прилепин паталогии
.pdfЯзык лежит, как полудохлая лягва в иле.
'Сто сорок один, сто сорок два...' На ухабах зрачки дергаются под глазами, как мелкие глупые птички.
'Четыреста одиннадцать, четыреста двенадцать...'
Пахнет деревьями, ветками, землей. Значит, выехали из города. Нет, не буду глаза открывать.
'Тысяча семьсот девяносто пять...
Тысяча семьсот девяносто... Может, я не о том думаю? Может, нужно что-то решить с этой жизнью? А чего ты можешь решить? И кому ты скажешь о своем
решении? И кому оно интересно? Тысяча семьсот девяносто семь... или шесть? Или семь?'
Машины останавливаются. Открываю глаза. Минимум пейзажа - голая земля,
почему-то отсыревшая.
Кто-то из сидящих ближе к краю высовывается из кузова.
-Чего там? Чего? - спрашивают сразу несколько человек.
Ответа нет, и пацаны поднимают со скамеек отсиженные зады, толпятся и пытаются, согнувшись, подойти к краю кузова, но Сем?ныч уже вызвал по рации Шею и Столяра и, даже не дождавшись их ответов, приказывает всем оставаться на местах.
-Курить-то можно? - спрашивает ктото у Шеи.
Шея молчит, я закуриваю; после первой затяжки сладостно жую - будто ем дым. Сладкий, вкусный дым, нравится...
Опять нравится...
Шея смотрит на меня недовольно. Не только потому, что я закурил без разрешения, но потому, что он дым не любит - некурящий у нас взводный. А
машина, хоть и кузов, все-таки помещение, надо и честь знать. Делаю несколько жадных затяжек и бычкую
сигаретку о пятку берца. Машина трогается.
Смотрю, куда бросить окурок, и, не найдя места, бросаю его на пол. Некоторое время смотрю, как он катается по полу,
пачкая изящные бока мухоморного окраса пенечка фильтра.
На ухабах машины переваливаются, едва не заваливаясь на бок, пацаны с трудом держатся, кто за что может.
'...Какая тягомотина, скорей бы уж...' Смотрю на улицу, там появляются
деревья, не знаю их названия. Какие-то деревья, из тех, что растут только в Чечне. По крайней мере, в Святом Спасе они точно не растут. Впрочем, я и тех деревьев, что растут в Святом Спасе,
по названиям не знаю. Береза, дуб, клен и все. А еще рябина... 'Ой, рябина кудря-я-вая...' И калина. 'Калина - это дерево?' Я не успеваю додумать. Машины снова останавливаются, моторы глушатся; какое-то время гудит БТР - тот, что шел первым, но вскоре и его глушат.
Все сидят молча.
Смотрю на улицу, вижу кабину машины, шедшей за нами, лицо шофера. Не могу понять его настроения, черты лица
шофера расплываются. Зато появляется лицо Сем?ныча - он подошел к борту нашего кузова, заглядывает внутрь, командирским чутьем, нюхом оценивая состояние коллектива.
- Разомните косточки, ребятки... - говорит Куцый, видимо, оценивший наше состояние как нормальное.
Все с готовностью вскакивают с мест и поэтому долго приходится стоять согнувшись, дожидаясь, пока ближние к краю спрыгнут с машины; карманы разгрузки, отягощенные гранатами, тяжело свисают, мышцы спины и шея начинают ныть. Наконец подходит моя очередь.
Спрыгиваю не очень удачно, потому что приземляюсь на пятки ('Чему тебя
учили?' - злюсь), боль бьет в мозг и теряется в нем.
Осматриваюсь по сторонам. Бродят люди, каждый о своем молится. Вижу нескольких мужиков в танкистской форме, а где танки? А вот стоят...
Холмистая местность, никаких признаков жилья. Быть может, за тем холмом?
- За тем холмом... - доносится от меня обрывок разговора.
Я оборачиваюсь. Стоят: Черная Метка, Сем?ныч и танкист без знаков отличия, но сразу видно - служивый никак не меньше капитана. Вояка указывает на холм рукой. Мне по-детски хочется
их подслушать. Мне кажется, они говорят друг другу правду, какую нам
постесняются сказать. Что-то вроде: 'Пятью-шестью бойцами придется пожертвовать, но что делать...' Но я не двигаюсь с места. Даже отворачиваюсь от командиров.
Сем?ныч объявляет построение.
- Вот за тем холмом находится село... Совершаем марш-бросок. Рассредоточиваемся на холме, у взгорья, выше не забираемся, не светимся. Как только мы достигнем обозначенного рубежа, двинутся танки в объезд холма.
Дожидаемся, когда они выйдут напрямую, и делаем рывок следом. До села триста или чуть более метров.
'А почему сначала мы побежим, а танки потом? - думаю я. - Танки быстро пойдут, и мы за ними не поспеем - километра полтора жилы рвать, поэтому сначала мы, - отвечаю сам себе. - Тем
более что они вверх не полезут, а за ними бежать - круг давать... На полянке же наши чудо-машины в полный дух попрут. И мы за ними. Остается
только уповать, чтобы танки не разбудили чичей, пока не выйдут на прямую.
Если чичи, конечно, уже не проснулись.
Наверняка уже проснулись и еще вчера вечером пристрелялись к полянке. И мин
там понаставили. Бляха-муха, какой ужас... Может, разбежаться и вдариться головой о кузов? Потом скажу, что у меня было минутное помешательство...'
-В нескольких, предположительно четырех ближних к поляне, домах и амбарах располагаются боевики, - продолжает Сем?ныч. - Возможно, они есть и
вселе, но в селе есть и мирные люди, поэтому...
-Поэтому аккуратно, - вставляет Черная Метка.
-Ну, щас, 'аккуратно', - передразнивает его шепотом Астахов, - надо было с 'вертушек' расхерачить это село...
-Что мы, пехота? - буркает кто-то недовольно неподалеку от меня.
-А что, спецназ? - спрашивает Астахов.
-Да, спецназ.
-Хотел, чтобы солдатики село взяли, а ты там зачисткой занимался? - зло говорит Астахов.
-Разговорчики, - обрываю я парней.
-При подходе, если не начнется бой, блокируем дворы, где предположительно находятся боевики, и дальше - по обстоятельствам. Если бой начнется раньше, окапываемся, подавляем огневые точки противника. Повторяю самое главное: поддерживать связь,
командирам слушать рацию, бойцам слушать командиров - это раз. Идя за техникой,
не кучкуемся - это два. Окапываться резво, чем глубже закопаемся, тем лучше.
-Может быть, лучше подкоп под село сделать? - говорит Язва тихо. - Вылезем, как кроты, из подпола... 'А вот
имы!'
-Выходим через пять минут, - заканчивает Сем?ныч.
Пацаны вяло расходятся.
-Сергей! - говорит Язва, столкнувшись лицом к лицу с Монахом.
-Чего? - отзывается Монах неприязненно.
-Держи хрен бодрей, - зло отвечает Язва.
'Помолиться, что ли? - думаю. - Ни одной молитвы не знаю. Господи-Господи-Господи-Господи...'
Подхожу к машине, прислоняюсь плечом к борту. Хочется лечь. Внутренности уже высосаны, пустое нутро ноет, где-то на дне живота, как холодец, подрагивает недоеденный пауком, отвалившийся откуда-то ломоть мяса.
'Мое тело, славное мое тело...' - я пытаюсь почувствовать свои руки и сначала чувствую автомат, его холод, а потом, кажется, еще более холодные