прилепин паталогии

уползающие с картофельного поля, и мои детские ноги в красных сандалиях, подошвы которых уже покрыты влажной коркой жучиных внутренностей, с вклеенными в едко пахнущее месиво

полосатыми желтыми крылышками.

-Сем?ныч на связи! - выкрикивает Амалиев.

-Сем?ныч! - орет стреляющий Столяр, не отходя от бойницы. - Сем?ныч! - ревет Костя, словно Куцый может его

услышать. - Они в окно к нам лезут, Сем?ныч! Прямо в окно! Вы где там, бля?

Амалиев, подумав мгновенье, вытягивает руку с зажатым в ней динамиком и большим пальцем нажимает на тангенту,

давая Сем?нычу послушать Столяра. Если здесь, конечно, можно им нас услышать.

Астахов, как ужаленный, отскакивает от бойницы, приседает, держа себя за голову. К нему кидается Скворец.

Астахов убирает руку, кажется, в голову ему попал осколок. Течет кровь, Астахов зло морщится. Скворец танцующими руками бинтует его. Наверное,

Астахову кажется, что бинтует слишком долго, он вырывает бинт из Саниных рук,

связывает концы и возвращается к бойнице.

По его шее течет кровь. Лицо у него страшное, взгляд дикий.

Столяр, пригибаясь, бежит к Амалиеву, поскальзывается на гильзах, переворачивается через голову и, сидя у ног Амалиева, выходит на связь.

- На приеме! - кричит он, назвав свой позывной.

Я не слышу, что говорит Сем?ныч.

- Нас штурмуют! Мы в осаде! Три 'двухсотых'! Дока убили! - выкрикивает Столяр, кажется, тоже не услышавший Сем?ныча.

-Когда будете? У нас раненые! Когда помощь? - кричит он, подождав.

Слушает ответ.

-Не понял!

Еще слушает.

- Кашкин не приезжал! Я за старшего! Опять слушает. Бросает рацию на

стол.

- Снаряжай, чего сидишь! - орет он на Амалиева.

Заставляю себя выглянуть в окно. Кидаю еще одну гранату и отчаянно стреляю, поводя автоматом во все стороны, пытаясь хоть что-то увидеть и в то же время ожидая, что вот сейчас, в сию

секунду получу пулю в лоб.

Дима Астахов бьет из 'мухи' в сарайчик Плохиша. Во все стороны летят кирпичи, доски и даже, кажется, банки.

Отстраняюсь от бойницы, словно выныриваю. Хватаю воздуха и снова стреляю. Я вижу нескольких человек, отбегающих к воротам. Быть может, мне мерещится... И еще нескольких, лежащих на земле, в грязи. Неужели мы их все-

таки убиваем?

...Патроны, кончились патроны, рожок пуст.

Ныряя возле бойниц, подскакиваю к Амалиеву. Беру свои уже снаряженные рожки и только тогда вспоминаю, что у меня в боковых карманах разгрузки лежат еще два рожка, нетронутые.

- Амалиев, к окну! - орет Столяр. Тот, нервозно схватив автомат, пытается встать, но автомат цепляется

ремнем за стол.

Приседает у бойницы Кизя, падает на колени. Никто к нему не спешит, может, не видят. Бегу к Женьке, он держит себя за плечо. Сквозь Женькины пальцы толчками бьется кровь.

Амалиев начинает орать, я не разбираю ни слова, но понимаю, что ему не нравится все происходящее вокруг, не

нравимся мы и он не хочет идти к бойницам и стрелять.

Не знаю, что делать с Женькой. Перевязать надо? Нет, укол, сначала укол. Кажется, я говорю вслух.

-Женя! - говорю я, едва слыша свой голос. - Сейчас, Женя!

Лезу в задний карман разгрузки за индивидуальным пакетом.

-Скворец, помоги! - прошу я, боясь, что обязательно что-нибудь спутаю.

-Саня! Сан?к!

Делая укол, раскручиваю бинт, при этом поглядываю на кривящегося в муке Женьку, лоб которого покрывается крупными каплями пота, ошалевший от грохота, с липкими и красными руками,

оставляющими следы на разматываемых бинтах, которые все равно сразу насквозь пропитываются кровью, как только я их криво и путано прикладываю к

Женькиному плечу, пропуская под мышкой и передавая Сане, сидящему за спиной

Жени, - вот в эти мгновенья я вдруг понимаю, что все происходящее погружает меня в состояние некоей одурелой невесомости. И я начинаю видеть

вокруг себя все, кажется, что я вижу даже

то, что происходит у меня за спиной. Вижу мертвого Степу Черткова, лежащего на кровати с повернутой в сторону окон

деформированной головой, и его брата Валю, который, отстреляв и меняя рожки, смотрит на Степу неотрывно. И

я

вдруг понимаю, что они похожи с братом - сейчас еще больше, чем когда один из них был жив, - своими бордовыми,

одноглазыми, страшными лицами. Дима Астахов, идет за рожками к

столу, где все еще кричит Амалиев. Подойдя, Дима бьет Амалиева в лицо, очень спокойно и очень сильно, и тот падает, сшибая стул и рацию, и еще что-то. Взвизгнув, выскочил из-под Амалиева Филя, лежавший, оказывается, где-то возле. Амалиев пытается

подняться и даже поднимает вверх автомат, но Астахов, перешагнув через стулья, вырывает у него ствол и наступает ему на лицо. И даже не снимая ноги, которую силится сдвинуть

Амалиев, отстегивает рожки от его автомата и вставляет в свой. Тельник Астахова

бурый, сохлый, пропитавшийся кровью, текущей из-под кривой повязки на его голове.

Федя Старичков бьет короткой очередью и отбегает в угол. Я уверен, что он ранен, его рвет.

И еще вижу Столяра, который вызывает по рации Кешу Фистова, отправленного им на чердак.

- Кеша! - кричит Столяр в рацию. - Работай по 'хрущ?вкам'! Там снайпер!

Ритм сердца, ритм восприятия, ритм происходящего схож с ритмом движения

ложки или нескольких ложек, положенных в кастрюлю ребенком, бегающим по квартире с этой кастрюлей, желая

произвести как можно больше шума. И, наверное, надо просто успокоиться,

принять какие-то решения, но как трудно это сделать, как трудно.

-Ташевский! - кричит Столяр. - Вниз, к Хасану надо сходить! Не отзываются они! Может, 'чехи' в школе!

Ик Фистову зайди, тоже молчит. Всю школу обойди!

Мы тащим скривившегося от боли Женьку к кроватям, укладываем его.

-Пойдем, Саня! - зову Скворца, пытаясь перекричать грохот. - Магазины полны? Гранаты есть?

-Рация! Рацию проверь! - орет Столяр.

Не слыша его слов, я угадываю по губам и по жестикуляции, о чем он говорит.

'Что там, на улице? - думаю. - Где они?'

Не хочется смотреть в бойницу. Не хочется бежать вниз, к Хасану. Ни в чем себе не сознаваясь,

бессовестно лукавя, направляюсь сначала на чердак, подальше от ужаса, от огня, как

кот на пожаре. Бегу и матерю себя за страх безбожный.

'Все нормально! Сейчас к Кеше забежим и - вниз!' - клянусь себе.

Кажется, что со стороны оврага вообще нет стрельбы. Значит, мы не окружены? Быть может, отряду стоит уйти? А как же пост? Школа, что ли, пост?

Да кому она нужна? Что мы вообще тут делали?