Идеологическая и научно-техническая модернизация

Советскими идеологами сразу же была взята на вооружение мировоззренческая ценность науки. Их целью было расширение социальной базы преобразований. Церковь была отделена от государства и образования, большинство храмов было разрушено, оставшиеся - превращены в памятники архитектуры и склады. Религиозное мировоззрение населения быстрыми темпами заменялось научно-атеистическим марксистско-ленинским учением в ходе кампании по ликвидации безграмотности и в процессе замещения религиозных культов пионерскими, комсомольскими, партийными ритуалами. Новое коммунистическое учение, усеченное до «Краткого курса», было разработано на основе стройной комплексной теории – диалектического и исторического материализма К.Маркса и Ф.Энгельса.

Немного позднее партийные лидеры сумели по достоинству оценить и практическую пользу от развития науки для модернизации экономики. Правда, об автономии науки не могло быть и речи – наука воспринималась только в смысле технического обслуживания производства. В 20-30-е годы была практически создана государственная система управления этим процессом. Таким образом, НТР в СССР началась раньше, чем в западных странах.

Уже в апреле 1918 г. в “Наброске плана научно-технических работ” Ленин предложил Академии наук образовать ряд комиссий для составления плана реорганизации промышленности и подъема экономики страны, обратив особое внимание на электрификацию. В марте 1920 г. была утверждена Государственная комиссия по электрификации России (ГОЭЛРО), работа которой велась под непосредственным руководством Ленина с привлечением около 200 виднейших ученых и специалистов (Г.М.Кржижановский, И.Г.Александров, Г.О.Графтио и др.). План ГОЭЛРО был первым научно обоснованным перспективным планом хозяйственного развития Советской республики. Именно на его основе Государственной плановой комиссией, созданной в 1921 г., разрабатывался единый общегосударственный хозяйственный план и планы первых пятилеток.

Курс на индустриализацию (принят XIV съездом ВКП(б) в 1925 г.) имел официальную цель обеспечить независимость страны, ее обороноспособность и в кратчайшие сроки преодолеть техническую отсталость России от развитых капиталистических стран. Хотя уже тогда, сопоставив два лозунга – индустриализации и всемирной исторической миссии пролетариата, можно было понять, что предельной и потому всеоправдывающей задачей было строительство индустриальной военизированной сверхдержавы⁷⁰. Доказательством может служить расширение советской империи после второй мировой войны.

Однако правила игры в той или иной степени представлялись приемлемыми для многих членов научного сообщества. Приверженность науке советских идеологов подействовала на развитие научного сообщества двояким образом.

Во-первых, она “давала в руки научного сообщества довольно-таки значимый и эффективный культурный ресурс, с помощью которого можно было отстаивать свое право на существование”⁷¹. Говоря словами В.И.Вернадского, произошелвзрыв научного творчества, близкого к которому, пожалуй, не было во всей последующей истории советской науки. Выдвигалось много новых, поистине революционных идей и концепций, легко пересекались дисциплинарные границы, в изобилии появлялись новые яркие имена, направления, школы. Возможности творчества – социального и научного – представлялись беспредельными, и это ощущение беспредельности являлось весьма мощным стимулом для научной работы. Продолжался и начавшийся ранее процесс бурного развития инфраструктуры науки. Сравнительно интенсивными были международные научные контакты, что позволяло ученым быть в курсе новейших достижений и тенденций мировой науки, а в ряде областей даже занимать лидирующие позиции.

Во-вторых, научное сообщество, впрочем как и другие социальные институты, должно было не только избегать открытых конфликтов с превалирующей системой ценностей, но и доказывать необходимость и полезность научной деятельности, причем в таких условиях, когда критерии этой полезности формулировались за его пределами. Согласно господствующей системе ценностей, наша страна представлялась авангардом всего остального человечества. Такое мироощущение порождало пренебрежительное отношение и к содержанию, и к ценностям мировой науки. А внутри самого научного сообщества привело к созданию своих собственных критериев научности, препятствовавших укреплению автономии научного сообщества. Как вырабатывались эти критерии?

Первоначально идея служения народу трансформировалась в систему ценностей “народной науки”. Критериями оценки знаний были 1) прежде всего понятность. То есть научное знание тем более качественно, чем более понятно для неспециалиста. 2) А также возможность получения, исходя непосредственно из этих знаний, такого зримого материального эффекта, который облегчает или делает более производительным труд рабочего и крестьянина, либо улучшает его быт. 3) Поощрялось стремление поддержать, выпестовать талант “из низов”.

Впоследствии, по мере становления тоталитарного государства и его изоляции, формировалась новая научная элита, осознавшая необходимость определения и поддержания границы между наукой и не-наукой. Тогда идеал “народной науки” замещается идеалом “отечественной науки” (черты которого - самодостаточность и безусловное лидерство в мире).

Второй системой ценностей, определявшей процесс институциализации советской науки, были ценности “партийной” (или “марксистско-ленинской”) науки, противопоставляемые “буржуазной” науке. Это в основном касалось системы общественных наук, где определяющими были критерии классовости. Однако сохранялась возможность распространения этих критериев сначала на пограничные между общественными и естественными науками области, а затем и на все естествознание. Любая научная работа обязательно включала в свою вводную часть ссылки на партийных классиков и решения партийных съездов.

По мнению О.Лациса, “в начале ХХ в. под маской задачи построения социализма решалась задача модернизации –перехода от аграрной цивилизации к индустриальной. Эта задача была решена худшим из всех возможных способов, самым жестоким и дорогостоящим, но она была решена. И пока эта задача решалась, строй был жизнеспособен. Строй рухнул тогда, когда встала следующая цивилизационная задача – перехода к постиндустриальной цивилизации, которую (это очень ясно стало где-то в 60-е годы) этот строй решать не мог”⁷².

Условия для дальнейшей модернизации в плане научного обеспечения были – СССР имел фронтальный характер научно-технического развития (т.е. собственные исследования практически по всем возможным направлениям), на мировом уровне велись исследования по ряду фундаментальных научных направлений, а также новых, преимущественно военных технологий. Была также осознана проблема внедрения результатов НИОКР в народное хозяйство. Она звучала и на съездах партии, и на различных совещаниях и конференциях. Мероприятия по ее решению были постоянной составной частью научно-технической политики, проводимой различными государственными органами страны. В соответствии с этой политикой осуществлялось крупное государственное финансирование, а в целом ряде случаев и прямое внеэкономическое принуждение предприятий к проведению научно-технических мероприятий.

Но проблема передачи технологии из науки в экономику практически так и не была решена.

Первая причина этого – отсутствие у потребителей нововведений (государственных предприятий) реальной экономической необходимости в повышении технического уровня производства и продукции. Это было обусловлено отсутствием конкурентной среды, а именно – превышением спроса на промышленную и сельскохозяйственную продукцию над их предложением по большинству позиций. Производственная система СССР буквально “отжимала” от себя инновации.

Вторая причина состоит в жестком управлении наукой. Была построена пирамидальная административно-научная структура, только по каналам которой осуществлялось финансирование. Жесткость финансирования и управления, увязанных к тому же формальным планом, порождали консерватизм тематики. Ориентация государства-собственника научной базы на реальный прикладной результат побуждала его финансировать работы в русле направлений, нащупанных или уже реализованных за границей. Академическим ученым это сужало и укорачивало перспективу, отраслевую же науку – губило, ориентируя ее, в основном, на воспроизведение зарубежных разработок. Логика: “зачем придумывать самим, если можно безвозмездно взять придуманное другими” – разрушала отраслевую науку так же как воровство разрушает личность. Наша наука оказалась в совершенно двусмысленной ситуации, когда от нее требовали работы, которая оказывались никому не нужной; достижений, которые не использовались; разработок, которые никто не собирался внедрять⁷³. Простое сопоставление показывает экономическую неэффективность вложений в науку. “В расчете на 10 тыс. трудоспособного населения Россия имела около 110 человек, занятых научной деятельностью, что приблизительно на треть превышало показатели США и Японии. Известно, однако, что уровень экономического развития США втрое превышает уровень России”⁷⁴.

Первопричина же всего этого заключаются в следующем. В СССР была создана уникальная система общественных взаимоотношений, в основе которых лежала власть, а не собственность. Правящий класс партийной бюрократии назначал на ключевые посты в народном хозяйстве, в сфере культуры и науки идеологически преданные кадры, составлявшие слой номенклатурной элиты, которая не имела собственности, но имела власть, а вместе с ней многочисленные материальные и социальные блага. Такие блага распространялись на те слои общества, которые поддерживали эту власть как физически, так и идеологически, как внутри страны, так и от внешних врагов. Сам факт существования элитной части науки - академического сектора и военно-промышленного комплекса, имевших приоритеты в финансировании, - говорит о том, что эти сектора выполняли теневую функцию поддержки власти номенклатурного слоя. Академический сектор осуществлял идеологическую поддержку, повышая престиж СССР в мире своей численностью и творческими успехами как доказательство преимущества социализма (при этом государственная статистика умело скрывала недостатки и выпячивала достоинства советской науки). ВПК выполнял физическую поддержку власти элиты, сохраняя изоляцию страны, постоянно наращивая все новые виды вооружений и держа весь мир в напряжении и страхе (еще в 1991 г. доля исследований оборонного назначения в структуре расходов на науку официально составляла 43%). Два других сектора науки – вузовская и заводская – отличались значительно худшей обеспеченностью финансовыми и материально-техническими ресурсами.

Развитие оборонных направлений промышленности и науки, в свою очередь, требовало грамотных в техническом отношении трудовых ресурсов, подготовка которых была прикрыта гуманистической ценностью всеобщего и бесплатного образования. Привлечение наиболее одаренных кадров стимулировалось высокой зарплатой (и надбавками за ученую степень), а также системой льгот (специальные поликлиники, дополнительная жилплощадь, библиотечные дни, большие отпуска, обеспечение дефицитными товарами и т.п.). Престиж научно-технического образования активно формировался и в средствах массовой информации.

Свидетельством высокого общественного статуса ученого была популярность фильмов “про ученых” (“Весна”, серия биографических картин про деятелей российской науки, “девять дней одного года”). Популярны были литературные произведения с героями-учеными (“Иду на грозу”, “Понедельник начинается в субботу”). Публицистика в 60-е годы ознаменовалась дискуссией “физиков” и “лириков”. Бешеным успехом пользовалась научная фантастика (именно научная, а не “фэнтезня”), удачей считалось подписаться на журналы “Наука и жизнь” и “Техника - молодежи”. Престижно было получить хорошее техническое и тем более естественно-научное образование. Аспирант считался завидным женихом. Однако к периоду реформ наука подошла уже с другим имиджем. “Фактически, это был имидж хорошо устроившегося человека, живущего на народные деньги, имидж человека, удовлетворяющего собственное любопытство за государственный счет. Попросту – имидж бездельника”⁷⁵.