку мне что-то объяснять.

-Чтобы люди не заблудились, - отвечает Монах.

-Это живым. А мертвым?

-А ты как думаешь? - спрашивает он вяло.

-Я не знаю... Бог наделяет божественным смыслом само рождение человека

- появление существа по образу и подобию Господа. А свою смерть божественным смыслом должен наделить сам человек, - говорю я.

'Тогда ему воздастся, - хочу добавить я, но не добавляю. - Иначе, зачем здесь умирают наши парни...' - хочу я сказать еще, но не говорю.

-Это, что ли, смысл? - спрашивает он, кивнув за окно.

Там, я помню, лежал труп.

-Божественный смысл... - повторяет за мной Монах тихо. - Ты очень много говоришь о том, что не способен почувствовать.

Спустя несколько часов я укладываюсь спать в 'почивальне'. Брожу и рвусь во сне, как в буреломе.

Приснились слова. Кажется, такие: 'Бог держит землю, как измученный

жаждой ребенок чашку с молоком: с нежностью, с трепетом... Но может и уронить...'

Проснулся.

-Уронить, - повторил я внятно.

-А? - зло спросил кто-то.

-Уронить, - отвечаю.

В полном объеме роман "Патологии" будет опубликован издательством "Андреевский флаг" в апреле 2005 года.

Заказать книгу:

http://artofwar.ru/i/izdatelxstwo_a_f/text_0 010.shtml

Популярность: 84, Last-modified: Sun, 03 Apr 2005 08:55:23 GMT