прилепин паталогии

невесомые, падали возле дивана; со второй или с третьей попытки расстегивался лифчик, выпадали огромные, ослепительные груди, белые, как мякоть дыни, с потемневшими от

возбуждения сосками, похожими на полюса спелого арбуза.

Эти мужчины, они были всюду. Я чувствовал их запах, ощущал их присутствие. Их было слишком много для того, чтобы нам всем хватило места

в

одном городе.

Как я узнал об их существовании? От нее.

Как-то мы зашли в кафе, я заказал себе пиво, она заказала себе несколько блюд, названия которых я не знал; пока я курил и разглядывал себя в зеркалах, время от времени довольно косясь на ее строгое лицо, принесли

заказ. Осторожно касаясь вилочкой белого мясца сладкого морского зверька, она заявила с присущей ей легкостью:

- Знаешь, я сегодня сосчитала всех...

- здесь она сбавила скорость разогнавшейся было фразы, - своих... - она еще чуть-чуть помедлила, - мужчин. Если у тебя такое же количество женщин, значит, у нас с тобой начался новый этап.

-Ну и сколько их у тебя...

получилось? - хрипло, как водится в таких случаях у мужчин, спросил я.

-Угадай.

-Пятнадцать, - быстро ответил я, решив, что сразу назову оптимальную цифру. Все-таки ей было едва за двадцать, она совсем недавно окончила советскую, исповедующую пуританство

истрогие нравы школу.

Двадцать шесть'. Потом шел по улице и снова повторял эту цифру. 'Двадцать шесть бакинских комиссаров...' - выплыло у меня в голове. 'Джапаридзе, иль я ослеп? Посмотри, у рабочих хлеб!' -

декламировал я по памяти про себя.

- Что такое с тобой? - спросила она. Даша не любила негативных эмоций, замкнутости, мутных настроений... Она совершенно искренне не поняла, в чем дело.

Потом мы опять встречались, я хочу сказать, что сказанное ею не убило меня наповал; возможно, мы встречались еще несколько недель, и я вел себя вполне спокойно. До тех пор пока

однажды, впав по обыкновению после двухчасового постижения возможностей наших молодых тел в лиричное настроение, она не сказала:

-Мужские половые органы делятся на несколько типов. Тип первый...

-Прекрати, поняла? - едва не закричал я.

Она улыбнулась и погладила меня:

-Прости, Егорушка. Правда, я не хотела.

Спустя дня три я не выдержал и задал ей какой-то пошлый вопрос, множество глупых мужских вопросов: 'кто был первым' или 'кто последним', или 'кто был в середине' и 'в какой

последовательности', и 'как с ними со всеми было', и, наконец, 'не знаю ли я кого-

нибудь из... ее списка'.

Она посмотрела на меня удивленно, Даша не любила, когда ее дергали, когда ее домогались, однако, я же говорил, она любила, когда - кровоточит.

Это был 'знак качества' для нее. Признак истинности, всамделишности чувства. Поэтому по ее молчанию я догадался, что кого-то знаю, хотя общих знакомых

у

нас практически не было.

Я задал последний вопрос еще раз. Как бы нехотя и как бы смущаясь, она назвала мне фамилию молодого преподавателя философии в институте, где мы, изредка появляясь, проходили курс

неких замечательных наук.

- Я с ним училась на одном курсе, - пояснила она, - пока я в академах была, он преподавателем стал, - засмеялась она и посчитала своим долгом добавить: - Это было давно уже. В мои семнадцать.

Преподаватель был крепким, чуть пухловатым парнем с уверенными

нагловатыми глазами, он обладал совершенно необъятной эрудицией, он был настолько переполнен знаниями, что

лекции вел плохо. Стоило ему в рассказе оступиться в причастный оборот

('...считавшийся до тех пор...' или 'встречавшийся ранее...'), как он уходил от темы и возвращался к ней в лучшем случае через полчаса. Отличницы бросали авторучки, раздраженные непоследовательностью повествования; что касается редких учащихся мужеского

пола, то они снисходительно (а на самом деле униженно) улыбались.

Я почувствовал, что иду по следу, и спросил у Даши:

- Где? Где у вас это происходило? Она с удивительной готовностью, с

озорной улыбкой, будто рассказывая о

том, как она с товарищем по детсаду мороженое своровала, ответила:

-Прямо в институте. После лекций. Там, помнишь, на втором этаже, напротив аудиторий есть маленький коридорчик, ведущий в бывшую курилку, ее сейчас закрыли... Вот там, в этом

коридорчике... Нас тогда декан заметил,

-

развоспоминалась Даша, - мимо проходил и увидел...

-Он узнал тебя? - спросил я, не понимая о чем я, собственно. Речевой аппарат неплохо справлялся с вопросами без особого моего участия.

-Не знаю. Его узнал. Мы бочком стояли, я лицом к стеночке... Декан голову опустил и шагу надбавил, - засмеялась Даша.

Мы допили чай - наш разговор шел за привычным чаем. (Из спальни мы

перекочевывали в кухню и, думается, большую половину проведенного вместе времени проводили либо лежа, либо

сидя). Итак, мы допили чай и даже поговорили о чем-то еще. Я проявил редкое хладнокровие.

-Будем собираться в институт? - поинтересовался я равнодушно.

-Егорушка, я, наверное, не пойду, устала...

Честно говоря, я обрадовался. Собрался за три минуты. 'Рано придешь, Егор!' Не слыша ее: 'Ага...', выскочил на улицу. Каждые пятнадцать шагов переходя на истеричный бег, я добрался до остановки. В маршрутке я смотрел в лобовое стекло, будто притягивая взглядом, магнитя институт.

Я махнул студенческими корочками перед лицом вахрушки и, услышав ее недовольный окрик, вернулся к ней, полный гнетущего бешенства, и ткнул

бабуле в лицо свой студенческий, чтобы она разглядела его и сверила юную шестнадцатилетнюю со следами

полового созревания физиономию с нынешним моим лицом - серым, небритым (в области

скул и бритым в области черепа - помните,

да?).

Перепрыгивая через две (неудачно стараясь перепрыгнуть через три) ступени, я добежал до второго этажа и повернул в тот самый коридорчик. Я стоял там - здесь стуит написать 'тупо стоял', и, что удивительно, только так и можно написать, потому что как

еще в этом закутке четыре года спустя (отличное слово! очень к месту!) стоять, как смотреть, о чем думать?

Я поозирался немного, посмотрел на пол, будто ожидая увидеть густые