2011_Лабиринты памяти_Альманах

Студенты всегда «рейтингуют» преподавателей. В мое время в первой строке этого рейтинга был Аркадий Дмитриевич Шинков. После его досадного ухода с кафедры Валерий Сергеевич занял первую строку и оставался на ней до конца своей жизни. (Это не только мое мнение.)

Говорят, что человек подсознательно определяет границы своего карьерного роста. Если это так, то Сорокин, похоже, определил для себя статус «второго», т. е. заместителя.

После очень успешной работы в качестве секретаря партийной организации ЭФФ его «заметили» и избраличленомпарткомаинститута,т.е. он стал еще и политической фигурой. (Я говорю «еще и», потому что, став «политиком», он, в отличие от многих, не перестал лидировать в научнообразовательной деятельности.)

На следующем этапе В. С. как член парткома возглавил комиссию народного контроля. Казалось, его ум, трудолюбие, ответственность и порядочность приведут его естественным образом в кресло секретаря парткома, а там… Но, как ни странно, на этом этапе карьеры он сделал все, чтобы не стать «первым». Высшей позицией в табели о рангах для него был статус профессора. Этот статус обладал «социально-должностной мас-

сой», достаточной для обеспечения жизнеустойчивости, и позволял заниматься любимым делом – наукой и преподаванием.

Ему всегда было чем делиться с коллегами и учениками, потому что свой научный потенциал он пополнял очень «жадно». Почти все аспиранты семидесятых перед вступительными и кандидатскими экзаменами ходили к Сорокину «на профилактику мозгов». У меня эта «профилактика» происходила в два этапа. После первой консультации я чувствовал себя полным идиотом («Казалось нам, кругом – сплошная ночь, тем более, что так оно и было»). После второй – продолжал ощущать себя идиотом, но уже не полным («Сорокиным ты можешь и не стать, но сдать экзамены – вполне реально»).

В те годы вся кафедра знала, что у В. В. Пасынкова есть большой, собранный за долгие годы перечень каверзных вопросов типа: «Краснеет ли зеленый квант, влетая в кристалл?». Валерий Сергеевич не просто знал правильные ответы на них. Его ответы обычно оказывались более корректными, чем те, что ожидал услышать заведующий кафедрой.

Было у В. С. еще одно прекрасное «воплощение» – ученый секретарь учебно-методического совета по специальностям и направлениям подготовки в рамках УМО при ЛЭТИ. Говорю об этом ответственно, поскольку считаю себя причастным к его назначению на эту должность, которое сразу вывело его на федеральный уровень. Альянс «Ю. М. Таиров (председатель УМС) – В. С. Сорокин (ученый секретарь УМС)» был идеальным, и эта грань таланта В. С. раскрылась в полной мере. Во многом благодаря ему были подтверждены и упрочены лидерские позиции нашей кафедры. Его петербургская интеллигентность, проявившаяся в ходе выстраивания отношений с непростыми партнерами, была оценена по достоинству.

Говорят, что место человека по шкале «плохой–хороший», определяется количеством людей, искренне пожалевших о его кончине. Если это так, то Валерий Сергеевич Сорокин – очень хороший человек. Слава Богу, что он успел завершить работу над двухтомным учебником «Материалы и элементы электронной техники». Среди фамилий авторов его фамилия стоит первой – не по алфавиту, а по праву.

А. И. Максимов. Если охарактеризовать Валерия Сергеевича одним словом, то этим словом будет «требовательность» – и к себе, и к людям. Иногда – жесткая, но всегда хорошо обоснованная позиция.

Для молодого преподавателя общение с В. С. было прекрасной школой. Результат решения любой задачи, за которую он брался, можно было смело помечать знаком высшего качества, это касалось и написания книг, и разработки учебных планов, и общения.

Иногда попадались студенты, учившиеся с ленцой, но любившие «наезжать» на молодых преподавателей с целью получить оценку за несуществующие знания. Такие конфликты решал В. С. как заместитель заведующего кафедрой по учебной работе. Выслушав студента, он приглашал для беседы молодого преподавателя и объяснял тонкости. А любые беседы с ним были полезны.

Однажды я, уже «немолодой» аспирант, в преддверии Нового года принес на кафедру бутылочку «Черри бренди». Несколько преподавателей поддержало мою идею. Но Валерий Сергеевич предложил оставить

напиток до момента моей защиты и первым расписался на этикетке. Последним, скрепив подписью обещание вскорости защититься, расписался я. Напиток был убран в сейф, как оказалось, на несколько лет. Представляете, с каким удовольствием я пил его после защиты?!

О. А. Александрова. Летом 1975 г. группа из восьми студентов четвертого курса собиралась выехать в ГДР на месячную технологическую практику. Возглавлял ее Валерий Сергеевич. Сколько всяких комиссий и бюро райкомов и горкомов ВЛКСМ и КПСС мы прошли для получения загранпаспортов!

Ивот все позади, мы – в Дрездене. Поселившись

вобщежитии Высшей технической школы, отправились смотреть «околозападную» жизнь. В тот первый

вечер В. С. повел нас в Луна-парк, который сиял и переливался огнями. (В СССР тогда такого не было.) Мы восхищенно глазели на все это великолепие. Наконец В. С. выбрал для нас аттракцион – трубу диаметром метра два, обитую изнутри чем-то мягким. Желающие заходили внутрь этой трубы, она начинала вращаться с ускорением, и все должны были бежать в одну сторону, чтобы не упасть. Затем труба медленно останавливалась, а потом начинала вращаться в другую сторону. В конце концов все с удовольствием падали к полнейшей радости зрителей.

Валерий Сергеевич как человек предельно ответственный строго наказал всем стоять на месте, отдал нам свой фотоаппарат (он был великолепным фотографом) и полез в трубу. Сначала он бодро бегал вперед и назад, потом всетаки упал. Вид члена парткома ЛЭТИ и строжайшего преподавателя, кувыркающегося в огромной трубе,

привел нас в восторг. Наконец все закончилось. В. С. вылез из трубы, поправил одежду и махнул нам рукой: «Давайте! Я все опробовал!» И мы, двадцатилетние балбесы и балбески, наперегонки полезли в эту трубу и уже через пару минут с радостными воплями кувыркались в ней.

Вот таким он был, этот замечательный человек, надежнейший из самых надежных и предельно ответственный за тех, кого ему поручили…

И. В. Саенко

«АСПИРАНТ» ЗНАЧИТ «СТРЕМЯЩИЙСЯ»

Мне посчастливилось работать на кафедре ДП (в научной группе Ю. Л. Ильина) и учиться в аспирантуре в семидесятые годы. Это был самый счастливый период моей жизни: дома рос сынишка, и я занимался любимым делом. С детства отец приучал меня что-то созидать, творить, а на кафедре было необъятное поле для творчества. Очень многое приходилось делать своими руками. Здесь я получил первый опыт создания того, чего, казалось бы, не может быть. Этот опыт очень пригодился мне в последующие годы.

Атмосфера творчества наполняла кафедру. Особенно хорошо я чувствовал это по моим коллегам. Все тогдашние аспиранты были и механиками, и электриками, и наладчиками вакуумных насосов, и стеклодувами. И все помогали друг другу, причем абсолютно бескорыстно. Не могу не поблагодарить моих мастеров-наставников – Великого механика Витю Туманова и кварцедува-виртуоза Сашу Смирнова.

У меня хорошо получались кропотливые работы. За это Игорь Хлебников, таганрогский аспирант-карбидчик, прозвал меня «маэстро». «Кликуха» льстила. И вот однажды Игорь посоветовал монгольскому аспиранту Доржханду попросить «маэстро» сделать шлифы и сфотографировать их. Когда все было готово, тот доложил Хлебникову, что «монстра» молодец. (Он не очень хорошо освоил русский и без злого умысла переделал «маэстро» в «монстру».)

Еще запомнилось, как мы, аспиранты, не любили ходить на заседания кафедры, а В. В. Пасынков строго следил за посещаемостью. Только потом мне стало ясно, насколько это было мудрое требование.

Не важно, что выступления на заседаниях кафедры чаще всего были не по твоей тематике, но стилистика речи, аргументация, приемы ведения дискуссии – все это входило в подсознание. Эти навыки обязательно должны формироваться в хорошей научной школе, коей и была наша кафедра. В последующем все это мне очень пригодилось в жизни.

На одном из заседаний я узнал то, о чем никогда не задумывался, и, если бы не этот случай, до сих пор не знал бы. Аспирантка Владимира Николаевича Таирова рассказывала о том, какие она использовала катушки индуктивности. На плакате были катушки 17,5 и 20,5 витков.

Валерий Сергеевич Сорокин спросил как она себе представляет такие катушки. Девушка пояснила как она их наматывала. Последний виток действительно не доходил до начала катушки на пол-оборота. «Но ведь в схеме контур этого витка замыкается…» – сказал Валерий Сергеевич. Так я узнал, что индуктивность может иметь только целое количество витков.

Думаю, что семидесятые годы – это пик достижений кафедры ДП. Тогда средний возраст ведущих сотрудников был между тридцатью и сорока годами – расцвет творческой активности.

Денег у аспирантов было мало, да и работа в подвале первого корпуса была не особенно комфортной, но все мы работали увлеченно.

Помню, у карбидчиков и фосфидчиков висела веселая

картинка, переснятая из журнала «Crystal Grows»: добродушный лысенький толстячок в домашних тапочках «кухарит» в своей лаборатории в окружении милых домашних животных. Была там и любимая мною бестигельная зонная плавка, а на примусе грелся расплав, из которого методом Чохральского вытягивался кристалл. Держатель вращался колесом, по которому бежала симпатичная белочка. Надпись гласила: «All I need is lab technition and good conditions» («Все, что мне нужно – это лабораторное оснащение

ихорошие условия»). Видимо, и мне хотелось того же, потому что после защиты диссертации Господь послал мне сначала лабораторию в НИИ «Домен», которая стала ответственной по стране за производство монокристаллов марганеццинковых ферритов для видеоголовок, а затем – микрофирму, которая производит самые большие в мире варисторы.

Вдни юбилея желаю кафедре притока молодых сил и хорошего финансирования. Доброго здоровья всем сотрудникам и Божьей благодати.

Низко кланяюсь всем, кто учил меня

ипомогал мне в работе, чту память ушедших в мир иной. Особенно часто вспоми-

наю Валерия Сергеевича Сорокина: он привил нам физико-химический подход к созданию полупроводников (не только монокристаллических, но и керамических, как выяснилось).

И. В. Соловьев

ВАЛЬС-БОСТОН* С ЛЮБИМОЙ КАФЕДРОЙ

В 1971 г., за пару месяцев до распределения, я «пересекся» с Ирой Соколовой. Измученные пятилетней борьбой за достойное место в жизни, мы обсудили варианты карьеры: остаться на кафедре (оба были с «красными» дипломами) или идти «в люди».

«Что такое кафедра? Болото. Нет, только в НИИ!», – убеждали мы друг друга и каждый себя. Душа рвалась в «настоящую жизнь», как собака с поводка. Стоит ли говорить, что через 2-3 года мы оба

очутились в этом самом «болоте». Что за сила притянула нас обратно? Наверное, работал какой-то своеобразный эффект импринтинга!

Я вернулся в ЛЭТИ в 1974 г., поработав перед этим по распределению во ВНИИ ЭЛП (теперь – ЦНИИ «Электрон»), затем в ГИПХе (теперь – ФГУП «Химик»). «Сосватал» меня Слава Мошников, мой одноклассник по школе и одногруппник по институту. Точнее, я пришел не на кафедру диэлектриков и полупроводников, а на кафедру физхимии, в научную группу Сергея Леонидовича Милославова. В ней работали Игорь

Саунин, Таня Рубцова (потом – Саунина), Джульетта Борисовна Чеснокова и Слава Мошников. Было еще несколько «ученых», но они вскоре уволились**.

Занимались мы синтезом материалов А4В6, исследованием их свойств и попытками применить их «для дела». Наши интересы

* Прим. составителя. Популярный в 1920–30-е гг. свободный парный танец с широким шагом на первую долю такта; звучание – лирико-сентиментальное; муз. размер 3/4.

** Прим. В. А. Мошникова. Мы, хоть и работали «де факто» в лабораториях кафедры физхимии, но «де юре» занимали «ормонтовские» штатные единицы Проблемной лаборатории при кафедре ДП. Когда после своего 75-летия Б. Ф. перестал быть заведующим кафедрой физхимии и стал профессором-консультантом кафедры ДП, мы все абсолютно безболезненно, вместе с помещениями и оборудованием вошли в состав кафедры ДП, а конкретно – в лабораторию Д. А. Яськова. В этом в очередной раз проявилась интуиция В. В. Пасынкова, который в свое время очень мудро не отдал добытые Ормонтом ставки из Проблемной лаборатории на кафедру физхимии для создания «независимого» отдела строения и термодинамики полупроводников.

совпадали с интересами «дэпэшников», поэтому в скором времени нас присоединили к кафедре ДП. Надо ли пояснять, что для тогдашнего заведующего кафедрой физхимии Б.Ф.Ормонтатакая«реформа» была очень болезненной. Он создал школу физхимии полупроводников в ЛЭТИ, имел всесоюзный и международный авторитет ученого, педагога и организатора, был автором уникального учебника «Введение в физическую химию и кристаллохимию полупроводников», и вдруг такое, пусть и формальное, подчинение. Кстати, чтобы исключить дублирование исследований, меня перевели в «яськовскую» лабораторию технологии полупроводников типа А3В5, а конкретно – в группу жидкофазной эпитаксии Юрия Леонтьевича Ильина.

«Комната 209» – так можно назвать этот насыщенный событиями, очень непростой, но очень интересный период моей жизни. До того я занимался оптикой полупроводников(практическинауровнесамообразования), а теперь мне предложили заняться синте-

зом этих самых полупроводников, причем «модным» в то время направлением – жидкофазной эпитаксией. Народ вокруг был не очень знакомый, разве что преподаватели. Но теперь, когда я был уже не студент, а «взрослый», общение с ними было иным. К тому же у меня был трехлетний опыт работы на производстве, и это помогало быстрее освоиться.

Моей «акклиматизации» очень помог Володя Кузнецов (в ЛЭТИ мы учились в параллельных группах). Еще в студентах он был личностью лидерской, яркой, а отслужив после института три года на Северном флоте, вообще «заматерел» и всех «оппонентов» называл «зеленью подкильной». С флота он принес привычку ставить на ботинки подковки. (Цоканье металла по полу кафедрального коридора слышу до сих пор.)

Однажды я по какой-то технической надобности зашел в комнату № 203, к пичугинцам. Там работали Володя Малиновский, Саша Царегородцев, Надя Митусова (очень симпатичная девушка) и Марэк Панек, бородатый польский аспирант. У них я прошел краткий курс «дэпэшного» юмора и впоследствии сам поучал студентов: «Если забыть подать на электропечь питание, то время ее выхода на рабочий режим возрастет до бесконечности».

На кафедре было много немцев, болгар, поляков, кубинцев. Советских студентов почему-то было меньше. Помню, один немец (Рольф Вольфганг) почти перед самой защитой диплома пришел к нам в комнату, задумчиво посидел, а потом сказал:

– Скоро домой. Хорошо. А то совсем я плохой немец стал, уже вовремя на работу прийти не могу.

Помню, как-то сама собой сложилась и долгое время существовала наша команда энтузиастов: зимой мы занимались горными лыжами, а летом ходили в байдарочные походы. Заводилой был Володя Кузнецов. Авторитет нашей группы был столь высок, что к ее авантюрам присоединялись многие сотрудники нашей и других кафедр. В водные походы мы ходили, в основном, в Карелию, выбирая сложные маршруты. Нашим инструктором по байдарочным делам был Володя Левин (вот уж спец!). Горнолыжные «маневры» происходили в Хибинах и Кировске.

Моим официальным научным руководителем считался Дмитрий Андреевич Яськов. Помню, в положенное время я сдал ему на прочтение черновик диссертации, но долго не мог узнать его мнения: он постоянно ссылался на необходимость «тщательно разобраться в материале». Я же видел, что рукопись лежит раскрытой на одной и той же странице уже более двух недель и сроки сдачи в печать автореферата и предзащиты на кафедре срываются. Пошел к В. В. Пасынкову, изложил ситуацию и попросил совета. (Уязвимость моего положения была в том, что я пришел к заведующему кафедрой без санкции научного руководителя.)

Выяснилось, что задержка вызвана затруднением: отнести диссертацию к разряду открытых или закрытых. Оба профессора всегда просчитывали варианты успешного прохождения работы через ВАК (в моем случае победила позиция Пасынкова). Но, повторяю, и Д. А., и В. В. были блестящими стратегами и в людях разбирались превосходно. Кстати, об упомянутой градации диссертаций: Геннадий Федорович Глинский, ссылаясь на академика Ландау, часто напоминал, что за закрытые диссертации надо присуждать закрытые ученые степени.

В свое время Д. А. Яськов два года был в командировке в Гвинее, преподавалвКонакрийскомуниверситетеипригласилнанашукафедруаспирантом тамошнего паренька по имени Гасим Шериф. Оливковый такой негр, добродушный и очень улыбчивый. Поскольку он был франкоязычным, то полгода почти не общался с нами (только улыбался и кивал), но позднее стал вполне прилично говорить и, что самое главное, все понимал. Практического ума у него было предостаточно, и поэтому его суждения в вопросах общечеловеческих для нас были очень интересны. Например, по поводу событий в Польше («Солидарность», Ярузельский и пр.)

он выразился так: «Поляки хотят жить как на Западе, а работать как на Востоке». При всех своих нормальных человеческих качествах Гасим был далек от науки и не очень к ней стремился, видел себя в чем-то другом. В дальнейшем, говорят, он стал коммерсантом*.

Преподавать, на первый взгляд, дело несложное: читай себе текст наизусть, сдабривая его для живости прибаутками, делай недоуменное лицо, если зададут неудобный вопрос, будь элегантен, вежлив и держись естественно. И все? Как бы не так! Я попробовал преподавательский хлеб (вел «лабораторки», читал лекции) и смею утверждать, что далеко не всякому он съедобен. Уж во всяком случае, он точно не мой. А на нашей кафедре – как на конкурсе преподавательской красоты: один другого лучше. Златоусты!

* Прим. В. А. Мошникова. Темой диссертации Гасима Шерифа было исследование процесса жидкофазной эпитаксии фосфида галлия и разработка мезаструктур на его

основе. При его «обкандидачивании» технологическая нагрузка легла на Сашу Петрова. Мне пришлось разработать спецметодику рентгеноспектрального микроанализа для изучения диффузии в жидкой фазе.