5.8. Эстетические ценности

В золотом треугольнике Истины, Добра и Красоты последняя не является последней ни по значению, ни по досто­инству. В принципе, между этими вершинными ценностями существуют «царственно-звездные» отношения, поскольку все они настолько разнокачественны и уникаль­ны, что общего критерия и единой шкалы их оценки нет, и они едва ли могут быть установлены. Но что может и должно быть, так это максималь­ная гармонизация этих отношений, позволяющая существенным образом расши­рить пространство бытования каждой из них, глубже и полнее раскрыть их сокровища. Потому что каждая из этих «звезд», бесконечно богатая сама по себе, может поделиться своими дарами только тогда, когда ей обеспечена такая возможность.

В известном смысле и до известной степени будет справедли­вым сказать, что истина прекрасна и добра, добро истинно и прекрас­но, красота истинна и добра. Но чтобы эти суждения были возможны и отражали реальное положение вещей, нужен тот центр, вокруг которо­го вращаются эти «звезды». Им и является Homo humanus, человек человечный. Как бы тесно ни были связаны истина, добро и красота с реальностями внеличностного: общества, природы, ничто, неизвест­ности, а для верующих и Бога, – без человека они теряют всякий смысл и само их существование остается абсолютно проблематичным.

Так что же такое красота, прекрасное и другие, связанные с ними феномены?

Красота – это одно из коммуникативных состояний человека, характеризующееся таким переживанием реальности, в которое входят созерцание, воображение, бескорыстие и особое чувство, называемое эстетическим.

Наличие в человеке чувства красоты составляет антропогенную, т.е. порождаемую человеком основу пре­красного. Попросту говоря, если бы у че­ловека не было эстетических способностей, то едва ли для него суще­ствовали бы и соответствующие реальности.

Вместе с тем, нельзя сводить феномен прекрасного только к человеческой субъективности. Существуют объективные предпосылки прекрасного, также как и безобразного. Главные из них связаны, соответственно, с объективно присущей бытию гармонией и дисгармонией (какофонией). Гармония, ритмы природы, ее закономерности и внутренняя согласованность протекающих в ней процессов и событий – все это предпосылки прекрасного. Более выраженную, автономную форму красота имеет уже в растительном и животном мире. Цветы, яркие окраски птиц и многое другое в этом царстве живой природы суть проявления объективно прекрасного. Тут сама красота, а не только выносливость, сила и т.п. несет свои биологические функции. Но только для человека она становится целиком открытой реальностью. Так происходит прежде всего потому, что только человек обладает способностью осмыслить и творить красоту. И он, оправдывая этот свой дар, творит ее целенаправленно, упорно и часто самозабвенно, открывая для себя все новые образы и жанры искусства, демонстрируя бесконечные возможности художественного воображения.

Гуманизм благоговеет перед красотой мира и призывает хранить и преумножать ее, понимая, что именно его красота и является основой и предпосылкой всех иных эстетических реальностей. В конечном счете, прекрасное, творимое художником, едва ли когда-нибудь сможет превзойти красоту Земли и звездного неба.

«Вложенное» в человека природой чувство прекрасного как бы оживляет для него красоту объективного мира. Но другим элементом транссубъективного в области прекрасного являются критерии, нормы и принципы эстетики, эстетического вкуса. Все это возникает в обществе. В обществе прекрасное обретает социальные формы.

Подоб­но тому, как существует особый статус общих моральных норм, так и в области прекрасного существуют более или менее общие и в этом смысле транссубъективные и объективные критерии прекрасного и безобразного. Более того, в самой человеческой реальности, в областях частичной взаимоинтегрированности личности и общества, природы, неизвестности и ничто одно согласуется, а другое не согласуется с чувством прекрасно­го или эстетическим вкусом. Несмотря на всю историческую, нацио­нальную и культурную относительность и непохожесть критериев прекрасного и эстети­ческого вкуса, имеются такие статусы красоты и образцы искусства, которые преодолевают эту относительность, обретают статус классики, «вечных» прекрасных спутников человека.

Кроме эстетического чувства, способностей воображения и вку­са красота предполагает свободу. Эстетическое восприятие невозможно по приказу или принуждению. Свобода стимулирует фантазию, внутренне расковывает, дает волю эмоциям, страстям и всем другим человече­ским качествам, необходимым для созерцания, переживания и твор­чества прекрасного. Наконец, прекрасное впечатляет нас особым обра­зом, оно дает наслаждение, которое может быть настолько сильным и глубоким, что в состоянии перевернуть весь внутренний мир человека. Впечатление от прекрасного бывает таким сильным, что слово «наслаждение» оказывается здесь неточным и слабым. Более подходящим становится слово «потрясение».

Знание – это возможность и сила. То же можно сказать и о добре. Вместе с тем сила – это не только знание и добро, но и красота, которая способна разверз­нуть и высшие и низшие бездны в человеке и вне его. Она способна по­двигнуть человека на многое. Ее энергетическая мощь больше, чем обычно кажется, она воистину невообразима. Пути воздействия прекрасного на людей трудноуловимы и мало предсказуемы. Так оно потому, что сфера прекрасного по преимуществу эмоциональна, свободна, подвижна, но отнюдь не рассудочна.

Сфера эстетического шире категорий прекрасного и безобраз­ного. Возможно, главной ее характеристикой является то, что можно приблизительно обозначить словосочетанием «новая реальность». То есть это мир, внутреннее содержание которого как будто не беднее и не ограни­ченнее реальностей человека, природы, ничто, неизвестности и гипоте­тической, недоказуемой области потустороннего. На базе эстетических качеств и способностей человек создает мир, который, с одной стороны, является отражением, двойником мира субстанциальных реальностей, с другой – «искусственным» продуктом человеческого воображения и художественной деятельности. Этот мир, запечатленный в бесконечно разнообразных образах искусства, существует и не существует одновременно. Его нет, поскольку он «выдуман» и сотворен творческим воображением, фантазией. И одновременно он существует как отражение либо мира в художественном сознании, либо как само воображение художника, материализованное в цвете, звуке, слове, образе и т.д. Он всегда существует как некое отражение, эпифеномен субстанциальных реаль­ностей и в этом смысле условен, «искусственен».

Но порой он берет блестящий реванш за свою «вторичность» по отношению к исходной реальности: человеку, природе, несуществующему и т.д. Возможность такого реванша пре­доставляет ему абсолютная свобода воображения, в котором человек обретает любую степень могущества созидания и могущества разруше­ния, на которые он только способен, если не на практике, то в желании или мечте. Здесь преодолевается грань между должным и сущим, действительностью и идеалом, возможным и невозможным, вероятным и невероятным.

В искусстве, в безграничных областях художественного воображения и фантазии человек обретает мощь, равную божественной. Он создает реальности, как Бог или как дьявол, словом, как сверхъестественное существо. Это дает художнику или созерцателю, или читателю, или слушателю, приобщающимся к произведению искусства, ощущение абсолютной свободы, полета, всемогу­щества, власти созидать и разрушать реально­сти. Именно эти, а не познавательные, этические или какие-то другие, в данном случае побочные эффекты, составляют специфику эстетической реальности, эстетического творчества и эстетического переживания, которое в трансцензусе, в прыжке в эту особую область стремится стать вне и выше исти­ны, добра, справедливости и других фундаментальных ценностей.

Ис­кусство пытается как бы пересоздать все, что есть. Искусство – выражение бесконечных возможностей человеческой фантазии, свободы и страстей. Именно здесь человек может дать им волю. Для художественного творчества, для воображения художника нет никаких заведомых запретов и ограничений. Творец может делать здесь все, что угодно. Главное, чтобы это была «новая реальность».

В мире искусств новизна, оригинальность является целью и главным условием успеха. Вот почему мир искусств так многолик и динамичен, так страстно ищет новизны содержания, формы, стиля, спо­соба выражения и т.д.

Справедливости ради надо отметить, что есть и по видимости противоположная точка зрения. И речь отнюдь не только о «социалистическом реализме» с его готовой моралью, которую надлежало лишь возможно более искусно пропагандировать. Английскому мыслителю Томасу Карлейлю принадлежат весьма знаменательные слова – «все достоинство оригинальности – в искренности». Однако, в сущности, изложенная нами позиция не столь и противоположна этой позиции Карлейля. Ведь творение художника только тогда становится особой эстетической реальностью, когда оно гармонично, несет в себе свою внутреннюю правду; творчество нового не означает бездушные попытки поразить и удивить, а плод подлинной страсти, всей искренности художника.

Эстетические реальности относительно самостоятельны и имеют самодовлеющие критерии подлинности и совершенства. Однако главное возникает на «стыке» «новых» и «старых» реальностей. Это проблема согласования свободных, неверо­ятных, ярких, захватывающих и талантливых эстетических реально­стей, в которых человек – это «сверхчеловек», абсолютный творец, и мира, в котором человек – одна из основополагающих реальностей, одна из звезд в их созвездии.

Простое наложение художественных реальностей на весь остальной мир без учета их эпифеномичности, т.е. вторичности и услов­ности может породить лишь глубочайшую иллюзию со всем спектром ее последствий: от смешных до трагических.

Вместе с тем, одна из реаль­ных и благородных миссий искусства – эстетизация мира, его украше­ние.

Но и у этой миссии есть свои границы. Когда мир начинают пони­мать, скажем, как театр или произведение искусства, когда художника представляют как слугу или жреца красоты, а окружающий его мир – не более, чем материал для художественного творчества, то налицо эстетизм, совершающий или склонный совершить подмену приоритетов. В этой перевернутой системе ценностей сами истина и добро должны отступить перед прекрасным, для которого они могут иметь не больше значения, чем заблуждение и зло. Так хотят встать над истиной и добром, а фактически отринуть их или надругаться над ними.

Принцип плюральности, т.е. множественности суверенных начал требует гармонии и равноправия эсте­тического, познавательного, правового и нравственного в человеке.

Проект гуманизма для прекрасного и эстетического заключает в себе несколько принципиальных соображений.

Гуманизм верит в то, что гуманный человек будет только гуманнее от приобщения к прекрасному, от его созерцания и твор­чества.

Однако легко видеть, что сама по себе красо­та не защищена от воздействия и экспансии антигуманного. В ней нет никакого собственного противоядия или иммунитета против зла. Во имя красоты было пролито море крови и слез. Приоритет, отдаваемый эстетическому перед гуманным, означает рафинированное и потому особенно отталкивающее бездушие, черствость. Эстетизм – это холодное сердце, но горящая всепоглощающим огнем страсть и лю­бовь к прекрасному. Гипертрофия эстетического чувства может приводить человека к отстранению не только от истины, но и от доброты и тем самым ставить его на порог трагедии. Для гума­низма речь не идет о каком-то ограничении сферы эстетического или прав эстетического вкуса. Напротив, только гуманизм в со­стоянии безгранично расширить область прекрасного, потому что он в состоянии видеть красоту там, где ее нет для эстетизма. Последний, культивируя в себе слепоту к лучшим человеческим чувствам, намеренно убивая воображение во всем, что касается до собственной жизни других, до их радостей и печалей, сужает, по существу, сферу самого эстетического. Всякий эстетизм обречен на вырождение, или, скорее, есть его признак. Он неиз­бежно замыкается в узких рамках эгоизма, богемности, элитаризма, снобизма и нетерпимости той или иной эстетической шко­лы по отношению ко всем остальным.

Таким образом, эстетические ценности возвышают там и тогда, где и когда к созерцанию и переживанию прекрасного, к творчеству эстетических реальностей присоединяется человеческое сердце, любя­щее и уважающее человека превыше всего, почитающее человеческий разум, умею­щее отличить реальное от ирреального.

Трудно представить, чтобы развитое воображение никак не стимулировало в художнике и зрителе человеческое участие, сострадательность, доброту. В самом эстетическом чувстве есть начала, которые, так сказать, выполняют функции связи между чисто эстетическим и нравственным. Одно из них – благоговение, другие – чувство возвышенного, чувства бескорыстия и благородства. Все их в состоянии вызвать созерцаемое или созидаемое прекрасное. Эти чувства имеют «двойное гражданство», определяющее саму возможность глубинного синтеза красоты и добра. Этот же синтез лежит в основе высшей эстетической ценности, эстетического катарсиса, такого очищения, возвышения и облагоражи­вания человека, в котором мир и человек в нем преодолевают имманентный существованию трагизм и предстают истинно пре­красными и торжествующими. Достоевскому приписывается высказывание, что красота спасет мир. И хотя оно сосуществует у писа­теля с иными оценками прекрасного, в этом высказывании есть одна, на наш взгляд, глубокая интуиция: все хорошо и пра­вильно (истинно) сделанное человеком – прекрасно.

Красота оказывается здесь тем, что, пользуясь терминологией Аристотеля, является causa finalis (заключительной причиной, заключительным критерием) истинного и доброго человеческого деяния, человеческой жизни. Поэтому и сама красота только тогда становится красотой в полном и высшем своем смысле, когда пред­стает как результат гуманности, ее победа и триумф, как красота ис­тинная и добрая.