прилепин паталогии

засмеяться, хоть ему и больно это делать, но неожиданно обрывает себя.

-А ведь это... Степкина разгрузка, - говорит он. - Ты чего?..

Валя смотрит на меня, пытаясь раскрыть второй, затекший глаз, рот его чуть приоткрыт, он хочет еще что-то сказать, но ждет меня.

Я смотрю на Валю, сжав скулы.

-Иди. Он в 'почивальне', - говорю я. Валя хватает автомат и бежит. Пацаны смотрят на меня.

-Убили Степу, в голову, на крыше, - говорю я и закуриваю.

Пацаны тоже закуривают.

-Надо связь держать, - говорит Хасан, помолчав, - А то сейчас из ГУОШа подъедут, а вы своих же перестреляете.

Куда там все палят?

-Известно куда, - Плохиш, не высовываясь, вскинул автомат над своей

круглой башкой, положил его на мешок и, скорчив умилительную испуганную рожу, затряс им, как отбойным

молотком. - Они не смотрят, - поясняет он свою пантомиму. - Им неинтересно.

Я улыбаюсь и думаю: как это странно, Степу убили, а Плохиш все придуряется, и мы улыбаемся, и меня тоже убьют, и будет то же самое... Ну не будут же все рыдать, сжимая береты в руках. Да и надо ли мне это?

-Степу жалко, - говорит Саня, единственный, кто не улыбается.

-Ничего, - роняет Вася Лебедев. Нет, он не хочет сказать, что все это, мол, ерунда, он хочет сказать, что Степу мы помним и сделаем все, чтобы...

И все поняли, что Вася сказал.

-Учтем, Саня, - итожит Вася и толкает Скворца в плечо.

Мы встаем и уходим, я и Саня.

В большой классной комнате, глядящей одними окнами на овраг, а другими - на пустыри, пацаны говорят нам, что

чеченцы сорвали растяжку в овраге.

-Одного раненого видели! - кричат возбужденно. - Его аж подбросило. И заорал! Они полезли за ним, мы еще одного подстрелили. А они потом как дали из 'граника'! И не попали! Но все стекла

на хер повылетели...

-Чего там слышно из ГУОШа? - спрашивают меня.

-Ничего. Приедут, наверное. Вызволят.

Мы заглядываем еще в несколько комнат. Все целы, стреляют или снаряжают магазины.

'Уже скоро, наверное, приедут, - думаю я о помощи из ГУОШа, - знают же

Воздух в комнате треснул, метнулся по углам, уполз в щели. Во все стороны густо и жестко плеснуло песком, полетело щепье и стекло. Сетка, висящая на окнах, затряслась. Язву

отбросило, он с грохотом упал на пол, на спину и остался лежать с раздробленным лицом. И только, как мне показалось, похоже на рыбий шевелил

раскрываемыми губами рот.

В бойницу, в мешки и плиты влепили заряд гранатомета. В ушах звенит.

Тут же под окном гакнул и осыпался еще один взрыв. И сразу еще один.

Андрюха Конь, вытерев голой рукой лицо, с трудом расщуривает глаза и снова встает к пулемету. Вслепую бьет очередью и вновь трет глаза.

-Второй номер! Лента! - орет он и опять трет глаза. Я вижу под его глазами красные кровоточащие борозды, глаза тоже залиты красным, и, кажется, веко порезано, наверное, в его ладонь впился кусок стекла, и он трет себя этой ладонью, ничего не замечая.

-Они идут! - кричит кто-то.

Глядя в окно, я вижу перебегающие фигуры, их много.

'Господи! Господи, как их много!' - хочется заорать.

Кажется, что чеченцы движутся неспешно. Да, они неспешно бегут...

прямо к нам. Зачем они сюда, к кому?

Один из бегущих, выхваченный моим суматошным зреньем, прячется за сараюшку, где располагается кухонька Плохиша, присаживается и, скалясь, кладет гранату в подствольник.

Прицеливаюсь и стреляю: в присевшего за сараем удобно стрелять по диагонали, спрятавшись за стену.

Чеченец дергается, но, не боясь выстрела, выворачивается в мою сторону и... Не

знаю, стреляет ли он, я отстраняюсь, поднимаю вверх автомат.

'Косая тварь...' - ругаю себя.

И снова: 'Зачем они бегут сюда?' Торопясь, словно опаздывая,

стреляем.

- Граната! - вскрикивает кто-то рядом со мной.

Вскидываю взгляд, стремясь увидеть легкий овальный слиток, готовый разорваться, и вижу. Граната бьется в

сетку на окнах и падает назад, вниз, под окна школы.

Услышав уханье разорвавшейся гранаты и надеясь, что взрыв отпугнет

чеченцев, я снова пытаюсь выстрелить, но рожок пуст. И другой, привязанный синей изолентой к вставленному в автомат, тоже пуст. Бросаю их Амалиеву, к его столу, где он сидит у рации и

снаряжает пацанам рожки.

- Анвар, быстрей! - кричу.

Он смотрит на меня озлобленно, загоняя патроны в чей-то рожок.

Я смотрю вокруг, замечаю автомат Язвы под кроватью Сани Скворца. Подбегаю туда и вижу чей-то носок. 'Мой или Саньки?'

Отстегиваю от Гришиного автомата рожки, вижу, что один полный, а в другом - последний патрон. Пристегиваю к своему, смотрю на спины, на лица пацанов. Они перебегают от окна к

окну: мокрый, с бешеными глазами Столяр,

взвинченный Федька Старичков, Кизя, с алюминиевыми, спокойными скулами

и

тонкими губами, Дима Астахов, повесивший трубу гранатомета за спину, Валя Чертков с одним раскрытым до предела

глазом и с другим, которого совсем не видно, Скворец...

- Андрюха! - ору я Суханову, который так и не сходил с места. - Смени позицию!

Андрюха Конь хватает пулемет за ствол и перебегает.

'Он же руку сожжет!' - мелькает у меня в голове.

Присев на корточки, я примериваюсь, куда мне встать, и вижу чью-то руку, цепляющуюся за сетку, - черную

лапу с крепкими ногтями в грязной окаемке. Вслед за рукой появляется лицо, вполне довольное, обильно

бородатое. Другой рукой взобравшийся прямо к 'почивальне' чеченец кладет в бойницу, от которой только что отошел Андрюха Конь, автомат, и я вижу, как ствол начинает подпрыгивать на кладке бойницы, простреливая 'почивальню'.

Бегу к окнам, зачем-то бегу к этому лицу, делаю, кажется, два прыжка и стреляю почти в упор в бороду. Палец мой изо всех сил тянет на спусковой крючок, но автомат больше не стреляет: суматошно я вставил тот рожок, где был последний патрон. Вытаскиваю из

разгрузки гранату, срываю кольцо, бросаю ее в бойницу, вослед упавшему, словно

боясь, что он снова полезет вверх. 'Ползут, как колорадские жуки...' -

думаю я, в голове мелькает детская картинка: какая-то сельская дорога, конец августа и колорадские жуки, уныло