прилепин паталогии

Все сразу и с удовольствием слушаются Столяра.

Я бегу на крышу, мне хочется что-то делать. В рации - шум, мат, треск. Стоит беспрестанная пальба.

Вылезаю наверх.

Шевеля всеми конечностями, ползу к краю, к бойницам. За мной еще кто-то. Оборачиваюсь, хочу сказать, чтобы к другой стороне крыши, где овраг, тоже кто-нибудь полз, но Язва уже

приказал кому-то то же самое. Высовываю голову и сразу вижу на

школьном дворе, у самых ворот, дядю Юру.

- Мать моя... - говорит кто-то рядом. Словно увидев нас, дядя Юра,

бесштанный, голый, шевелит, машет обрубленными по локоть руками, и грязь, красная и густая, свалявшаяся в

жирные комки, перекатывается под его культями. Дядя Юра похож на пингвина, которого уронили наземь.

'Руки измажет!' - несуразно и, чувствуя то ли головокружение, то ли тошноту, то ли накатившее безумие, подумал я.

Вдруг понимаю, что никто уже несколько мгновений не стреляет. Наверное, пацаны в 'почивальне' тоже увидели дядю Юру.

'Когда ж они успели...' - думаю, глядя на дока.

- Аллах акбар! - выкрикивает кто-то, не видимый нам, за воротами. Крик раздается так, словно черная птица вылетела из-под ног, неожиданно и вызвав гадливый и пугливый озноб. В проеме

раскрытых ворот появляется чеченец и

дает несколько одиночных выстрелов в пухлую спину дяди Юры.

Кто-то из лежащих на крыше стреляет в чеченца, но он, невредимый, делает шаг вбок, за ворота, и исчезает. Мне даже кажется, что он хохочет, там, за забором.

Дядя Юра еще раз шевельнул обрубками, как плавнями, катнул грязную бордовую волну и затих, с дырявой спиной.

Язва заряжает подствольник гранатой и, прицелясь, стреляет.

-Недолет, - зло констатирует он, когда граната падает метрах в десяти от забора - во двор. Комья грязи падают на спину дяди Юры.

-Растяжки! - рычит Язва. - Они за ночь все растяжки сняли у забора! Мы все проспали!

Несколько чеченцев, не дожидаясь, когда граната упадет им на голову,

отбегают к постройкам. В них стреляют все, находящиеся на крыше. Автоматы, нетерпеливо захлебываясь, бьются в руках.

'Мимо бьют все, мимо...' - думаю.

Яне стреляю. Беру бинокль у Язвы и, смиряя внутренний озноб, смотрю вокруг. Едва направив бинокль на 'хрущ?вку', я вижу перебегающего по крыше человека.

- Берегись! - ору я. - На крыше 'хрущ?вок' чеченцы!

Язва, слыша меня, не пригибается и еще раз стреляет из подствольника.

Яругаюсь матом вслух, злобно, пытаясь разозлить себя, заставить себя смотреть. Еще раз поднимаю бинокль и, не в силах взглянуть на 'хрущ?вки', смотрю на дома, стоящие слева от школы, возле дороги.

Язва ложится на крышу, губы его сжаты, глаза жестоки. Несколько пуль

попадает в плиты бойниц, мы слышим. На левый край школы падает граната,

никто даже не успевает испугаться, все разом падают, потом, подняв головы, смотрят на место взрыва - там никого не было, затем друг на друга - все целы.

-Подствольник, - говорит Язва. - Из подствольников бьют.

-Это чего у тебя? - спрашивает

Ст?пка Чертков у Язвы.

Грише в ботинок воткнулся осколок. Он вынимает его пальцами.

-Надо уползать! - говорю я, но не успеваю до конца произнести фразу, потому что слышу, как по рации, чудом прорвавшись сквозь общий гам, не своим голосом кричит Столяр:

-Язва! Язва, твою мать! Чеченцы в школе!

-Слева стреляют! - голосит кто-то из пацанов на крыше. - Вон из тех зданий! - и указывает на дома у дороги.

У меня холодеют уши: я слышу, как над нашими головами свистят пули. Мерзкие кусочки свинца летают в воздухе с огромной скоростью, и от их движения происходит легкий отвратительный свист.

- Уходим отсюда! - говорит Язва. 'Куда уходить? - думаю я. - Может,

там уже всех перебили?' Крыша видится мне черной гиблой

льдиной, на которой мы затерялись, оторванные от мира.

Ковыляем, не в состоянии придумать, как же нам передвигаться: ползком, на карачках, гусиным шагом, в

полный рост, прыжками, кувырками, - мы движемся к лазу. Ударяясь всеми

частями тела обо все, скатываемся по лестнице. В школе стоит непрерывный грохот, словно там разместили несколько

заводских цехов по сборке металлоконструкций.

Я еще не слез, стою на лестнице, боясь наступить на голову нижестоящему, на меня кто-то, обезумев от спешки, валится. Сапогами, ногами, коленями бьет меня по темени, сдирает скальп, уши, обдирает, терзает шею, давит меня. Я держусь за лестницу рукой, на которой висит автомат, и, защищаясь, поднимаю другую руку: я пытаюсь остановить того, кто сверху, что-то ему кричу. Но тот, кто сверху, не останавливается, мне кажется, он садится мне на голову, хочет меня оседлать; я склоняю голову, сгибаюсь, и он переваливается через меня, едва не

отодрав мне уши. Он падает вниз, лицом на каменный пол, переворачивается на

бок, и я вижу Степу Черткова с деформированной мертвой головой.

- Ст?па! - вскрикивает кто-то.

'Что же это...' - думаю и не успеваю додумать. Спрыгиваю, переступаю через Степу.

-Берите его! - говорит Язва. Степу пытается поднять Монах.

-Погоди! - говорю я и с помощью Монаха снимаю со Степы разгрузку. Надеваю ее поверх своей.

Монах вскидывает Степу на плечо. Степина голова свешивается, волосы словно встают дыбом, они слипшиеся, в черной густой крови.

Я поднимаю Степкин автомат. Спешу, отяжелевший, за Язвой. Мы заглядываем в коридор, но никого не видим.

Язва вызывает Столяра. Костя сразу откликается.

-Коридор чистый? - спрашивает Язва.

-Да! Чистый! - отвечает Столяр. Бежим в 'почивальню'.